[animo-et-corpore]

Запись от 17 апреля

Коммуникабельность, все-таки, творит чудеса. Подумала я вчера вечером, что хочу на крыши. Новые, мной нехоженные, интересные. Подумала-подумала, да и пошла искать разные возможности по котакту. Ровно через девять часов на выходе со Звенигородской меня ждал славный паренек-руфер, он же Доктор, он же Петр.
А потом были крыши. Высокая пожарная лестница, покатая серебристая жесть, трубы, башенки. Был густой-густой туман, плотный и безбрежный, сливающийся на горизонтах с серым небом. Иногда рваными обрвками переваливался через кровли и ластился к ногам. Это Питер, детка. И Город вокруг был на ладони, подернутый влажной дымкой, выходящий из этой вселенской серой воды и исчезающий в ней же. Шаткая приставная лестница, следующая крыша — еще этажом выше, а там — на квадратную башенку, что в густом тумане — личная высшая точка мироздания. Просто дышать небом, впитывая в себя до мельчайших деталей влажную панораму вокруг, и перебрасываться мало что значащими фразами. Сейчас значение имеет только то, что вокруг.
А потом гуляли, крыша за крышей, провода и покатые спуски, отвесные стены, по которым совершено непонятно как умудрялись спускаться и карабкаться, дворы-колодцы по кругу, балансировать на коньках. Не боюсь, точно знаю, что делаю, он видит это и тоже не боится за меня, только немного страхует иногда в сложных местах. Страшно, если честно, было один раз. И дело было вовсе не в трехметровой высоте без единой опоры по пути, с которой надо было аккуратно опуститься на шаткие кирпичики трубы. Не впервой. Но с напарником — первый раз. Наверное, вообще первый раз в жизни заставить себя целиком и полностью довериться другому. Всегда, что бы я ни делала в паре, и что бы я ни доверяла сделать другому, я знала, что если что-то пойдет не так, я все переделаю или сделаю заново. Только уверенность в себе давала уверенность в другом. А здесь — нужно было отпустить все, повиснув только на его руке. Дело вовсе не в том, что я боялась упасть. Я знала, что он меня не уронит, с такой же стопроцентной уверенностью, с какой он знал, что меня можно водить по опасным крышам. Дело было в самом факте безоговорочного доверия. В согласии на, пусть и ничтожно кратковременную, но собственную беспомощность.
Это продолжалось пару секунд. Потом я кивнула, улыбнулась, и отпустила второй рукой край крыши. Больше было не страшно.
Наверное, это был самый важный урок сегодняшного дня.

А потом — а потом и вовсе была сказка.
Небольшой прыжок - и уже на крыше семитажной заброшки, остова здания без единого этажного перекрытия, не считая чердака. На чердаке полумрак, тепло, идти след-в-след по хрупкому полу, без единого шороха - внизу охрана. Снова крыша, спуск по крутому наклону, упираясь в стенки, и через разбитые окна - внутрь. А внутри - светло и тихо-тихо, только воркуют голуби и изредка шумят крыльями. Отсюда не увидят ни жильцы противоположного дома, ни охранники снизу. Редкие звуки мягко перекатываются по огромному светлому пространству, перегороженному только узкими железными балками. Усесться на краешек, болтать ногами и пить горячий чай из термоса, негромко разговаривая о чем-то важном. Любимый мой а-ля пост-апок. Когда просто забываешь о том,что где-то есть другие люди. Просто разрушенный дом, голуби и горячий чай. Абсолютное умиротворение. Дело ведь уже давно не в экстриме. А вот в таком вот единочестве.
Мы уйдем так же, как и пришли - по крышам, мы будем вдыхать потрясающий запах чердачного гравия и смотреть на город из узких окон, мы будем брести долго-долго по абсалютной чердачной теплой черноте и быстро сбегать вниз по неожиданно открытой лестнице. Но что-то очень важное и очень главное останется там, в тишине спящего дома.
Нет.
В нас.

P.S. Предупреждаю сразу, чтобы потом обид не было: я пообещала господину руферу, что на эту крышу водитьникого не буду, и сама подниматься буду не чаще двух-трех раз в месяц. А обещания я держу.