За то, что, когда я, наконец, усилием воли отскребаю себя с дивана, на котором пролежала почти неподвижно шесть часов в состоянии, которое, пожалуй, похоже по ощущению на слово "депрессия", и выхожу на улицу, там плотной пеленой стоит снег, и холодно, мерно и покойно, дома едва выступают из молочной пелены, и в Щелкунчике какой-то концерт, я вздыхаю и думаю идти в какой-нибудь бар, но потом вспоминаю, что вечер пятницы, и иду в Богему, в которой, на самом деле, не так уж все плохо с интерьером, и сейчас он отчасти звучит, мне приносят глинтвейн и можно расположиться на подушках и смотреть на заоконный белесый как-будто-туман. И я нутром чувствую, как это все рядом - и северное море, и шхеры, и литые скалы.
Начало апреля? Кажется, это впервые, когда я в середине весны совсем не хочу вылезать из холода и зимы.
Перед Мариинкой разгораются фонари.
Я почти физически чувствую - последние полгода, наверное, как летучее восхищение новым днем и происходящим вокруг и внутри, как основной стимул (стиль? лейтмотив?) жизни уступает место чему-то другому. Не в смысле, что оно исчезает, нет, сдвигается точка опоры. Я пока не нашла имени для этого другого. У него дух севера и внутреннее тепло шерстяной крупной вязки.
Вокруг гранит и холодная вода. Все верно.