А тут пост про Валаам, религию и секс, который я давно хотела написать. Я предупредила)
В Спасо-Преображенский монастырь я вхожу в смешанных чувствах. Мои отношения с православием вообще очень сложные и запутанные, и еще запутаннее они по отношению к Валааму. По многим причинам, которые долго объяснять.
Здесь темно, и, к счастью, не слишком много ладана в это время. Так, что я даже могу почти спокойно его переносить. Про глаза на иконах, которые поражают меня и колорит северной грани русского православия я, может быть, напишу позже, в открытый пост. Если не забью, как обычно.
Совсем переломным каким-то стало другое.
Я же всю жизнь не воспринимаю изображения Бога-отца. Я всегда прохожу мимо. Не то чтобы боюсь, но как-то шарахаюсь, что ли. Не воспринимаю - хорошее слово. Не звучит. Тот образ суровости, недосягаемости и непроницаемости, который я вижу на иконах, не вызывает во мне ничего хорошего. Это какое-то невнятное "ему здесь не место".
После внимательного вживания в каждый из образов святых, я дохожу до иконы Бога-отца и собираюсь по привычке быстро миновать его, но почему-то останавливаюсь. Внимательно смотрю в него, потом внимательно смотрю в себя. - Я боюсь тебя?
- Нет.
В моей жизни были вещи, за которые мне стыдно, но я готова ответить за каждую из них. И вдруг я снова поднимаю глаза с совершенно внезапным внутренним "Я не боюсь тебя. Я люблю тебя".
Таким, каким тебя придумал мой народ. Суровым, непроницаемым, непреклонным. Жутким, на самом деле. Придумал - и отгородился от тебя Марией и Иисусом, как от бездны, перед которой невозможно стоять, если не хочешь тронуться рассудком. Яхве. Бог неизреченный, непознаваемый, и, если присмотреться внимательнее, почти табуированный. В католичестве это, кажется, заметно даже сильнее, чем в православии, хотя в последнем я не очень хорошо разбираюсь.
Я люблю тебя - понимаю я и впервые в жизни твердо и тепло смотрю на суровый лик. Я подхожу к иконе и касаюсь ее губами и лбом. Мне нечего сказать тебя, мне нечего попросить у тебя. Я только хочу передать мою любовь. Неизреченная бездна, что стоит за священными текстами. Бездна моего народа. Мне не страшно. Я люблю тебя.
Сильно, неизбежно и внесознательно, как приливная волна.
______________________________________________________
Вторая часть здесь только по совпадению места действия. И потому, что тоже не предназначена для открытого поста.
Я заканчиваю свою прогулку по храму и останавливаюсь у выхода. Смотрю на кафедру, или как там это называется.
Это место, где я в первый, и, в общем, пока в последний раз в жизни исповедовалась. Как так получилось - тоже долгая история.
Это было долго и мучительно, я плакала, но старалась все-все высказать. Под конец священник спросил меня про грех блуда. Я ответила "нет", он со спокойным облегчением сказал что-то вроде "ну и слава богу" и отпустил мне грехи.
Тогда меня, пятнадцати- или шестнадцатилетнюю трепетную нецелованную девочку, эта реплика никак не задела. Сейчас я вдруг вспомнила ее и мне стало обидно. Понимаете ли, это было сказано с подачей, мол, ну, если не спала ни с кем, то остальное мелочи и не считается. Смысл был чертовски явный, ни на чуть-чуть не завуалированный. И сейчас я на это могу сказать только "блядь, что?"
Нет, я понимаю церковное предубеждение против секса. В разряд чревоугодия и прочего, когда это отвлекает душу от совершенствования и вообще может нести не самые благоприятные эмоции, мысли и отношения, которые сложно контролировать. Хотя в эту степь есть моя любимая притча про девочку, которая приходит в пост к священнику и спрашивает, мол, а что делать, если очень хочется колбасы. На что ей отвечают "Если очень хочется колбасы - съешь кусочек. А то будешь думать о колбасе, а надо - о душе.
Но тут же как. Сейчас будет спутано, потому что я не знаю, как формулировать.
Я не знаю, почему, но я никогда, на самом деле не понимала, что такое потребность в сексе. Возможно, поэтому тоже я не умею ревновать - если вещь, о которой я ничего не знаю, действительно может быть настолько сильной, как о ней говорят, не понимаю, почему в ее удовлетворении может быть что-то плохое. Впрочем, основная причина не здесь, и я все равно не могу ее сформулировать, пока не пойму, почему, собственно, люди вообще ревнуют.
Речь не о том.
Для меня секс - это самый лучший способ сказать "я люблю тебя". Вот то "люблю", которое совсем невысказываемо, потому что оно означает что-то вроде "ты - мой мир". Не потому что я не получаю удовольствия, а потому что все удовольствие - совершенно десятое дело по сравнению с этим. Язык, который позволяет говорить очень далеко за гранью слов. "Осязание - смысл дороги, расстояние - человечность".
Это высшая мера любви. Какой, к чертовой матери, блуд, о чем вы. При чем тут грех вообще. То есть вообще в каких-то непересекающихся плоскостях определения.
Даже если бы я была примерной христианкой (или хоть какой-то сносной христианкой), моя постель не касалась бы даже моего духовника. Да и о чем вообще может быть речь, когда в миропонимании человека "секс" стоит в одном семантическом гнезде с "искушением".
Искушение.
О чем вы, блядь.