Жизнь и сны Зоряны Ятекош

[animo-et-corpore]

История Зоряны Ятекош, снов города Београда, с проекта "Антропография" стала одной из самых красивых историй, что получались у меня на ролевых играх. Красивых, очень грустных и светлых.
Потому и рассказ длинный и немного литературный.
Первую часть я тоже сюда добавила, чтобы все вместе было.

Свой маленький философский камень мы во снах тоже сделали.
Трофим - нигредо, Сварга - альбедо, Зоряна - рубедо и их сто лет одиночества.

А фотография Полинина, конечно.



I. Школа

Знаешь, почему Зоряна?
Потому что сны самые сладкие на заре, на зореньке снятся.
А больше всего на свете люблю я сны красивые, незаконченные сказки, утреннее солнце сквозь туман, да чтобы вещи и люди на своих местах были. А еще играть. Будешь играть со мной?

Вот еще тебе расскажу. Есть у меня два сонных поезда. Один хороший, это поезд, который ведет в самый главный твой сон. Этот поезд я тоже больше всего на свете люблю, как солнце сквозь туман. Второй страшный, это поезд, который ведет на войну. Уж лучше бы его совсем не было, но как же без него черничного варенья передать тому, о ком похоронка под иконой лежит, как жениха в последний раз поцеловать, как забытый у домашней печки покой брату вернуть. Я больше всех войны боюсь, потому и у меня этот поезд хранится.

Правила-то простые, всем известные. Как заснешь - увидишь станцию, поднимешься по осыпающейся лесенке и жди молча. Поезд придет пустой и темный, пахнуть будет несбывшимся и запретным. Ты не бойся, заходи и садись у окна.
Главное помни: ни с кем не заговаривай, не оборачивайся и ничего себе не забирай. А то не вернешься, так и останешься по снам бродить чужим да своим.
Только и те, кто возвращается, с другими лицами просыпаются.
Так уж есть.

Но если кто очень просит, я ему на ночь поезд отдаю.
Тех, кому он нужен, по глазам видно.
Стана вот из главного своего сна мне кольцо судьбы принесла. Рихтер - страх перед городом.
А Йованка ничего не принесла, и сама не вернулась. Привез ее поезд в самый главный сон, а там тоже война. И родные ее вот-вот погибнут. Не удержалась она, закричала им, да и потеряла дорогу назад. Стала звать да плакать, только кто ее из сна услышит кроме меня. Поезд-то мой.

Слышать слышу, а сделать ничего не могу.
Только одно поняла - на войне она. А поезд, второй, страшный, у меня на тумбочке-то лежит, как на ладошке. Храбрилась я, храбрилась, да как стал невыносим зов Йованки, глаза зажмурила, душу выдохнула, да и прыгнула в бронированный поезд. А там, по ту сторону - дым, грохот, крики, мертвые глаза со всех сторон смотрят, снаряды рвутся. Дрожу от ужаса, зубы стиснула и пошла искать Йованку, долго бродила, многое видела, все сердце болью изранила, но нашла Йованку, взялись мы за руки и побежали к станции.
Только в дыму пороховом не видели, в какой поезд садимся.
Так и уехали на поезде, который ведет на войну. А тот, что ведет в главный сон, там оставили, да заговорила я и запечатала тот сон.

С того-то все и началось.

Потеряла я свой поезд любимый еще когда маленькая была, в школе училась. Школа у нас темная была, страшная. Были там взрослые, которые не отвечали на вопросы, глупые правила, которые нужно было выполнять, и директор, который не улыбался и знать нас не хотел. Очень уж он был несчастный, как будто сны свои потерял. А снилась мне в Школе птица-Гамаюн, которая от ворона улетала, да Лаура Ятекош, которая в темноте фонариком что-то искала. Без нашего колодца не умыться от сна было, так и проходила я с призрачной птицей-Гамаюн,что иногда на плечо мне садилась, все расцарапала, а иногда кружилась под потолком и плакала.

Учили нас в Школе, как человека заставлять делать, что ты хочешь - это называлось "противоестественные науки" и говорили нам, что так для светлого будущего нужно. Очень уж мне это не нравилось, хотела на искусственные науки переводиться, где сестрица Пламенка училась, да хорошо о них отзывалась, и где учитель нам кофе варил, да глазами добрыми смотрел. Но сначала директор переводиться запрещал, а потом и учитель этот добрый меня к себе не взял - мол, болтаем мы постоянно с Пламенкой, смеемся и уроки вести мешаем. Как будто не о самых важных вещах мы с сестренкой говорили, куда уж важнее этих ваших уроков!

Не одну, а три чужих судьбы примерила я на себя, пока в школе училась, да отряхнулась от них в конце-концов и дальше пошла, в город. Как из чужой шкурки глазами посмотришь, так и станет сразу ясно, где и вправду твое, а где чужое, где ладное, а где поломанное. И знаю я теперь, что могу человека за руку вывести откуда угодно, если он мне руку эту протянет.

Не бойся. Давай руку.

II. Город

Это все присказка была, первый вздох после сна, по-настоящему все в городе началось.
Неприкаянная я в город вошла, не понимала, что делать мне, куда любовь да задор свой направить. Долго никого найти даже не могла, только на двоих с зеркальными очками наткнулась - они исчезали уже, прозрачными становились, налетели, усадили в карты играть, да и проиграли мне владения свои и чужие, унеслись, тая в воздухе. Вот они, порядки в городе каковы, смотри-ка.

Из родных только сердце мое Пламенку да Сваргу застала, да и то Пламенка сразу почти дальше ушла. Впрочем, не до гореваний мне было - после сна о войне, страшной раны в душе моей, всему я радовалась, каждой мелочи, взгляду светлому, слову веселому, правилу доброму.
Еще другое было - дали мне в наставники учителя того самого школьного с добрыми глазами, что меня к себе учиться не взял, как я ни просила, Трофима Гамаюна. Замерло сердце мое, как я услышала это. Теперь-то не откажется ведь от меня?

На стройке серьезно да делово оказалось, а в кафане - мирно да весело, песни петь да танцевать, да истории рассказывать. И кофе такой уж волшебный Дьёрд варит, только держись. А когда доходит до меня черед, рассказываю, как на поезде на войну ехала, сжимается страхом и горем мое сердечко - главное свое сокровище я потеряла. И вдруг с таким жаром и любовью предлагает мне сначала Сварга помочь, а потом и Трофим. Готовы они идти со мной туда, в ужас и ад, возвращать мой поезд, ничего не боятся, кутают в тепло и доброту свою.
Никогда еще не было со мной, чтобы не я помогала, а мне помогали.
Как через сладкий туман вспоминаю я то время в городе - как они помогают мне строить Галерею на сонную сторону города, где сны всех горожан переплетены, как мы песни поем да шумим на весь Београд, радостным вихрем сквозь город пролетая, как ловим друг друга с полуслова. Все ближе мне милая сестрица, вострая, как ножи ее, да теплая, как мамино прощание. Все чаще я краснею, заглядываясь на наставника моего, на которого еще когда-то в школе показала, когда Пламенка спрашивала на ушко, кто из учителей мне больше прочих нравится. Все чаще дыхание перехватывает, ка будто на горном отроге оказываюсь, что в облаках теряется. Глубоко в сердце западают его слова да ноты.

Только вижу я, что и сестрица моя любимая тоже на него заглядывается, вижу, как надежды, что вьются над ее головой, разгораться и сиять начинают. Замираю я, и сделать ничего не могу, как на берегу моря стою и смотрю, как гроза идет из глубины. И все равно вздрагиваю, когда, улыбаюсь, объявляют они о свадьбе своей и зовут меня их женить. Как только песня заканчивается, не могу больше в кафане находиться, опрометью вылетаю. Выдохну, сглотну слезы, да надену свою лучшую рубашку - венчать, так красиво. Они живые, полнокровные, крепко в яви стоят, им и быть вместе, а я между снами и явью брожу, да порой одно с другим путаю.

Только сестрица читает сердце мое, как свое отражение в зеркале, за руку хватает да заставляет признаться во всем, как на духу.

Так и было.
Признался Трофим, что обеим его сердце принадлежит, и решили мы венчаться все вместе, как вместе жили, пели и строили, а пока Сварга с Кралевичем уговаривалась, которому нас дедушка в нарды проиграл, мы с Трофимом и Сребровичами планы строили, как войну из снов насовсем выгнать, чтобы больше не поднимались поутру люди с чужими лицами.

И гуляла свадьба, и песни пели, а потом сон к нам пришел. И был тот сон об алой нити, что по миру петляла и музыкой звучала, когда человек ее в клубок сматывал и шел за ней следом. А когда смотает до конца, взлетит на птице под облака, да разметает снова по миру, чтобы снова идти вслед, чтобы музыка никогда не заканчивалась. Четыре круга через нас прошел этот сон, двенадцать раз перехватывали мы его друг у друга и вели дальше и дальше, до самого завершения.

А потом, взявшись за руки, ушли все вместе в лес - такова судьба наша была.
За одну руку держит меня один близкий, за другую - второй. Я не упаду. Мне больше не страшно. А если вдруг бывает, я прячусь в тебя, и меня не тронет ни война, ни злые взгляды, ни запах вражды, ни прошлогодняя листва. Ты закрываешь меня от всего мира.

Только когда смотрю я на то, что предстоит мне, все еще дрожь пробирает, да иногда редкая слезинка скатится. Но я справлюсь. Я проходила сквозь ад и пройду еще раз, не опалив ресниц. Слышишь, птица-Гамаюн над головой поет? Сбережет. Силы моей хватит на то, чтобы выжечь все, что должно быть выжжено.

Колеса стучат все ближе.
Я иду.

III. Лес

Только подходили мы к лесу втроем, а вошли в него вдвоем. Сказал привратник, что выбирать Трофиму время пришло. Спросил тот у судьбы, что делать ему, да указала судьба на меня. Сварга здесь в лице переменилась, вязкой да горькой обидой душу ее затопило, да не осталась она в лесу, дальше пошла, нас оставив.

Так и началась наша спокойная старость, а ту обиду, что от Сварги и мне в сердце влилась, я по капле в кофе выцеживала, да на книгах в библиотеке ее оставляла.

Светлым было то время и спокойным, берегли мы друг друга с супругом моим, душа в душе отражалась, да сквозь глаза сияла. Жизнь вспоминали, с другими стариками общались, вокруг смотрели удивленно. Только ревность меня изнутри огнем обжигала, легкие плавила. Потому как часть сердца Трофима назад глядела, туда, где Сварга исчезла. Но виду я не показывала, только кофе с неприснившимся сном по глотку пила, не торопясь.

А тем временем чудные вещи творились вокруг, дивные сказки воплощались. Рыцари да драконы, кони и тролли. Не мои это были сказки, не мое волшебство. И даже туман не тот, что я ищу, да и бал исковерканный, чужой. И ясно, как день, что быть мне, коли готова я раствориться в сути насовсем, птицей-Гамаюн, и вот уже огонь к горлу подходит, только выпусти. Но не мое это дело, не моя сказка.
Знала я, что не покину эти места, пока со смертью своей не встречусь, да потеряет она меня. А как только поняла я, что не место мне в лесу, тут же вышел навстречу мне медведь, съесть хотел. Накормила я его печеньем и дальше пошла. Неужто этого от меня судьба хотела? Но что поделать, пора вещи собирать.

Уже когда прощалась со всеми, разговорилась с доктором, с которым так и не познакомились за все то время, которое в пансионате была. Разговорились, да и сговорились быстро, так что позвал он меня в ученицы к себе. Вздохнула я - и согласилась бы, да время мое уходить. Посетовал доктор, что меня так нелепо теряет, да сумку помог до выхода донести.
Это потом я узнала, что это Смерть был.
Так-то Смерть меня и упустила.

А Трофиму я письмо оставила. Он обещал сразу за мной идти.
Только судьба по-другому решила.

IV. Школа

Зовут меня Зоренька Ятекош, а знаешь, почему? Потому что сны самые сладкие на заре, на зореньке снятся.
Могу я в эти сны людей за руку уводить, да про прошлое и про будущее во снах им гадать. Я люблю болтать ногами, утреннее солнце сквозь туман, запах решимости и глаза, которые смотрят в прошлое. Я очень всех люблю и еще хочу всем-всем помочь. Как будто у меня сердце размером с дирижабль. Или даже целый город.

Еще я помню сны, которые мне никогда не снились, они сладкие и тягучие. Там птица-Гамаюн надо мной летает, там человек идет по свету и красную нить в клубочек сматывает. Еще мне смутно знаком поезд, что у нас в школе на стене перед спальней нарисован. Как сама бы нарисовала, только в том рисунке много обиды, а во мне - ни капельки.

Еще в том рисунке злости много, а вот ее я знаю и чувствую. Люди хороши и славны, а школа злит меня до крайности. Как так можно, чтобы за человека решать, где и как ему учиться, с кем жить, когда ему говорить, где сидеть и что делать, как можно всех скопом учить, как стадо бессмысленное? Вот я им всем покажу, ну, что они со мной сделают?

Учиться меня определили на искусственные науки, наш учитель Ципор Гамаюн и мне кажется это смутно знакомым, но я не могу понять, чем. Я ершусь и ерепенюсь на каждом вопросе, но наш учитель неизменно зовет меня Зоренькой и терпит все вежливо и понимающе. А еще видно, изо всех сил пытается сделать урок живым, хоть на полвздоха настоящим. "Вы такой милый, что вам даже хамить не получается", - с досадой заявляю прямо на занятии. Даже когда я отказываюсь выполнять задание, он предлагает встретиться после урока и закончить его отдельно.

Никогда не была в учительской - здесь оказывается спокойно и тихо, пространство звучит камертоном, а мы меняемся грустными сказками. Моя - про непойманных ангелов, его - про прирученных голубей. На сердце у него неспокойно, так неспокойно, что мне больно за него становится. Предлагаю я здесь в сон увести, не такой, как когда люди вместе спят, а такой, что будущее показать может, или прошлое, или настоящее. Закрываем мы дверь в первый раз и веду я Ципора через его пестрый сон, через глубокую воду до самого дна, через небеса чужие, да по дороге лесной. Далеко завожу, да в прошлое вглядываемся. Только перед выходом даю ему по-настоящему слово во сне, и так легко подбирает он историю, и так ажурно начинает она заплетаться, что замираю я и только и могу, что смотреть восхищенно.

Еще Раде я гадать буду, тоже из Гамаюнов. Мирко Гамаюн протянет мне зачем-то карту с их родовой интуицией, так и буду ее в шляпе носить, а Дьёрд Гамаюн скажет, что снилось ему, что я за кем-то из его семьи замужем была. И другие чужие намеки и туман - как будто все толкает меня к нашему учителю.

Правда, еще один Гамаюн придет в школу, Трофим, учитель новый. Смотреть на меня странно будет, а поначалу и слова не вымолвит. И меня вдруг сладкой радостью как на крыльях подхватит, только в глаза ему погляжу. Но неловко мне подойти к нему, да и урок начинается общий. Общий-общий, да не совсем - нет на нем учителя нашего. К концу его хватаются, я быстрее всех вызываюсь найти. И нахожу в пустой учительской.
"Заходи и закрой дверь", - говорит он мне и глазами ясными смотрит. Я молча киваю, сообщаю во всеуслышанье, что господин учитель плохо себя чувствует и вхожу.

Это точка безбрежного покоя - пока школьники и учителя сначала стучат, а потом ломятся в учительскую, здесь, на наших коленях, сворачивается клубком тишина, я сижу подле его кровати и мы не торопясь говорим о долге и судьбе, о школе и о нас. Блестят его глаза, низко я над ними наклоняюсь, чтобы признаться, что нравится он мне. Не я говорю - судьба за меня говорит.
Это потом, когда распахнется, наконец, дверь, влетят какие-то люди, он кинет в меня покрывалом и мы по негласному сговору сделаем вид, что спали вместе - чтобы под руку выйти из ненавистной школы.

Только среди всех тех людей вдруг увижу я того самого, второго Гамаюна, и как оборвется во мне что-то. Как будто на коне во весь опор неслась, да и втоптала невзначай копытами в грязь что-то безумно ценное, важное, единственное. Через всю душу полоснет, безотчетным горем брызнет. Я не удержусь, побегу к нему потом, когда мы соберем вещи и Ципор будет ждать меня на крыльце, буду говорить что-то жарко - не помню, что, помню только глаза его, от боли темные, бездонные.

Да только пора мне. Пойдемте, господин учитель... Пойдем, Ципор.

V. Город

В родовом доме Ятекошей пусто, а дедушка оставляет нас вдвоем, чуя, к чему дело идет. Крепко меня обнимает бывший учитель, да замуж зовет. Не по себе мне, четные мои сны помнят его кружево, так что же еще нужно, я ведь всех людей люблю, отчего же не пойти за того, кто во снах так танцует. А нечетные сны неладное чуют, да не могу понять, что. Наверное, так каждая девушка себя чувствует, когда замуж ее зовут.
Конечно пойду я за тебя, отчего же не пойти. Вот родных увижу, да письмо тому учителю напишу - и венчаться.

Родных-то полон город, почти все Ятекоши здесь собрались, смеются да радуются, обнимают крепко. Только сестренка Сварга смотрит непонятно, обижается на меня из-за чего-то, а потом ведет в беседку разговаривать.

Тут-то и закончилась моя весна, смешливость да легкость, как в воду канула.
Все она мне рассказала - и как мы поезд решили из снов выручать, и как сон про красную нитку снили, и как женились, как никто в Београде еще не женился. И как выбрал среди нас меня тогда, в другой жизни, тот учитель с болью в глазах.

Было у меня сердце хрустальное, звонкое, светом брызгало, а стало свинцовое, виной дышащее, неподъемное. Предлагала мне Сварга память эту отрезать своим ножиком чудным, да не согласилась я, свою ношу грех сбрасывать. Предлагала связь с Трофимом разрезать, и на это не согласилась - ниточка в обе стороны идет, а на чужое сердце без согласия я не посягну.

Долго не знала я, на что решиться, разрывалась душа моя. Ведь вот он, Ципор, и после яблочка правды говорит, что любит меня, что впервые за тридцать лет со мной сон по-настоящему увидел, что школу ради меня бросил - как я оставлю его, как предам после того, как доверилась? Ярко звезды над нами горят, легко песня из сердца идет. И кажется мне, что я знаю, как к добру все разрешить, прошу его подождать только - а он соглашается. Я же что, я, Зоренька Ятекош, только и хочу, чтобы все счастливы были. Все-все-все.

Гуляет город, гуляют Гамаюны с Ятекошами, лихо стучат каблуки по доскам, льются через край настойки, гремят тосты, летят в танце шали. Четыре свадьбы и одни похороны, встречи тех, кто приходит из школы, пир горой, танцевать до упаду.
Всеми силами ухожу я в праздник, да в строительство, пока ждем мы Трофима из Школы, старательно прячу тень с лица своего. Уже знаю, что будет дальше, еще не знаю, чем закончится. Не отговаривай, Мирко, слышу я твои слова, да не приму. Будет так, как должно.

Даже когда все београдцы идут на макет смотреть, делом души своей любоваться, отказываюсь я. Буду здесь сидеть, нет, Сварга, не уговаривай, с места не сойду. А со мной останешься - давай лучше петь. Я знаю, что.

Он выходит из Школы потерянный и родной, как поцелуй солнца на зрачке.
Пока говорит Сварга, пока говорит Трофим, я готовлюсь. Готовлюсь к тому, чтобы сделать все, как правильно. Силы из огромной своей любви выплавлю, из тоски по счастью. Ципор вокруг ходит, едва удерживаю я его.

"Теперь, Трофим, слушай. Одну жизнь ты со мной прожил, до самого конца, до глубокой старости. Вторую - с ней проживи. Сейчас мы можем сделать двоих людей несчастными, или четырех - счастливыми, ну?". Сварга, ты же живое сердце Београда, ты должна меня понять.
Срывается у меня голос, когда руку перед Сваргой кладу, чтобы та ниточку обрезала, роняю голову, не могу смотреть. Кажется мне, оглохну я сейчас от воспоминаний, снов и чувств, что кричат мне в уши.

Потом взлетает нож.
И наступает тишина.
И пустота.

Новыми, чужими глазами смотрю я на людей, что передо мной сидят. Ну что, будете нас с Ципором женить?
Седьмая свадьба гуляет перед кафаной, я захлебываюсь в своей бесконечной любви, что стала солоновата и отдает горечью, и уходим мы видеть сны про светлое будущее Београда.

А когда возвращаюсь я под звезды, долго в них вглядываюсь, да понимаю, что осталось в моем сердце пустота да любовь пополам с тоскою. Не помню я, к кому эта любовь, бьется она во мне, что птица в клетке, когтями легкие царапает, перьями горло забивает. Даже слезы, что льются отчего-то, не могу остановить.
Подбегает ко мне сестрица, а я могу вымолвить только, - "Отведите меня в Лес". Берут меня безутешную Трофим и Сварга, муж и жена, за правую и за левую руку и ведут к лесу.

Стану я там птицей-Гамаюн, да всю себя отдам на то, чтобы людям помогать, зачем я здесь себе такая, если любить не могу?

"Дальше я сама".
Я иду дальше и дальше, пока слезы застилают глаза, иду к лесу, но выхожу не там, и не могу найти ни привратника, ни пансионат, сажусь у дерева, да мерещатся мне люди, что истории рассказывают. Братец Якоб Ятекош и его пустота. Арсеньева и ее лихо. Разорская и ее боль. А я будто сижу и оленя черно-белого разными цветами раскрашиваю.

Тут-то я и поняла, что не принял меня лес, потому что место мое в городе. Потому что сказки мои - это сны.
Поднимаюсь с земли и иду дальше. Прохожу по пустым улицам - мимо нашего вокзала, на который никогда не приедет поезд с дурными вестями. Мимо мельницы, что четыре ветра перемалывает, да каждому насест дает. Мимо цирка и конюшен, маяка и триумфальной арки... Я прихожу к реке - туда, где переливается на берегу голубоватым свечением моя галерея на сонную сторону Београда.
Нет, дорогой мой город. Твоя птица-Гамаюн будет из твоей сказки.
Я нашла свое место.
Я делаю шаг вперед.

VI. Эпилог

Меня звали Зоряна. Или Зоренька. Но это неважно.
Это было давно, когда я была человеком.
Теперь я - сны Београда. Я защищаю сон его жителей от эха войны, ложной вины, суетливого беспокойства. Я помогаю искать дорогу. Я помогаю находить друг друга, главное дело, потерянную радость. Я сню то, что ищут. Я живу среди чужих образов. Я знаю о београдцах если не все, то многое, и я никогда не употреблю это во зло. Но иногда мои сны бывают для красоты игры.
Здесь нет времени, других людей и памяти. Но здесь много дел.

Мое любимое место в небольшом поезде, это поезд, который может увезти в самый главный сон. Иногда я предлагаю садиться в него тем, кому это действительно нужно, и везу их к их станции. И обязательно слежу, чтобы каждый вернулся обратно.

Иногда меня пытается найти сердце города Београда, но я всегда ускользаю от него.
Я знаю, что меня ищет кто-то еще, чье эхо я слышу в чужих снах, но я никогда его не видела.
Иногда я поднимаюсь в обсерваторию со стороны снов и покой смотрит в то, что было моим сердцем.

Во мне много тоски и бесконечно много одиночества. Но я не помню, к кому эта тоска, и не могу ее вылить, а с одиночеством и вовсе ничего не поделаешь. Зато это делает мои сны пронзительнее, красивее, так что за душу берут. Так что все правильно.
Еще во мне много любви. В сущности, во мне нет почти ничего кроме любви и бережности.
Не бойтесь.
Я храню ваши сны.
И твои тоже, кем бы ты ни был, тот-кто-болит-во-мне.