Я вылезаю на крышу как была, в юбке и майке - вылезаю, чтобы выдохнуть, успокоить злость, не наговорить лишнего дорогим друзьям и попытаться разрешить все к лучшему.
Вылезаю - и вижу ровно заснеженные крыши вдаль, и тишину, и снег летит в спину. И вспоминаю, что сегодня - первое воскресенье Адвента.
И чтобы успокоиться, хватает семи вдохов.
Совсем скоро Рождество.
В первое воскресение Адвента я случайно оказываюсь с теми, кого люблю. Дочитываю "Мастера и Маргариту" и конечно открываю ежегодную "В конце ноября". Зажигаю первую свечу на кухне дома с окнами вровень крыш старого Петербурга. Дома, в котором я уже больше года счастлива.
Скоро Рождество. Я думаю о том, кого приглашу через месяц на неизменного своего рождественского гуся с глинтвейном, и на самом деле теряюсь. Рядом столько светлых и бесконечно любимых, но Рождество всегда было для меня способом сказать "спасибо" в первую очередь тем, с кем я разделила прошедший год.
Я вспоминаю его, несуразный и пестрый, тяжелый и долгий, год, в который я трудно искала и больно теряла, и много, очень много обретала и думаю, что не было друга, с которым было бы то самое share, когда отчасти жить друг у друга в ладонях. Не потому что я нехороша, или друзья мои нехороши, а просто потому что сама шла сторонкой, не стремясь делить ни горести, ни радости.
Это не плохо и не хорошо, это так есть и, пожалуй, немного печально - значит, есть еще весь Адвент, а потом, возможно, и еще целый год, чтобы сделать что-то по-другому.
Свеча отражается в тройном стекле, венчая припорошенную снегом восьмерку из барельефа "1823" на аттике дома напротив. На восставшем из мертвых и как ни в чем ни бывало раскинувшемся деревцем фикусе бенджамина нахохлилась белая совушка.
Это был щедрый на счастье и горе год, спасибо ему. Дальше будет лучше.