Внезапно про Москву, написано недели полторы назад.



Я любила говорить, что за четыре вещи: Третьяковку, Коломенское, два зала Рериха в музее Востока и наш любимый соборчик Москве можно простить многое, даже ее существование.
Я, конечно, слегка кривила душой, в чем тут же обычно и признавалась. За пять поездок за последние три года я успела полюбить Китай-город и Новодевичий, храм Василия Блаженного и шемякинскую композицию на Болотной, Воробьевы и старый Арбат…
Я любила места, фрагменты, но от целого меня откровенно передергивало. После цельности, покоя и монолитности моего благословенного города это безумное разнолоскутье энергетик, стремящихся подавить и уничтожить одна другую, когда на стыках просто вышибает напрочь, это бешеное количество людей, нервными реками вымывающих из улиц вообще все, это шизофреническое схлестывание несопоставимого, эта аляпистость на границе бреда – тут не то, что полюбить, тут не выдохнуть. А уж пробиться через все это к сути, к основанию, казалось и вовсе невозможным.

И только в этот раз, в шестую поездку, когда я уже почти потеряла надежду почувствовать и полюбить Москву, это все-таки невероятным образом случилось.
Я выключала плеер, говорила всем, что занята, и допоздна, почти до закрытия метро бродила по улицам и бульварам, площадям и скверам, храмам и церквям, вслушивалась в дыхание города и осторожно ступала босыми ногами по тротуарам. Я запрыгивала в трамваи и троллейбусы и ехала наугад, высовываясь в окна и ловя ладонями ветер, я танцевала с уличными музыкантами и говорила со случайными прохожими, стояла службу в храме...
Я несколько часов просидела на Соборной площади, подолгу сидела на перилах Москворецкого моста, перед храмом Казанской иконы Божией матери в Коломенском, в тихой низинке первого английского посольства, на Никитском бульваре, Красной площади, в каких-то переулках… Я пробиралась все глубже и глубже, слой за слоем, в века, к корню и сердцу, к основанию – чтобы, наконец, почувствовать его.
Шаг за шагом я все острее понимала, что мой благословенный город – это несуществующая столица несуществующей страны, что он, на самом деле, не имеет практически никакого отношения к России-Руси, к православию, к дыханию этого народа. Я чувствовала, насколько невероятно чужая здесь. На Соборной площади пишу: «Я чувствую себя совершенно за границей, в чужой, прекрасной, но совершенно чужой стране. Я пытаюсь уложить в голове мысль, что моя история начиналась отсюда. Что Петербург имеет к этому прямое отношение. <…> Я чувствую себя подкидышем, благосклонно принятым чужаком. Словно бы гляжу из кардинально другого измерения, с этим не соприкасающегося».
Но я начинала чувствовать Москву.
А она – под всем этим хаосом и бредом – пробивалась мягким теплом, искренней сердечностью, льющейся, обволакивающей верой, она оказалась удивительно тихой, удивительно мягкой, глубоко принимающей.
Из записей в Коломенском.
«Девальвация и уничтожение сакральности и веры вообще в Петербурге – в том числе из единообразия построек: в классицизме и храмы, и дворцы, и публичные дома. Архитектура московских церквей принципиально другая, не обыденная. А традиция ставить церкви на возвышенности? Здесь легче говорить с Богом. Здесь душе – не строже, но спокойнее. Православие – настоящее православие, московское, его дух, как ни странно, мягче католичества. Оно роднее – как Поленов против любого европейского пейзажиста. Но его уже почти не существует, почти невозможно почувствовать, вот в чем беда.
Не упустить бы это ощущение тихой, льющейся веры, веры как воздуха, веры, которая принимает.
Я буду стараться быть достойной, трудолюбивой, не выставлять себя выше других, любить каждого, как брата своего, всегда быть честной до конца. И трудиться, много трудиться. Аминь».
Здесь на душу стали ложиться другие слова. Здесь стало мягче и теплее. И в какой-то момент, наконец, охватило целиком ощущение города, цельным куском, единым, оцвечивающим все и пробивающимся даже сквозь бетон новостроек. Я так и не смогла ощутить ее столицей, прости, столица для меня мыслима только одна, но я задышала ее цельностью и теплотой. Я другая, я выросла другой, я петербурженка, ленинградка до мозга костей, северная и приморская, я из дождей, ветра, классицизма и гранитных набережных, и, кажется, все-таки католичка, но только теперь в моем сердце расцвела старая Москва, я вобрала ее в себя и немного изменилась в такт, я полюбила ее безотчетно и искренне, сильно, целиком, как только и умею любить, и я – нет, не скучаю. Теперь и отныне я несу ее в себе, и где бы я ни была, кусочек этого чужого и другого, но без оглядки принявшего меня города светит и греет внутри меня.
И я обязательно буду возвращаться. Уже просто – к ней.