Пока гуляем с Оками по Москве, накрапывает дождь и воздух привычно густеет влажностью. В моем любимом соборчике на 1905 года пусто и наполнено, в тишине лучами сияет свет от деревянного креста, и колонны неровными капителями рвутся вверх. Вся эта возлюбленная готическая структура пространства, которая так структурирует внутреннее. И слова, конечно, приходят самые нужные.
А чуть раньше в Коломенском не было ни души, пахло влажной землей и листьями - это волшебное ощущение, что ты один в целом мире и весь этот мир лежит в твоих руках. После берез, ольхи и ивняка, на которых я проболталась свое детство, лазать по яблоням так легко и удобно, что даже нелепо. Самый гордый и неприступный ствол на поверку оказывается весь в неровностях и трещинках, за которые так удобно цепляться - взлетаешь на самую верхушку, не успев опомниться. Ветки держат крепко, гуляешь по ним, как коза по аргании, выискиваешь последние сладкие яблоки.
Ну и конечно мое любимое - если смотреть с середины верхнего сада, то за обрывом не видно города, только небо и облака. Привыкший к равнинным местам взгляд знает, что если земля обрывается ничем, значит, там либо море, либо залив, либо Ладога. И достраивает море автоматически.
Яблоневый сад на берегу моря. И белый храм над водой.
Коломенское как было местом силы, так им и остается.
На постигровой сижу посередке, слушаю тех, кто справа и тех, кто слева, смеюсь шуткам и почти не говорю - только ловлю в себя всех этих волшебных людей и очень их люблю.
И проваляться все воскресенье у Кьяры, болтая без конца про Дурмстранг и другое ролевое, никуда не идти и не спешить, никому не сказать, что ты в Москве - просто отдыхать, и организовать под вечер ужин и имбирный чай - пожалуй, лучшее, что я умею готовить - все очень хорошо и правильно.
Если не задерживаться в Москве надолго, ее очень даже можно очень сильно любить.