Мир, как мы его знали, подходит к концу,
Мир, как мы его знали, и Бог с ним!
За последнюю тысячу лет мы постигли
Печальную часть наук,
Настало время заняться чем-то другим.
Сначала короткая история про то, как Кэти первый раз съездила играть блудницу.
В последний вечер, когда все собрались у нашего костра и всем было славно, я тихонько пошла в город - как обычно вылавливать людей со слишком сложными лицами, рассказывать истории и петь наши песни.
А когда я второй раз после этого вышла в город, два человека подошли ко мне и сказали, что после моих песен пошли и крестились.
Если быть точным, один только решился пока, но для красного словца так лучше звучит.
От игрокаА теперь по делу.
Когда Поль позвал меня играть нищенку в Иерусалим, куда вот-вот въедет на ослике Иисус, я точно знала, что очень хочу в этом участвовать, но совершенно не понимала, что мне там делать.
Играть в эдельвейсы очень трудно. Тем более в такие.
Будем честны, тонкое Евангелие на папиросной бумаге всегда лежит в моем рюкзаке уже лет пять.
Попасть в контекст, в фон великой истории. Услышать, как переламливается время, увидеть, как зарождается новое самосознание будущей европейской цивилизации. Просто побывать там.
Я читала Тору и тексты о Иерусалиме и с отчетливой ясностью понимала, что на самом деле я хочу только одного - быть там и любить всем сердцем великий город. Еще ни в одну игру я не приносила этой безусловной любви, любви к городу, стержня моей собственной жизни. Я не могу объяснить, почему, но на этот раз я была готова передоверить ее на три игровых дня Иерусалиму, в который скоро вступит Иисус.
Все, что потом наслаивалось на Ривку-нищенку - танцы и блуд, простоватая бесхитростность и трудная ее история - было только многими отражениями ее сердца - любви к Ершалаиму.
И покорил он меня уже в игре в первый же вечер, когда мы с братом Иовом вышли на ночные улицы и совершенно заблудились в домах и проулках. И пока мы петляли, вокруг нас будто и вправду поднял свои стены огромный, извилистый и многоголосый Ершалаим.
Дальше - от персонажа. Много, потому что хочу сохранить эту историю в себе.
Великий город
Светел великий город, бурлив, красив и разен, а я что - у меня есть бубен да песни с танцами, да братья мои - не по крови, но по сердцу. Под стенами Ершалаима горит не угасая наш костер, и вся слава великого города проходит сквозь него. Каждый получит хлеб, вино и песни - мы же нищие, и лишнего нам не надо. И три вопроса от моих слишком умных братьев. А я донесу тепло нашего костра до тех кто далеко и кто скорбен лицом - разговорами да песнями, танцем да стихами, простыми словами да теплыми руками. Пусть радуется великий город, пусть смех рассыпается поверх пролитых здесь слез.
Что же смущает вас в моем ремесле, путники да здешние - разве так плохо делать, что я делаю? Коли несчастлив иудей, коли плохо ему с женой его - куда пойдет он? Силой добывать тепло женское пойдет, множа горести, или к мужней деве пойдет, опорочив ее и супруга ее, или девушку невинную соблазнит, или к варварке пойдет вопреки завету Господа нашего? Так не лучше ли пойти к немужней и бесплодной, что за звонкую монету даст тепло телом и душой, и напомнит о Господе едином, да замолвит слово доброе? Что же смущаются здесь ваши речи? Бросьте, давайте лучше историю веселую расскажу...
Всем хорош канаим наш, друг новый, спасенный, пламенно его сердце и доброты в нем горстями черпать - не вычерпаешь. И хочет доброго дела для народа Израилева, скорбно и позорно быть нам под римской дланью варварской. Много худа успела я увидеть от них, чужие они в городе нашем, и тяжко мостовым от грузного доспеха. Но и этих исторгнет святая земля ханаанская, как по стеклу над пропастью ходят они здесь, и кажется мне, что я вижу, как трещины разбегаются из-под их ног.
Только вот братья мои Иов да Гестас слишком сложными путями загоняют мысли свои, души ими оборачивают, да сами путаются. Больно смотреть на то, как мечутся и ищут, и даже не понять нам с братом Дисмасом, чего же такого ищут, когда и так все на ладони, вот оно, бери да живи. Но не мы - те, кто поможет им, ищут они истины окрест, и тревожно нам и страшно, и кажется, что мы их теряем. И хотят Братья Дисмас и Гестас богатеть и становиться сильнее, и боюсь я, что мы их теряем.
Великая горечьКривляются римляне, смеясь над погибшим на кресте и богохульствуя, хотят осквернить святой город Ареной мерзостной, да вознеслись высоко в гордыне своей Ироды, от Господа все дальше. И наши священники творят странные вещи, так что брат Иов даже отказывается переступать храмовый порог. Но что же с того, все же Господь за ними, и вразумит Господь мудрых равви, не может и быть иначе. С первого моего детского горя хорошо я знаю, как коверкают Слово Господне, ступая не духу, но букве - а все же сияет оно через них ясным светом.
Пока снова ловлю я скорби по городу, да развеиваю, как умею, подхватывает меня под руку брат Иов да спрашивает тихо: "что ты думаешь про Арену?". "Сжечь бы ее к псам нечестивым", - честно отвечаю я, и быстро ведет меня под локоть брат мой в чей-то светлый дом. Люди в том доме спорят бесконечно и говорят разное, и договориться никак не могут, нет в них единства. Многие уходят, но оставшиеся решаются, а я вдруг останавливаюсь в смятении, в моей голове звучат многие голоса, что говорили со мной сегодня, и с которыми говорила я. Они слабы и неубедительны моей простой душе, но я ищу в своем сердце ненависть к иноземцам и вдруг не могу найти ее, одна только печаль в нем к бредущим во мраке без света Господня. Коли не держу я зла на мужчин иудейских, оступившихся на путь блуда, откуда возьму я зло на римлян, коим и не было дано Завета? И уже готова развернуться я, но вижу удаляющегося брата моего и знаю, что не могу бросить его сейчас, на пороге смерти, и иду следом. Иду уже не по ненависти, но по любви. После этого ничего уже не было прежним.
Я не успела понять, что было дальше, вдруг люди несутся рушить римский храм и наш друг-канаим бросается в самую гущу, чтобы защитить друзей от мечей римских легионеров, и поднимает меч на меч. Все свершилось без нас, так быстро и нелепо, и смелых и непокорных уводят римляне.
Будет просить за них народ иудейский, стоя на коленях, одни - перед римлянами, другие - перед Господом нашим, и иродиады будут стоять на коленях рядом с нами, и римляне из тех, что узрели свет Господень, и чужаки-варвары. И погибнут смелые и непокорные, погибнут с именем Господа на устах, и понесем мы их тела, и обретут они покой в земле ханаанской.
Ни слова не могу я вымолвить, пока плачут братья над мертвым телом друга нашего, ком стоит поперек горла. Только когда отходим мы, вспоминаю я о сыне его, так и не успели они встретиться. Так не узнал мальчик доблесть отца своего, и ударяюсь я в плач горький. Чьи-то руки обнимают меня, чьи-то губы шепчут слова утешения, но только одно может успокоить: сын должен узнать отца своего, хотя бы после смерти. Отговаривают меня люди, что знают мальчика, мытаря, отговаривает меня Ханна - без толку говорить с ним, глаза у него стеклянные. Но знаю я, не будет мне покоя, пока не достучусь до его сердца, где бы оно ни было. И буду говорить я с ним, долго и жарко, пока не дрогнет он и не смягчится лицо его. Все, что могу я сделать во имя памяти твоей, да не исторгнет больше сын твой тебя из сердца своего.
Мы надежно прячем в убежище зелотов мечи и вино, и знамя римского легиона, чтобы передать из друзьям погибшего.
Еще одно можем мы сделать во имя памяти - и выводит брат мой Дисмас стадо твое, чтобы овцы не остались без хозяина, и выходят следом львы из пустыни, количеством трое, и гибнет все стадо, и падают братья мои под ударами когтистых лап.
И кажется мне, что все дальше и дальше ускользают от нас братья наши Иов и Гестас, и хотят они учиться у тех, что пришел от неназываемого учителя, у тех, кто так предан ему, и которых я почти ненавижу за эту кражу сердец. Полнится чудесами и учителями земля иудейская, и нет им веры, и нет в них правды.
Великая радостьНевеселыми приходим мы к светлому празднику Песах, и невесело нам думать о том, что нужно искать чужой очаг, ведь дом наш - место у этой жаровни, здесь нам хорошо друг с другом, но нет в чистом поле косяка, который можно было бы помазать жертвенной кровью, как велел нам Господь. Может, упорные братья мои и заронили семена сомнений в мою душу, но Завет преступать - грех великий.
И мы идем в дом чужой, устраиваемся в углу, мне неуютно и неловко, и не хочется поднимать глаза, но я изо всех сил стараюсь радоваться, потому что Господь повелел радоваться в светлый день. И не могу я не думать о том, что наш погребенный друг сказал бы, что сейчас время петь и танцевать, но здесь не поют и не танцуют. И звучит новая молитва, странная и красивая, говорят, что она из уст того самого неназываемого учителя, и не нравится она мне потому, но в то же время - как хороша.
Зовут на службу, братья наши исчезают в темноте, чтобы явиться со словами - не чисты они и не знают, могут ли зайти в храм. С обидой великой говорим мы с Дисмасом - "Учителя своего спрашивайте", и спешим в храм. На самом деле нам так страшно, так страшно их потерять. Но там, на светлой службе вместе с древними словами Господь нисходит в сердце мое, и шепотом повторяю я каждую строчку святой Торы, и на глаза мои наворачиваются слезы радости - жив Господь и Он - здесь, с каждым из нас. Дрожит пламя свечей в темноте, и народ иудейский стоит за моей спиной, и все мы - у Господа на ладони.
Ровно что на крыльях вылетаю я из храма - ну и что, что мы не дома, главное, что все вместе, и будем мы вместе перед Господом в это ночь... Но подзывает нас друг и говорит, что братья наши ушли в пустыню.
И сердце обрывается, как песня на середине. Ушли, в святую ночь ушли от нас.
Изо всех своих сил я стараюсь радоваться, глотая слезы, чтобы радовался Господь. Танцую под чьи-то песни, сочиняю и пою песню на стихи о Иерусалиме, которые вдруг находят и отдают мне, держу брата за руки и слушаю историю нового друга - бывшего ессея с сияющими глазами. Поздно возвращаются братья, и возвращаются они к нам, и, вкусив жертвенного агнца, мы благодарим хозяев и идем домой, наконец-то домой. И братья наши говорят, что не покинут нас, что увидели в этом свое предназначение - в нашем костре и друг в друге, и мы будем нести добро и любовь, потому что мало на этой земле добра и любви.
Это на следующий день мы с братом Дисмасом проснемся больными, и страшные язвы покроют наши тела. И, пока заняты ессеи, исцелит нас Господь через Мариам, на которую я злилась не далее как накануне. И долго я буду ломать голову, пока не пойму, что это и есть наш с Дисмасом грех, за который покарал нас Господь - нелюбовь к тем, к кому повернулись сердца наших братьев. И буду я просить прощения у Мариам и каяться перед ней, и больше не будет обиды в моем сердце.
Что же, мы веселы и легки, и изобилие за нашим убогим столом - всего у нас в избытке, и вина, и хлебов, и животных, потому как милостив Господь и добры люди Ершалаима. Претит мне мысль о том, что мы не можем отдавать Господу нашему лучшее, и оставаться нищими, потому как никто из нас не хочет покидать наш мир. Но выход находится простым и правильным - мы будем платить Ему за тех, кто не может заплатить сам, и жертвы наши дойдут до Господа через других. И налоги заплатим за добрых людей, как платил за них когда-то Ирод, только не надо нам царства за это, и ничего не надо. Мытари и сами придут потом с дарами к нам - и пусть дальше пойдет их добро. Все лишнее будем раздавать нуждающимся, и оставим себе только четыре овцы - ведь столько мы с братом Дисмасом можем унести на плечах, когда приходят львы.
И в шаббат, когда слишком много вокруг станет суеты, мы вместе с нашими гостями уйдем в пустыню, петь песни, пить вино и радоваться Господу, только изо всех своих малых сил я буду молиться все это время за великий город Ершалаим, что остался за нашими плечами.
Велик Господь, и понимаю я, что больше не буду из двух зол выбирать меньшее, и хватит сил во мне, чтобы из двух зол выбрать добро, а танцы, песни и истории мои останутся при мне, чтобы множить любовь и радости в великом городе.
И крестит водой меня и брата Гестаса друг наш Иаков под высоким небом Ершалаима - недостойна я взгляда Твоего, Господи, и оступаюсь я и слаб мой дух, но наставь меня, ибо Ты велик.
Ну а мы молодцы).
И напоследок.
Магии игры было очень много, ведрами можно было черпать, но одно меня совсем покорило. В утро последнего дня я обнаружила, что у меня на запястье - там, где обычно циферблат от часов - откуда-то взялась крупные, аккуратные и отчетливые царапины в виде креста. Тех самых пропорций. И с мелкими у подножия его, будто обрисовывающими холм. Дальше эти царапины становилась только ярче, до сих пор на руке сияют.
Больше ни одной царапины на мне не было.
И конечно песни ^^
Пусть будут две, мои любимые.
Очень радостно знать, что приложила руку к их созданию)
На мотив "Говорят, мы бяки-буки" из Бременских музыкантов
Говорят, мы иудеи, очень любит нас земля
Дайте что ли Машиаха, чтобы было все не зря.
Ой ля-ля, ой-ля-ля, чтобы было все не зря
Ой ля-ля, ой-ля-ля, шалом!
Пусть про дальнюю дорогу у жаровни мне споют
Машиахов было много, а я ближнего люблю
Ой, лю-лю, ой, лю-лю, а я ближнего люблю
Ой, лю-лю, ой, лю-лю, шалом!
На мотив "На горе стоял казак"
На горе стоял пророк, Господу молился,
За свободу, за народ низко поклонился.
Ой-ся ты ой-ся, Господа побойся,
Если сильно нагрешил, ты побеспокойся.
А еще просил пророк счастья для народа
Будет счастье на земле, будет и свобода.
Ой-ся ты ой-ся, Господа не бойся,
Очень любит он тебя, ты не беспокойся!