Когда меня спрашивают, как мне Калининград, я не знаю, что отвечать.
Потому что Калининград - это еще одна адова рана через половину души моей.
В общем-то, я все это знала, - про показательные бомбежки Дрездена и Кенигсберга, про мирные, без предупреждения стертые с лица земли города, я читала и перечитывала "Бойню №5", я слушала лекции Юлианны Владимировны.
Но одно дело - когда ты знаешь это, а другое - когда ходишь ножками по улицам и здоровенному парку на острове Канта, а потом - видишь в Кафедральном соборе фотографии останков города после обстрела. Города, из которого никто не был эвакуирован.
Я не знаю, какой свет может уравновесить эту тьму.
Это самое страшное для меня - когда я не понимаю, как хоть что-то может это уравновесить. Потому что у меня перестает хватать сил на то, чтобы хотеть жить. Та глубина горя, из которой приходится вытаскивать себя всеми силами просто чтобы хотя бы вспомнить, что в мире есть что-то кроме него. "Смотри, изгиб ветки, красивая ветка, смотри, как переливается ее цвет, смотри, витраж, кто-то постарался сделать красивое и сделал витраж, смотри, разноцветное стекло, вот зеленый, вот желтый, вот линия как перетекает, смотри, какие красивые" - заставляю я себя цепляться за мелочи, как за травинки на песчаном обрыве, с которого соскальзываешь. Крошечными шажочками я пытаюсь вспоминать, откуда я беру сил, чтобы жить здесь, чтобы любить все это, как я это делаю.
Когда меня спрашивают, как мне Калининград, первое, что я вспоминаю - ряд фотографий в Кафедральном соборе.
А потом сюда пришли новые люди другой страны, вывезли обломки и построили себе новый город.
Такие дела.