[animo-et-corpore]

А теперь я напишу сюда то, что по разным причинам не напишу в текстах. Во всяком случае, сейчас.
Очень, очень сильно имхо. Я никого ни в чем не убеждаю и ничего не постулирую, мне надо выговориться.

Про Charlie Hebdo. Не только.

Когда я смотрела третью часть "Хоббита", я ужасно рыдала почти весь фильм. По разным причинам - и по гибели Озерного города, светлого пятна второго фильма, и от радости, и мало ли от чего.
Но самым горьким и страшным была та самая моя самая большая боль в этой жизни - про людей, которые не слышат друг друга. И все самое жуткое на планете происходит от этой неспособности услышать и понять другого - от мелких домашних ссор и обид и до 11го сентября и "Норд-Оста". Упертая, железобетонная неспособность услышать.

Я понимаю реакцию, как говорится, общественности. С одной стороны - конечно, я разделяю ее.
Но с другой - для меня здесь нет правых и виноватых. Злодеев и жертв. Есть огромное несчастье и люди, которые не хотели и не хотят услышать друг друга.

Мы все прочувствовали, что такое мировой терроризм, 11 сентября 2001 года. Мне было одиннадцать лет, я помню этот день, как будто он был вчера. Однажды я уже писала: "кадры, которые так потрясли тогда одиннадцатилетнюю девочку, сделав трещину тогда еще почти уютного подросткового мира окончательно бесповоротной. <...> Тогда еще все мои редкие друзья, все родственники живы, до первой смерти еще долгих десять месяцев, но в первый раз эта ошеломляющая бездна прямо перед горлом. Это потом я несколько лет буду серьезно изучать мировой терроризм. Потом - историю создания и испытаний ядерной бомбы. Это потом я буду много говорить с людьми, вернувшимися из Чечни живыми, и изучать обстановку на Кавказе и историю конфликта. Это потом я буду ходить на открытые судебные заседания.
Это потом я окажусь в Москве аккурат в день теракта на Лубянке. Все это будет потом. Но, пожалуй, именно 11го сентября я впервые почувствовала ту самую жгучую, огромную боль за мир, которая потом поселится внутри уже насовсем".
Классе в 8-9 я прочитала "Действующую модель ада: очерки о терроризме и террористах". После нее я прочитала чертову кучу всего. Я занималась мировым терроризмом и исламским радикализмом несколько лет.
Чем больше я читала, тем это становилось яснее и больнее: здесь нет злодеев. И жертвы - все. Чудовищная история людей, которые не слышат друг друга - и потому убивают друг друга.
Я правда знаю все "но", которые можно здесь возразить, серьезно. Мы все их знаем, это традиционный гуманистический дискурс, не будем переливать из пустого в порожнее.
Это ничего не меняет.

Пусть здесь будет лучше дурацкая зарисовка, которую я написала полтора года назад. Она тоже об этом.
Вернее, и об этом тоже.
___________________________
Ангел делает в воздухе мертвую петлю, взмывает перед самой стенкой, сшибая крылом бегонии соседки снизу, и опускается рядом со мной на балкон. Я вздыхаю и отбираю у него недопитую бутылку виски.
- Ну что ты делаешь, скажи на милость. Ты же пьян ко всем чертям.
- Ты погоди меня к чертям отправлять - ангел смеется. - Хочешь, полетаем?
- Слушай, не сегодня, ладно?
Он фыркает и спрашивает сигарету. Я качаю головой:
- Возьми вот лучше гитару в углу. Толка больше будет.
Ангел как будто машинально слушается, с него разом слетает напускная бодрость, он рассеяно берет гитару и устраивается прямо на полу, неуклюже складывая крылья. Я опускаюсь рядом, молча слушаю, как он чередует странные переборы, аккуратно наблюдаю, как его дыхание успокаивается, а перья перестают подрагивать.
- А я, вот, лесных существ все рисовала. Надо научиться рисовать руки - вся эта братия может быть без лиц, ног, чего угодно вообще, но, кажется, у всех моих есть руки и глаза.
Чутко вслушиваюсь в него - не отстраняется, не раздражается снова, ничем не дает понять, что обращает на меня внимание, но чувствую, что слушает. Начинаю аккуратно выбирать из крыльев мусор.
- А из другого окна здесь видна Кассиопея. Никогда не умела различать ничего, кроме Большой медведицы и Кассиопеи. Ты научишь?
Ангел кивает, не поворачивая головы.
- Я был там - вдруг его голос звучит тихо и глухо. - Я сразу после нашего с тобой разговора туда полетел. Я был в кабине самолета, врезавшегося во Всемирный торговый центр. Я видел приборную панель, я видел пилота, я видел, как начинает мяться фюзеляж от столкновения - я видел все.
Крылатый надолго замолкает.
- И ты чувствуешь вину за то, что никого не спас? - осторожно пробую я
- Нет. Да. Не в этом дело.
Снова молчит, уставившись в пространство.
- Он был счастлив. Смертник. Он был потрясающе, лучезарно счастлив. Он был счастлив радостью серафимов, приветствующих Отца. Мир его в тот момент был настолько гармоничен, что...
Ангел снова замолкает, но я уже догадываюсь.
- Что ты радовался вместе с ним.
Он кивает. Кажется, он весь сейчас состоит из боли и растерянности. Молчит еще и вдруг поворачивается ко мне лицом и начинает сбивчиво и скопом
- Я просто не понимаю, совсем не понимаю, нам не говорили, чтобы... И как мне теперь, я же опасен, выходит... А он - если бы злоба, если бы страх, если бы беспокойство - хоть что то...
Я поднимаюсь на коленях, беру его голову в свои ладони и легонько целую в лоб.
- Все не так сложно, как тебе кажется. А ты даже ничего пока не нарушил. Все совсем не сложно. Но сейчас глубокая ночь, а ты ужасно устал.
Я говорю мерно, тепло и спокойно, и его дыхание снова понемногу становится ровным. Он глубоко вздыхает и укладывает голову на крыло, касаясь затылком моих колен.
Мы разберемся во всем завтра. Сегодня ему надо отдохнуть .
Я тихонечко пою ему колыбельную и глажу по волосам. Ангел сонно бормочет:
- Извини, что пропал на столько дней. Ты волновалась. Я просто...
- Тшшшш, я все понимаю, все хорошо. Еще достаточно тепло, чтобы ждать тебя на балконе.


Мой подопечный засыпает прямо на полу, я укрываю его одеялом и тихонечко прикрываю дверь.
Ангелов-хранителей тоже кто-то должен готовить.