А теперь вернемся к Мастеру, которого мы оставили вместе с Маргаритой в их подвальчике, после того как они побывали у Сатаны. Ничего не поделаешь, приходится признать, что человек, создавший не только Понтия Пилата, но и Иешуа Га-Ноцри, оказался в чем-то слабее своего героя — пусть даже одинокого, пусть непонятого, но верного себе до конца в своем неутомимом созидании добра. Мастер тоже остается верен себе до конца во многом, почти во всем. Но все-таки кроме одного: в какой-то момент, после потока злобных, угрожающих статей, он поддается страху.
Нет, это не трусость, во всяком случае, не та трусость, которая толкает к предательству, заставляет совершать зло. Мастер никого не предает, не совершает никакого зла, не идет ни на какие сделки с совестью. Но он поддается отчаянию, он не выдерживает враждебности, клеветы, одиночества. И вот, после того как он отсутствовал несколько месяцев, о которых рассказал только Ивану Бездомному (и «страх и ярость метались в его глазах»), мы видим его уже в доме скорби — больного, сломленного, опустошенного. И никакие уговоры Воланда не могут пробудить в нем прежнего желания, прежнего духа творчества — он с ненавистью вспоминает свой роман, он хочет только одного, если уж Воланд может это устроить, — оказаться снова в своем подвальчике вместе с Маргаритой; она одна нужна ему, и как-нибудь вдвоем они доживут свой век. Нищенствовать? Охотно, охотно!.. Но писать? Увольте. Он сломлен, ему скучно, и он хочет в подвал.
Вот поэтому он и лишен света.
(с) Игорь Виноградов