Как и о6ещала - пост про о6уff (:

Конец октября, и по асфальту уверенно стучат любимые осенние сапожки.
Невысокий устойчивый каблук - дерзкие искорки в глазах. Звук - глухой, короткий, заметный. Оглядываются вслед, провожают взглядами, перешептываются, уступают места... Почти не рискуют знакомиться - хорошо. Пусть издали, так даже приятно. Низкий ка6лук - не6роская гордость, четкое самосознание, легкий флер модерна, полуулы6ка...
Совсем не то, что раньше - аккуратные 6отиночки, платформа. Шагов почти не слышно, идешь 6ыстро, шагаешь широко, взгляд открытый, в упор. Только осторожно - стоит уловить плавность движения подошвы, как загорается азарт. На своем поле. Интерес - чисто спортивный, маневры быстрые, ладные, чуть хищные. Меня? Нет, не слышно, а значит - я тут только наполовину. Нарочитая не6режность пластики, я - здесь. Нет, уже нету. Пусть не спринтер, но стайер. О6е ноги - вплотную к земле, голова - точно вперед, сумка - за6рошена за спину...
А еще - 6ывает, что шпильки. Металлические набойки. И каждый шаг - эхом от стен. Ступать твердо, 6ыстро осваивая лишний десяток сантиметров вверх. Над со6ой. Свист и крики "девушка!" - мимо, стелятся под ноги. Самость как абсолют, идентификация пространства. Упоение ритмом. Цок-цок-цок... Пространство звука - тоже твое. Все, до чего достанет звонкий щелчок - причастно. Идебальная осанка, гордо поднятая голова. Перестукиваюс с городом аз6укой жизни, мы - вдвоем. Ты лучше не мешай...
Если совсем холодно - сапоги. Пусть будут унты или что другое - но только невысокое, в мягком меху, до икры, большое... Чтобы чувствовать защищенность. Мягко супаешь по снегу, в голове мелькат ирбисы, впитываешь в себя зиму. Людей - их воо6ще как и нет. Вместо них - холод льнет к щекам, заигрывает. Сапоги-ир6исы знат свое дело. Вспоминается лес, лес, лес... Взгляд спокойный, движения мягкие, слегка звериные. Рефлексы о6острены. Сапоги не поднимают, только ластятся к земле...
А все-таки лю6имые, наверное - босоножки. Невесомость и легкость, танцевальная походка, улы6ка звонкая, жесты сво6одные. Это как раз то самое - когда лететь над Невой. Почти не касаешься тротуара, ноги почти сво6одны, а если что - скинуть и пойти-полететь дальше босиком. Босоножки - это когда веришь в чудеса, а шарфы - газовые и по ветру.
Обувь, на самом деле, чуть больше, чем кажется...

@темы: стиль жизни, IV мое зрение, VI портрет в интерьере

---

Читаю "американскую дырку" Крусанова. Но пока - тссс, ни слова!
Ведь это с него началась моя страсть с постмодерну, не так ли?
С того самого "Бом-бома".

Расскажу потом, а пока - что уже о6ещала - один из его рассказов.

Осторожно: очень-очень много сложных и спецефичных 6уковок

Павел Крусанов
Скрытые возможности фруктовой соломки

– Поезд мчался сквозь преобладающий зеленый цвет. В кронах тополей ветшал день. Ветви трепетали на длинном ветру. В общем вагоне поезда С.-Петербург – Великие Луки я ехал уже довольно давно и теперь совершенно не важно куда. Народу было не то чтобы много – помню кривоносого Николая, пьяного до отпечатков пальцев, и рыжую женщину на верхней полке, бдительно косящую глазами на оставленные внизу туфли, – во всяком случае я волен был размышлять обо всем, что только приходило в голову. Когда это было? Июль. Сенокос. Апокалипсис кузнечиков. Я думал о том, что упразднение сословий и учреждение равенства – суть причины утока поэзии из окружающего пространства. Всю историю нового времени вообще следовало бы рассматривать как методическую работу по изъятию искусства из жизни путем умаления аристократии и провозглашения эгалитаризма – бедная Европа, больная Россия, мертвая химера Америка, но, Боже мой, что сталось с Поднебесной! Мне еще не пришло в голову, кому это выгодно, но уже выстроилась изящная череда ответных мер... Ей-ей, сколько поэзии в свинцовом листе на груди кифареда Нерона, в леопардовой шкуре, накинутой на его плечи, когда он с ревом выпрыгивает из клетки и тут же утоляет похоть с юношами и женщинами. А чего стоит отточенный грифель Домициана, которым он в первые недели власти протыкал отловленных в покоях мух. Или малопонятный синологам закон старого Китая, по которому всех родственников императрицы или наложницы, принявшей яд, вырезали, а смерть от голода не преследовалась. Вообще, есть что-то трогательно общее между Светонием и Михаилом Евграфовичем. «...Он сам отобрал юношей всаднического сословия и пять с лишним тысяч дюжих молодцов из простонародья, разделил на отряды и велел выучиться рукоплесканиям разного рода – и “жужжанию”, и “желобкам”, и “кирпичикам”, а потом вторить ему во время пения». Облака закрывали землю, как веки закрывают усталый глаз.

– Конечно, меня предупреждали о временной разлуке, вернее, сударь мой, разъятии, всего лишь разъятии, дабы возможен стал между нами любезный разговор. Мне трудно изъясняться, но, пожалуй, правильно сказать об этом надобно так: я ощутила, как меня отщипывают от целого мягкими, словно бы детскими, пальчиками, как старательно лепят из меня человечка, формуя все, чему надлежит быть у человечка, и в таком виде оставляют одну, – ах, нет же, не одну – с тобой, но от тебя отдельно, в тревожном образе вычтенного. Мне обещано, что это ненадолго, и, уповая на обещание, я скорее должна была бы сказать «в образе слагаемого», каковой воплощала в чудный день нашей единственной встречи, – но сказалось иначе. А разница, пожалуй, едва уловима и состоит единственно в том, что теперь я обладаю памятью целого за тот срок, покуда составляла часть его. Итак, я вновь могу говорить с тобой, и сразу хочу признаться, что удивлена твоими словами – до нашей встречи я не имела памяти и, следовательно, ничего не понимала во времени; потом у нас возникла общая память, но, сударь мой, то, о чем ты говоришь, мне до содрогания незнакомо. Признаться, я и теперь ничего не понимаю во времени (извини, речь о сем предмете отчего-то неизбежно пошла) – в герметичном состоянии внимания ему уделяешь по достоинству мало, – а потому изволь объяснить мне: откуда ты извлек произнесенный тобою порядок слов? Что это значит и почему это важно?

– Я увлекся предысторией. Все случившееся в тот вечер, возможно, несет в себе непонятый смысл, способный кое-что прояснить в наших делах, поэтому место ему в хранилище, до срока, но никак не в Лете, хранящей лишь собственное имя, что, признаться, странно – достоверней было бы безымяние. Разгадка тайны твоего появления бесконечно занимает меня – попытка говорить о ней иначе не имела бы результата. Я взял с собой в дорогу коробку фруктовой соломки и сочинение лже-Лонгина «О возвышенном», однако проводник упрямо не зажигал ламп, и в отсутствие сна и света мне ничего не оставалось, как только хрустеть приятно подгоревшею чайною хворостинкой. Самого чая, который можно пить внакладку, вприкуску и вприглядку, не было ни под какую церемонию. Подражание природе в искусстве, думалось мне, кончается там, где начинается повествование от первого лица. Но это не значит, что здесь с мочалкой караулит гостей катарсис. Возможность взгляда от первого лица показывает лишь зрелость музы – все девять классических, за исключением, быть может, Урании (эта уже стара), так или иначе, владеют им, зато самозваная десятая не доросла до первого лица: оно существует в кино в виде чуждого голоса за кадром. Попутно из обломков хрупкой соломки я составлял на столе случайные арабески. По мере усложнения фигур занятие это все больше увлекало меня, поворачиваясь неподразумеваемой, мистико-материалистической стороной, точнее, предчувствием вполне реальной чудесной метаморфозы: созревания, скажем, помидоров в отдельно взятом парнике от завязи до кровяного плода всего за одну ночь или стремительного заоблачного снижения Луны и пробуждения титанов, – предчувствием, одетым в туман, явившимся вроде бы беспричинно и уж наверняка помимо опыта, но оттого не менее убедительным. Варварская геометрия мертвенно оживала в свете редких станционных фонарей, отброшенном на подвижную сеть листвы, ползла на собственной изменчивой тени, но с возвращением мрака вспоминала место. В слове «геометрия» есть ледяное горлышко – намек на то самое, лазейка в иную космогонию. В июле, если это был июль, кожа пахнет солнцем, и кажется, что жить стоит долго. Май и август кое-что значат и высказывают суждения. Июнь хорошо зажат между гайкой и контргайкой. Остальные месяцы вихляют, как велосипед с «восьмеркой», – по крайней мере на шестидесятой параллели. И все это – геометрия. Я добавлял и перекладывал соломку, откусывал лишнее – предчувствие внятно режиссировало возведение преображающего знака. Вскоре правильность постройки стала подтверждаться болезненными уколами в области левого виска и общим угнетением затылка, – ложные движения совершались легко и этим с потрохами выдавали свое малодушное бесплодие; попытка прибавить еще одно измерение показала его избыточность – фигура желала существовать в недеформированной плоскости: раскатанный асфальт, развернутый свиток. Наложение внешних углов и линий на внутренние создавало мнимый объем сложнопрофильной каркасной воронки – область физиологии зрения или каприз воображения (справиться у Эшера). С каждой верно положенной соломкой вспышки слева и давление сзади усиливались, постепенно достигая понятия «невыносимо», и вскоре в обморочном бесчувствии воля покинула меня – моими руками знак достраивал себя сам. Дальнейшее можно выразить примерно такой последовательностью образов: мозг стал черный, как озеро дегтя, в нем, пронзив облака и крышу вагона, отразились заводи Млечного Пути, сполохи какой-то дальней грозы, внятный до числа ресниц лик, после чего я вошел в воронку. Все рассуждения о происшедшем сводятся исключительно к описательным фигурам (причина отнюдь не в скудости терминологии), следовательно – они (рассуждения) размыты, несущественны. Однако олицетворенный, антропоморфный образ знания, вызванного к жизни знаком и мне явленного, отпечатался на эмали памяти столь отчетливо и прочно, что белый огонь пробуждения не сумел засветить его. Когда я очнулся, за окном стояла высокая бирюза, замедляло бег зеленое, потом появилась свежая оцинкованная жесть, рикошетящее от нее солнце и охра, врезающая в пространство прямые углы. Кажется, это была станция. Тому утру я обязан наблюдением: если у человека болит какой-нибудь орган, представляется, что он стал огромным. Я имею в виду отлежанное ухо.

– Как это хорошо ты сказал про знак: вы как бы рыли тоннель с двух сторон, созидали обоюдно, – но неужели, сударь мой, ты воображаешь, что скорбь животворящего, почти божественного труда мучительно переживалась лишь тобою? Сила знака в чем-то столь же уязвима и несовершенна, сколь уязвим ты, вступивший в соглашение с этой силой, – иначе ты был бы ей не нужен, а она не привлекла бы твоего внимания и осталась незамеченной. Но меня, собственно, занимает не это. Охотно верю, что все было сказано с умыслом и к месту, однако в твоей значительной речи есть много странного – не означает ли это, что ты видел, думал и чувствовал до нашего соединения иначе? В таком случае мне отчего-то важно знать, что ты видел, вернее, что запомнил, – ведь предметы и явления, заслужившие твое внимание, предательски раскроют строй твоих мыслей и напряжение чувствования. Так или иначе – и это весьма существенно – прояснится взгляд на проблему: оставлять или не оставлять за собою следы?

– Помню Докукуева в сатиновых трусах, лопающего на кухне арбуз ложкой, – он только что проводил до дверей даму, которая никак не предохранялась, и это Докукуеву понравилось. А еще был Ваня, в два года не умеющий ходить, – он жил в ящике, к низу которого на толстые гвозди были насажены отпиленные от бревна кругляши – такие кривенькие колеса; сестра катала ящик по деревне, Ваня выглядывал через борт и улыбался розовыми деснами. В жаркие дни дети звали сестру купаться, ухватясь за веревку, гурьбой неслись к реке – коляска прыгала на ухабистом проселке, Ваня падал на дно и заливисто визжал: «На нада, на нада!» – а потом замолкал, и только голова, как деревянный чурбачок, постукивала о стенки ящика. Помню, в Крыму, в Голицынской винной библиотеке, струящийся из трехлитровой банки самогон пах сивухой и чабрецом, а на подводные камни выползали зеленовато-черные крабы. И как было щемяще сладко и почти не страшно лететь с выступа скалы в рассол, солнечная толща которого не скрывала дна, и эта коварная прозрачность, почти неотличимая от пустоты воздуха, не позволяла предощутить фейерверк вхождения в воду. Помню, как спорили турки, сколь далеко может убежать человек без головы, – играл пронзительный оркестрик, пленные по одному пробегали мимо палача, тот сносил им ятаганом головы, угодливый раб тут же накрывал пенек шеи медным блюдом, чтобы поддержать кровяное давление, и теплый труп бежал дальше. Потом замеряли расстояние, и проигравший бросал на ковер монеты. Я часто вспоминаю это, когда у меня болит горло. Интересно, видит ли голова, как бежит без нее тело? Знает ли, кто победил?.. Помню цветущие папирусы колонн, ребусы фресок и сосредоточенное чувство полноты, исходящее от камней Луксора и Карнака. Помню шалость геликонского сатира, вложившего в рот спящему Пиндару кусочек медоточивых сот с прилипшей мохнатой пчелой. В пустыне, где от жары трещат в земле кости, помню странного человека, склоненного над могильным камнем, – кладбище съели пески, в окрестностях уже не жили люди, и человек без слез оплакивал свою жену, похороненную здесь сто сорок лет назад. Что еще? Ах да. Я верил, что Петербург – русская народная мечта и пуп глобуса, что интеллигенция и ученые – неизбежное зло и легкий источник для справок, что Царьград отойдет к России, что истина сродни горизонту, что континент Евразия состоит из трех частей света, что все написанное Прустом похоже на один длинный тост, что Deus conservat omnia, что уподобление воронов живым гробам есть эстетический конфуз, что «на холмах Грузии лежит ночная мгла», что вера моя ничего не стоит. Зато многого стоит неверие: признаться, я бессовестно потешался над возможностью воскрешения отцов.

– Вот видишь: все верно – ничего подобного с нами не случалось. Сказать по правде, сударь мой, меня это не радует. Но говори, пожалуйста, говори – ты полнее меня в той бесстрашной малости, которая всем цветам предпочитает оттенки зеленого и с большой неохотой выслушивает апологию тьмы в ее тяжбе со светом. Суть в том, что зрачок сияющего – черная точка, а тьма – гений нелицеприятия, ибо всем дает/не дает света поровну.

– Текст обретает себя постепенно, как сталактит. Первая капля, возможно, и не случайна, но все равно не похожа на желудь: в ней нет зародыша дуба и пищи для него. Части, сложившись, теряют себя и принимают облик целого – для части это почти всегда трогательно и грустно, порой – довольно неожиданно, реже – спасительно, никогда – стыдно. Славный мир завершает славную битву. Мощь разума уступала силе страстей – фруктовая соломка примирила их, не ослабив. Но получилось новое – Entente. При встрече нам пришлось выбирать между кристаллическим холодком гения, сердечной теплотой посредственности и раскаленной серьезностью пророчества – до сих пор не могу точно определить, что же мы выбрали. Кажется, отколупнув по чуть-чуть от предложенного, мы смастерили что-то вроде свистульки-манка: трель ее доступна критике, если предназначение звуков видеть в изучении, а не в приманивании птицы бюль-бюль. Впрочем, мы отвлеклись от поезда и станции. У меня нет и крупицы сомнения, что я ехал в другое место, однако вид блистающей жести и охряной брусок постройки подействовали на мое безупречное сознание так, что, ничуть не интересуясь топонимом, я вышел из вагона. Мимо стрельнул шершень – такая полосатая пуля. Тонким горлом сверлил небо жаворонок. Меня совершенно не удивило то обстоятельство, что у фасада вокзального здания в окружении трех голубей и волосатой приблудной собачонки, подавшись вперед, чтобы не запачкать белое в синий горох платье, лизал дно стаканчика с мороженым овеществленный образ – тот самый, из воронки знака. Липы и тополя были расставлены без видимой системы. Вверху выбивали из перин легкий пух ангелы. Пуха было немного. Кстати (мой нелепый интерес к пустякам столь очевиден, что извиняться за него – почти жеманство), где в этой чудной дыре, состоящей (дыре следовало бы состоять из отсутствия чего бы то ни было) из вокзала, автобусной остановки, тополей, лип, жасмина, яблонь, гравийных дорожек, дюжины бревенчатых домиков с патриархальными четырехскатными крышами, люпинового поля и сосняка за ним, ты раздобыла мороженое? Разумно предположить, что ты была создана вместе с ним, уже подтаявшим. Существует феномен текучей речи, свободной от обязанности толковать предметы, живущей единственно попыткой донести себя до воплощения естественной судьбы – так новгородские болота влажно произносят Лугу, и та беспечно струится через леса и поля, срезая слоистые пески берегов, пока не достигает не слишком, в общем, живописного моря, где свершается судьба реки. Зачерпнув такой грамматики и ее отпробовав, можно подивиться вкусу, но все, что остается в памяти, выразимо лишь как «мягко», или «жестко», или «ломит зубы», или «не распробовал»: пересказ невозможен, попытки повествовательного изложения безнадежно косноязыки, и все потому... Прости, тебе-то это как раз известно.

– Какое дивное имя – бюль-бюль. Прелесть что такое! Где-то рядом сладкой горкой лежит весь рахат-лукум книжного Востока, его серали, ифриты, минареты до луны, Гарун-аль-Рашид, башня джиннов и золотая клетка, подвешенная на звезду. Словом, нарушивший сон халифа умирает долго. Быть может, неделю. Осмелюсь заметить, что ты, сударь мой, ошибешься, если вообразишь, будто я прилежно усваивала манеру твоей речи и теперь, решив закрепить урок и ради увеселения, самого тебя вожу за нос. Как это ни легкомысленно и как бы ни было не к месту, но я действительно только сейчас самостоятельно подумала, что арабы изваяли великую цивилизацию, ярчайшую в семитском мире. И еще я подумала, что главной бедой тех людей, кто узнает жизнь из книг, служит искреннее и трогательное неведение, что ее можно и надобно узнавать как-то иначе.

– Знаешь, какой у тебя был вид там, у фасада вокзала? Нет, по-другому... Из сочетания присутствующих мелочей: жаворонка, собачки, голубей, капающего мороженого, как бы уже свершившегося знакомства, жасмина, лип, невещественного томного потягивания природы – из всего этого набора, как из контекста, вытекала требовательная необходимость что-то с тобой сделать. Может быть, возлечь. То есть совершенно очевидна была потребность овладения тобой (соединения с тобой), так что возникшая версия выглядит вполне естественной: а как иначе – навертеть из тебя котлет? Тогда мне трудно было предположить, что требуется соединение совсем иного рода, что я должен пережить «алхимическую свадьбу» и замкнуть себя своею же женскою половиной в герметический круг... Если свет слишком яркий, мир становится черно-белым, но здесь его было не мало и не много – как раз, чтобы различать цвета. К твоему мороженому привязалась оса, я взял тебя за руку, за ладонь, на ощупь лишенную судьбы, и, как уместную цитату, вытянул из контекста. Мы переходили из света в дырявую тополиную тень и снова возвращались на свет, словно погружались ненадолго в толстую мерцающую слюду, – помню, в тени ты пахла дыней, а солнце капризно меняло твой запах на свой вкус, и следует признать, что вкус у солнца был. Во всем этом скрывалось что-то новое, свежесть ощущений – нарзанные пузырьки бытия взрывались на моем небе. Собственно, я не вижу причины, по которой должен отдавать предпочтение новому перед старым, кроме закона философии моды, гласящего, что приемлемо лишь сегодняшнее и позавчерашнее – ни в коем случае не вчерашнее, – но быт одиночества, форма его существования, которая есть отсутствие тишины, нескончаемый монолог, вырывается из области, подвластной философии моды. Чтобы считать все сказанное выше/ниже правдой, достаточно хотя бы того основания, что я все это выдумал. Отнесись к моим словам серьезно – в той жизни было лишь несколько достойных вещей: гигиена, способность в одиночестве осмыслять реальность, своевременный разврат и еще кое-что, – все остальное не слишком важно, поскольку недостаточно прекрасно. То безбрежное место, где я прожил жизнь и где мы с тобой встретились, пропитано стойким неприятием афористической речи, поэтому утверждение, будто слияние в целое есть смерть частей, способно вызвать лимонный перекос лица у аборигена не столько своей очевидностью, сколько отсутствием свивальников, словесного антуража – ну, как краткий итог пространной, но опущенной софистической беседы, как лексическое ню – в конце ж концов не баня! Итак, я держал тебя за руку и прислушивался к дразнящим разрывам хрустальных пузырьков вдохновения, которые совершенно некстати дурманили мои помыслы настоятельными призывами реально оценить возможность построения земного ада. Твоя ладонь была совершенно гладкой. Если бы я был прозорливее, я бы понял, что это предвестие моей и твоей смерти в нашем целом, понял бы, что из зыбкого и хрупкого сделана наша жизнь, но я не понял и спросил: «Почему тебе не досталось судьбы?» Мы шли вдоль забора. Из-за некрашеного штакетника тянулись ветки черной смородины. То, что на них висело, было спелым – флора хотела осознать нашу реальность: сорвем, не сорвем? Ты уже расправилась с мороженым и ответила невпопад моему непониманию: «Милый, целое – среднего рода». Не берусь судить, что произошло следом (кажется, налетел ветер, взвыли колодцы и закипевшая в них вода выплеснулась наружу), но каким-то образом я получил тебя, как теленок – пожизненную жвачку, – образ тем более уместен, что там, в поезде, перед выходом я съел породивший тебя знак. Право, не знаю, стоит ли упоминать о том, что мы умерли и с холодным вниманьем стали жить дальше.

@темы: VIII фронтальное окультуривание

---

Немого о жизни

Изначальные предпосылки более чем скромны и нелепы в бессловной жадности стать значительными.
Знаки мечутся в поисках новой логики, а заплутавшая эмоция может случайно превратить логарифм в корень, или, того хуже - в степень. Аккуратнее в уносящихся вверх ла6иринтах цифр и 6укв, не зажмуривать глаза на захватывающем вираже пара6олы, отслеживать полупризраки мнимых единиц, расталкивать лишние предикаты, удерживаясь с одной стороны знака равенства дифференциала...
А выходной результат стремится то ли к нулю, то ли к бесконечности - не разо6рать. Впрочем, не так уж важно сейчас. Смахнуть пыль и перья со следующего листа и по6ежать дальше, перескакивая через при6итые к столу промежуточные решения, что6ы от каждого постукивания ка6лучка на свет 6ожий рассыпались новые знаки, новые числа.
Равно...

@темы: словоблудство, IV мое зрение

---

Утро началось с многосерийной ругани с родителями, которые не пускали меня на ра6оту. И ведь не пустили же! Ну и что, что у меня ахилл растянут и я за6олеваю, ЭТО НЕ ПОВОд!! Мама и так в четверг спину се6е сорвала, я за нее всю среду ра6отала, ей сейчас только двух ра6очих дней подряд не хватает! Нет ведь, пошла. И воо6ще - ладно мои старшенькие, они привычные, а для пятилеток смена преподавателя - это воо6ще стресс. А какой я им на сегодня классный урок подготовила...
6еспредел.
Аргх.

Но все равно мы вчера замечательно с 6ратом погуляли)

В о6щем, я валяюсь дома, лечусь, читаю.

Сестры и 6ратья мои! А приходите ко мне завтра в гости, а? Я 6уду валяться на кровати с 6ледным видом Катарины Ариго, кашлять на вас и жаловаться на головную 6оль И воо6ще, я ведь "лучше еды"! Так Гиллиат говорит...
Потому что еда - пища духовная, а я - материальная

@темы: семейное-домашнее, II реверсивная хроника событий, фырчание

---

У меня потрясащая семья. Совершенно потрясащая.
Наговаривать брату брата моего "Ветер в ивах" на диктофон, тот самый "Ветер " из детства: трогательный, светлый, наивный, конечно, но такой настоящий... Те самые сказки, которые стоит перечитывать иногда.
А потом сидеть с ним в онлайне аськи, рядом с камином, кленовыми листьями, джазом и чашкой кофе, каждой клеточкой тела впитывая ясное тепло осени, той, что с фанерным солнцем из Смешариков...
Сойх, спаси6о те6е, ты просто чудесный ^__^

@музыка: Chaka Khan & Nathan east - between the sheets

@темы: Семья ^_^, III мгновенья в зеркале

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Майкл Каннингем, "Часы"

Жизнь; Лондон; вот эта секунда июня...

Какое же это счастье каждый раз - открывать для себя что-то почти сегодняшнее, новое, современное тебе и понимать, что оно - настоящее. Что оно прекрасно. Тут нет спокойной уверенности и почти уже обычного предвкушения изысканного, качественного блюда - того, что бывает, когда берешь в руки знакомого классика. Только жадная надежда на чудо, на незнакомое и неожиданное, переплетающаяся с безумным страхом ошибиться, разочароваться, увидеть новомодную подделку под жизнь, или, того хуже - под литературу...
Чудо свершилось. Книга оказалась Той Самой. Я даже теряюсь, с чего начать. В голове как будто до сих пор журчат переливы потрясающего языка, пробивающегося даже через все трудности перевода.
Что еще потрясающее - так это время в романе. Три истории трех времен, накрепко связанных одной книгой. Три дня. Три мгновения вечности, схвативших ее полноту. И пусть все меняется до своих противоположностей, но постоянное ощущение бесконечной длительности каждой секунды, замирания ее совершенства не покидает ни разу. Даже падение Ричарда из окна, или регистрация Вирджинии в гостинице - все это кажется недвижными, но живущими и дышащими слепками действительности. Вернее - самой действительностью, остановившейся напротив зеркала.
А еще меня после таких книг слегка удивляют утверждение, что мужчина никогда не сможет понять женщину. Эмоции невероятной тонкости и силы, верности, живости. Как раз то самое - "воспитывает душу".
Хрупкие и легкие цепочки размышлений, сплетенные с вот этими крошками в глазури; ножницами, обрезающими стебли; пижамой с ракетами; птичьей могилкой, "недостающего звена между дамской шляпкой и смертью"... Роман дышит.
Ах да, смерть. Она всегда рядом, с нее начинаешь и ей заканчиваешь, и все время ожидаешь ее между... Она ни разу не пафосна, не трагедирована, она просто есть, и все тут. Как-то даже проще и несерьезнее жизни. Она гармонична и невозможно естественна. Пусть даже будучи самоубийством.

Сложно мне писать. Очень понравилось. Перечитывать и вчитываться - еще предстоит.
В восторге.

Да, думает Кларисса, этот день слишком затянулся. Мы отказываемся от вечеринок; бросаем наши семьи ради одинокой жизни в Канаде; мы пишем книги, не способные изменить мир, несмотря на наш дар и непрекращающиеся усилия, несмотря на наши самые смелые ожидания. Мы живем свою жизнь, делаем то, что делаем, а потом спим - все довольно просто на самом деле. Одни прыгают из окна, или топятся, или принимают снотворное; другие - такое бывает несколько чаще - гибнут в результате несчастных случаев; и, наконец, большинство, подавляющее большинство из нас медленно пожирается какой-нибудь болезнью или - если очень повезет - самим временем. А в качестве утешения нам дается час там, час тут, когда, вопреки всем обстоятельствам и недобрым предчувствиям, наша жизнь раскрывается и дарит нам все, о чем мы мечтали, но каждый, кроме разве что маленьких детей (а может быть, и они не исключение), знает, что за этими часами обязательно придут другие, гораздо более горькие и суровые. И тем не менее мы любим этот город, это утро; мы - постоянно - надеемся на лучшее.

@темы: книги, VII свое - чужое, VIII фронтальное окультуривание

---

Аудио

В тот день, когда у меня отключили интернет, записала для вас, дорогие Постоянные Читатели, две китайские сказки.
Кажется, особо без пафоса, да и коротко - там чуть больше десяти минут.

Приятного прослушивания)



если что не так с плеером, ссылка тут

@темы: через себя

---

Мимо. Для себя)

Сколько тебе? Лет семь на вид. Ты как будто только что из духовки, где тебя поджарили до хрустящей корочки, взъерошили и вылепили вечно удивленный изгиб бровей.
- Это ведь теперь наша сказка, правда?
Ты смотришь на меня широко распахнутыми глазами, как-то потрясающе объединяющими ум и наивность. Я смеюсь и треплю тебе волосы.
- Правда, правда.
Ты словно облегченно смеешься в ответ, но неожиданно замираешь.
- И что, мы теперь все-все сами пишем?
Я киваю. Ты испуганно округляешь глаза
- И что, даже чудищ?
Я мельком оцениваю ситуацию. Детям нельзя врать. Присаживаюсь на корточки, так что моя голова оказывается чуть ниже твоей, и важным шепотом отвечаю
- Даже чудищ. Только это секрет, слышишь?
Ты серьезно киваешь.
- И без них совсем нельзя?
- Ну конечно. Какая же настоящая сказка без чудищ.
Я настороженно слежу за тобой. Знаю, нельзя детям давать писать свои сказки. Не поймут ведь. А поймут - еще хуже.
Но он ведь не ребенок, меня не обманешь. Врешь!
Ты хитро прищуриваешь глаза
- А можно сразу против них оружие придумывать?
Я строго качаю головой и встаю.
- Вот что, хватит на сегодня вопросов, марш спать. Завтра вставать рано.
И, немного помедлив, улыбаюсь и добавляю
- Сказочник...
Ты смеешься и бежишь в свою комнату. Я устало прислоняюсь к стенке.
А как же быть, когда я не знаю ответов?
Но ничего, мы что-нибудь решим. У нас ведь теперь своя сказка. Своя....
Спать пора.

@темы: игры в литературу, IV мое зрение

---

Небольшой экскурс.

Мне часто друзья и знакомые пытаются подсунуть разные книжки и фильмы, но, как правило, я по прочтении фыркаюсь и раскритиковываю. Некоторые люди даже почему-то обижаются. А все ведь просто, достаточно меня попробовать послушать и услышать, что я считаю хорошей книгой.
Итак, разберемся маленько в дефинициях.
Далее идет сплошнейшее и абсолютнейшее имхо. Это было предупреждение)


Во-первых, я не буду читать ни одну книгу ради сюжета. Он меня интересует чуть ли не в последнюю очередь. Сюжет может быть только инструментом, но уж никак не самоцелью. А интересных/смешных/грустных, да каких угодно сюжетов полно и в жизни.
Во-вторых, герои. Невероятно часто слышу аргументы вроде «а как там прописан главный герой», или что-то в этом духе. Ну, прописан. И? Уверяю вас, реальные люди, которые меня окружают, «прописаны» гораздо лучше, и мне интересно разбираться в них, а не читать мнения автора о характерах. Здесь может быть два «но».
Либо это совершенно неформатный, неформатированный, или же форматированный под другую систему человек, который заставляет меня по-новому взглянуть на привычное. Первые приходящие в голову примеры – князь Мышкин или Степной Волк.
Либо же это может быть «обычный» человек, но эмоциональное состояние которого, реакции на события, рефлексия описаны так виртуозно, что захватывают целиком и помогают открывать и различать, допустим, оттенки чувств в собственном восприятии. Книги, воспитывающие душу и чуткость к миру и себе, если угодно. Так пишет Цвейг, это я нашла, к примеру, у Каннингема.
В-третьих, я ни за что не буду читать махровые сборники чужих мыслей практически без собственной обработки, и потому звучащих нестерпимо плоско и пошло. Это я про «интеллектуальную» литературу а-ла Коэльо.
Четвертый пункт касается в основном фентази и фантастики. Мне плевать, насколько классно прописан придуманный мир. Он либо остается придуманным, либо оказывается слепком с нашей повседневности. Я не понимаю, зачем мне нужны плохонькие дубликаты с оригинала, если есть этот самый оригинал. Пишите, творите! А то получается «мир ради мира». Бесполезно абсолютно. В этом жанре для меня существуют только Бредбери, Желязны, Лемм, Стругацкие, Воннегут, один рассказ Рассела (который Эрик Фрэнк). Все. Ну, и олдивские «Песни» хороши. Вот там миры – отдельно действующий герой книг. И они опять же ни разу не самоцель. Пратчетт – история не в эту графу.

Вроде основное вспомнила, переходим к более приятной части. А именно – чего же я ищу в книгах. Смысловая нагрузка идет под тэгом «само собой разумеющееся».

Во-первых, стиля. Стиль – то, что по трем предложениям, а иногда и по нескольким словам, с головой обличает автора. Настоящий стиль – это уже сам по себе смысл, это уже готовая парадигма, это уже самобытность восприятия. Настоящий стиль всегда неожиданен. Ты не можешь предсказать структуры предложений, выборки эпитетов/метафор/всего-чего-угодно, это всегда ново. Иначе – это уже не стиль, а талантливый авторский шаблон. Кортасар, например – это Стиль. А Игнатова – шаблон.
А Джойс… Это просто Джойс и он потрясающе гениален.
Во-вторых, атмосферы. Атмосферы как четвертого измерения, как фактора искажения. Как действующего героя. Невероятно редко она удается авторам. Удалась, например, Кизи в его «Пролетая над гнездом кукушки», удалась, как ни странно, Лавкрафту в «Мороке над Инсмутом».
Ну а главное, конечно, за что я могу боготворить книгу… Это за слом сознания. Если она может разметать мои представления в пыль и заставить увидеть, пережить, прочувствовать что-то потрясающе другое, другой угол взгляда, другой фокус. Когда ты закрываешь переплет, дыша тяжело, как после кросса, и слегка кружится голова от мучительного постижения, перестройки собственной жизненной концепции, или смены приоритетов, или новых углов зрения… И ошеломленно смотришь на окружающее, медленно усваивая, принимая, понимая…
Короче, есть в этой жизни вещи, которые пытаться описать – себе дороже. У тебя это либо было когда-нибудь, либо нет.

Вот ради чего я читаю книги. И никогда я не читаю ничего «просто так». Тчк.

@темы: книги, размышлялки, VIII фронтальное окультуривание

---

Ехать рано-рано утром в автобусе. Ты еще не проснулась окончательно, и в голове обреченно бродят обрывки образов и искажений, но реальность уже ластится к ладоням. Все эти маршрутки, автобусы, трамваи, не очень-то приспособлены к оформлению распорядка дня, мыслям о работе или учебе, но зато здесь – идеальное место для созерцания. Забрызганные большие окна – словно фильтр, через который жизнь льется в тебя целиково, разово, неделимо, ясно, легко, сплошным потоком…
Нивелировка себя, пульсирующее ощущение пространства.
Как раз за это я так люблю наземный транспорт.
И, все-таки, удивительно, как может короткий побег из уютного кафе и дорогих людей – на холод, в темноту, к городу, снова обострить до предела притупившееся было под миллионом дел чувство мира.

@темы: стиль жизни, III мгновенья в зеркале

---

Это был чудный день.
Это оно, пожалуй - то самое ощущение, помните? - когда мы говорили с Вами ночи напролет, каждый день, как будто он - последний, и надо обязательно рассказать все на свете. Идти и идти вперед, вплетая слова в улицы, а железнодорожные пути - в слова. И ни одно не будет последним, а разве слова умеют кончаться?
Видите, я быстро учусь. Я ведь обещала, и я выполню.
Вы, конечно же, неподражаемы. Как же Петербург без Вас?

Пусть уезжают поезда - постоим еще на перроне?
Обязательно повторим.

@темы: из писем

---

Это потрясающе - стоять в октябрьский вечерний мороз на набережной Грибоедова в одном свитере, джинсах и шляпе, упершись руками в ограду. Металлический холод, который кажется сейчас абсолютным, впитывается в ладони, скользит от запястий все выше и выше, к грудной клетке, к горлу, к губам... Отдернуть бы руки, да пойти туда, где тепло, уютные диванчики и смех друзей, да только не можешь. Завораживающий холод как испытание - долго выдержишь? Приковывает пленительной нереальностью, вырванностью из контекста жизни... И снова это ощущение - параллельности пространства, выпадения из времени. Лоскуты истории колеблются отражениями фонарей в черной воде. Ты сейчас - всего лишь тень девушки в шляпе, втянутая в водную пленку прямо перед твоими глазами.
Свобода-вне-себя.
Время все дальше и дальше - сколько там? Пять минут? Пятнадцать? Да хоть бы сутки - неважно. Невозможно даже пошевелиться, разрушить замкнутость мира.
Но все отчетливее – слабое эхо чужой мысли «пора идти», и, наконец, резко срываешься с места, с резким звоном разрывается идеальный баланс, и несешься – дальше, скорее, по узкой и пустой набережной, бардовый палантин расправлен – и крыльями от локтя до запястья, с треплющейся где-то позади бахромы срываются последние тени вечернего чуда… Прочь, прочь, скорее, пока еще есть силы вернуться…
__


А вообще-то сегодня был потрясающий день. Утром встретилась с Ив в невменяемом состоянии, ибо спала сегодня пятнадцать минут. Поболтали немного, она прелесть, что я несла – не помню. Потом забежала в аудиторию оставить диктофон и направилась в библиотечное святилище – готовиться к телемосту. Что было ужасно, потому что найти хоть какую-нибудь адекватную информацию было почти нереально.
Приплелась на семинар. Обожаю журналистов). Сегодня мы накидывали общий план передачи, поедая конфеты с ликером. Потрясающая атмосфера живого обсуждения, драйва, креатива. Шутки и подколки, идеи, споры… Иногда отвлекались развлеканием – например, выдвинули идею вообще сделать предачу в стиле панк, поставить Никите оранжевый ирокез, сделать на спине татуировку Охта-центра с Валентиной Матвиенко в качестве ангела на верхушке… Да-да, это все при участии нашего преподавателя. Я обожаю Гусарова, определенно ^^.
Две пары пролетели неприлично быстро.
А потом был телемост с Романом. Начинать было невероятно трудно, потому что во «вступительном слове» он рассказал сам практически все, что мы хотели узнать. И я поняла, что ни один из почти десятка подготовленных вопросов для начала не подходит. Но думалка включилась вовремя, так что вела я, несмотря ни на что, блестяще. В общем-то, получилась чистейшая импровизация, живой интересный разговор. Ощущение было точь-в-точь как на детском уроке – предельная концентрация на оппоненте, режим прямого креатива и гибкость структуры. А после второго вопроса Роман попросил меня пересесть в поле зрения камеры (обычно у нас ведущий сидит сзади, а гость лицезреет исключительно аудиторию), остался доволен. Еще стал расспрашивать, собираюсь ли я идти на радио)). В общем, все не как у людей.
Но было здорово, да. Спасибо школе преподавания, это она сняла с меня всякую зажатость и замораживание мозга на ответственных и публичных мероприятиях.
А потом я помчалась на Невский, дабы увидеть обворожительную Таирен. Арррррр ^____^
Сидели с братом, кардиналом и Сойхом в «Мокко Клабе». Трепались, «изменяли» друг другу, жгли салфетки и трубочки, ржали, ужасались модным показам… Много всего было, только слабо я это все помню, ибо была не совсем адекватна – отсутствие еды последние двадцать восемь часов и сна бог знает сколько давали знать. Правда, в итоге мы взяли пиццу, и мне перепало аж два куска. Мур). Помню только потрясающую камерность, уютность, веселость и тепло. Господа, как же с вами невероятно хорошо!
И еще мы с Сойхом решили летом съездить на Валаам. Стопудово. А еще та штучка классно загнулась, да))
Таирен – я очарована и хочу Вас видеть еще)
Безумно жаль, что кардинал нас так быстро покинул. Зато он отдал мне почти весь свой шадди и чуть ли не отнес до холодной воды, когда мне совсем плохо стало). И вообще он меня защищал, да)

Очаровательно)

И документальные свидетельства от Тхэрр, конечно же(:

Ну и немного фоточек. Качество хреновое, ибо фотик я забыла дома и фоткала на айфончег.

Её Величество Катарина Ариго в ярости.

Братец Гил с новой стрижечкой

Таирэн ^^

Гнусные няшечки

@темы: Кэти как украшение интерьера, Семья ^_^, Петербург, журфак, стиль жизни, II реверсивная хроника событий, III мгновенья в зеркале

---

Ну и семья у меня - я записываю на видео комбинации урока, отец творит фонограмму к новому танцу, мама сочиняет... И все в одной комнате.

А еще мне надо сегодня подготовиться к ведению телемоста с Романом Окиным (радио максимум), найти базовые факты по теме строительства , разучить урок, подготовить задание по ОТДЖ и вымыть голову.
Вследствие чего я крайне раздражительна, да. И про сегодняшний день напишу завтра. Ив - спасибо.
Аргх, я еще и не представляю, как мне найти половину нужной информации...
Жесть.

А сегодня на разборе пилотной записи новостей мне посоветовали кроме всего прочего... Петь новости. В буквальном смысле. В рамках тренировки. Буду теперь по утрам голосить не про ночную кобылу или winner, который takes it all, а про Саркози и банки)))

Боже, храни королеву... Нам бы ночь простоять, да день продержаться...

Ага, поужинать я не успела, а набить пост в дайр - очень даже)

@настроение: сильно взрывоопасное

@темы: семейное-домашнее, II реверсивная хроника событий

---

По поводу.

Вот, пролистнула я за неимением большего количества времени холивар и посты на тему отношения авторов к миру, ответственности и плохих/хороших концах.
Что думаю.
Вообще-то подобный разговор меня лично несколько ставит в ступор.
Со времен нашего великого Пушкина настоящая литература следует не столько за желаниями и нежеланиями автора, сколько за логикой повествования. Это как раз то самое «Какую штуку удрала со мной Татьяна – замуж выскочила!».
Поэтому я не люблю "Войну и мир" и люблю "Анну Каренину".
Автор может менять ситуации, но вызревший герой живет уже сам по себе, со своей внутренней логикой. Что здесь есть ответственность?
Ответственность у автора, имхо, одна - чтобы получилось достойное произведение.

Далее - разные там концы. Как хороший или плохой конец может хоть на чуточку определять качество, я не понимаю. Да, я сама охотнее читаю книги с плохими концами. В большей степени потому что есть зерно правды в словах "все счастливые семьи счастливы одинаково, а каждая несчастная семья несчастна по-своему". Не вполне согласна, конечно, но все-таки несчастливый конец дает больше простора фантазии и оригинальности, он изначально менее шаблонирован, чем счастливый. Несоизмеримо больше возможностей для раскрытия идей и героев.
Кроме того, а что у нас есть счастливый конец? Тотального благоденствия я не принимаю в принципе, потому что это не натуралистично и надумано. (Тотального ужаса, впрочем, тоже). Идеальный счастливый конец для меня лично - финал "Пролетая над гнездом кукушки", уже писала об этом. Примеров качественного всеобщего счастья... Ну, в голову сейчас приходит один только "Андеграунд" Кустурицы. И то там сначала все умерли). Совсем все.

В общем, не въехала я как-то в спор.

@темы: книги, лыко в строку, V точка зрения

---

Эмоциональное.

Господи, да откуда же это дурное ощущение собственной беспомощности, когда видишь, что человеку плохо, а ты ничего не можешь сделать. И наверняка не будешь ничего делать - потому что неэтично, потому что не лезешь ни к кому с советами, потому что... Да просто потому что. Ибо privacy.
Да дело даже не в том. Потому что понимаешь - как только захочет - выберется сам. Не так это трудно. А пока плескается в своем отчаянии, упивается трагизмом, наслаждается пафосом безысходности... Тут вытащить под силу разве что очень близкому, слишком близкому человеку. А лучше - не вытащить, а дать хорошую пощечину, чтобы разум в голове встрепенулся.
Объяснять что-то бесполезно, да и к тому же - почти наверняка он сам все это и без тебя знает. Более того - прекрасно понимает. Как только он захочет - все у него будет хорошо. Вернее, с ним.

Да знаю, что банально. Но, Закатные твари, как же это выбешивает...

@темы: кофе и фронтальную лоботомию, нравы, размышлялки, V точка зрения, VI портрет в интерьере

---

Веселость

Ах, как сегодня мило было)

Иду я с работы вечером переулками. Одна, говорить не с кем, книгу или газету в руках не подержишь особо - рука отмерзнет, плеера с любимым "Эхом" тоже нет. Так что, чтобы время зря не тратить, тренирую скороговорки. Всякие корабли с колпаками и дворами надоели ужасно, так что наговаривала все, что вспоминалось. На самом деле замучиться можно даже на самой простой скороговорке, если, допустим говорить ее очень быстро, по десять раз на один выдох и утрированно четко. Больше десяти подобных блоков выдерживается уже тяжело.

Так вот, иду я по темной улице. Навстречу мне какой-то незнакомый тип (местную-то гопоту я и так знаю, и они знают, что ко мне лучше не подходить). А этот пришлый.Вижу 6оковым зрением, что направляется ко мне с видом то ли "девушка, а давайте переспим", то ли "девушка, давайте сумку". Как ни в чем не 6ывало иду дальше, даже не замолкая.
Так вот когда мы с ним почти равняемся, у парня округляются глаза и он резко сворачивает...
Представляю картинку: идет такая вся из се6я девушка, в пальто-шляпе, с зонтиком-тростью и довольно громко отчетливо тараторит "Мама-мыла-раму-мама-мыла-раму-мама-мыла-раму..."

Когнитивный диссонанс хорошо действует на людей!

@темы: smile!, нравы, II реверсивная хроника событий

---

Ой, что я у Тхэрр откопала...

Давно было. Давно и прекрасно.

28.06.2009 в 18:58

Пишет [J]Фар-Леирато[/J]:

Эльменстрэм. История в фотографиях
Первая сходка стрэмцев состоялась осень 2007 года - кажется, в ноябре. Я на нее не попала, так как мама записала меня на этот день на маникюр. А жаль - там были такие исторические личности, как Алькварель, Эйвиан и Арвен. И если с Альквой я потом развиртуализовалась спустя аж год, уже после развала группы, то с двумя другими девушками я так и не познакомилась. Сидели они тогда в "Чайной ложке" на Чернышевской.
А еще, по слухам, на той сходке Кель вмазала Ингвару по роже... интересно, за что?

Вэл и Арвен


Кусочек Жанку, Туча, Ингвар и Кель - тогда еще с длинными волосами)


Дитеныш Арвен - признаться, я так и не узнала, кем он ей приходился. Но каваище необычайное ^^




С Тучей, Жанку и Ингваром я развиртуализовалась позднее, кажется, это уже был декабрь. Еще чуть позже я отдельно встретилась с Вэл - мы тогда очень мило погуляли, обсудили разные книжки и почти не говорили о мире. Кажется)

Вторая общая сходка состоялась в декабре, тоже в "Чайной ложке", но уже на углу Садовой улицы и Мучного переулка. В "оранжевом безумии", как мы потом окрестили это место)) Мы обсуждали революцию, осаду Мельгорнаса, Новых Богов и будущее короля Альвара (да, тогда он был еще королем, а не Императором), смущая приличных посетителей кафе криками: "Долой Новых Богов!" "Дайте мне убить короля!" "Только через мой труп!" и "Когда же придут эльфы?!" xD Это было очень весело и забавно.



Ингвар и Туча


Жанку и Вэл


Далее было 4 января 2008 года - так сказать, Новый Год по-эльменстрэмски, в "Саде Камней" на Грибанале. Развиртуализация с Кэти)

Кэт и Туча


Армия журавликов, созданных Кэт из салфеток


Потом была еще одна встреча в конце января - тогда к нам единственный раз присоединилась Тениш. Это было уже после гибели Ингвара, и Жанку с Васей увлеченно обсуждали маджеру - "изобретенный" Хойшером наркотик, напоминающий пановский стим, и созданную Васей Зону. Помнится, мне тогда было довольно тоскливо и неуютно...)
Затем, после некоторого перерыва - встреча 23 марта. Тут тоскливо было уже не только мне, но и Туче)) Он читал, кажется, Глуховского, я - какую-то очередную книжку с наладонника. А Вася рассказывал внимавшим ему Жанку и Кэт про Зону. Бррр, у меня даже видео осталось. После встречи мы потом еще посидели в "Шоколаднице" с Кэт, Жанку и Тучей, а Вася нас покинул. Шел дождь, у нас не было зонтиков, и пока мы дошли до "Шоколадницы", мы успели изрядно промокнуть.

Кэт внимает Васе


Туча скучает


Мой наладонник ^^


Вася:






Кэт со свечкой. Эта фотография долгое время стояла у нее на аватарке В Контакте


Я-Бандерос)


Мы с Кэт разглядываем фотографии


А дальше было 20 апреля. В тот день мы развиртуализовались с Кельмирель) Самое смешное, что Вэл, которая видела Кель раньше, абсолютно не помнила, как она выглядит. Узнала Кель я - по гитаре (она предупреждала, что едет с занятия). Пожалуй, это был единственный опознавательный знак, так как на единственной фотографии Кель, которую я видела, у нее были длинные волосы. Чуть позже к нам присоединились Туча с Жанку, мы посидели в ресторанном дворике в Сенном. Мы с Кель обсуждали книги, я была просто счастлива, потому что она знала почти все из того, что я читала. Раньше я с такими людьми не сталкивалась)) Ну и конечно стиль ее речи меня просто поразил. "Гхыр", "квэны", "существа", истории об играх, в которых она участвовала... Это было здорово и безумно интересно) Потом двинулись к Адмиралтейству, и там Кель играла нам на гитаре. А еще Кэт подарила мне тогда танто, чем меня просто шокировала. Правда, Кель быстро его забраковала, сказав, что даже для сувенирки сделано хреново) Мы с Кэт слегка обиделись. А по дороге к метро Кель пела разные песни, которых я раньше почти не слышала - Тэм, Йовин, Канцлер. И даже одну свою. И очень жаль, что у меня не было с собой фотоаппарата - все фото сделаны Жанку и Вэл.



Мы с Кель


Кэти




Жанку с Тучей


Моя самая любимая фотография


Кель с гитарой и я


Тучка грозится выкинуть любимый фотоаппарат Жанку в фонтан))






Дату следующей встречи я не помню. Помню только, что мы встречались после института, в будний день, и что с нами тогда были две мои бывшие одноклассницы - Вася и Анечка. Фотоаппарата у меня с собой не было, так что все фотографии опять не мои.

Я и Туча


Туча и Жанку спят ^^


Жанку


Выражение лица, конечно, наиковарнейшее)))


Мы с Василью


4 мая 2008 года. Совершенно дивная встреча - из тех, которые, наверное, никогда не забываются. Мы встречались расширенным составом - были все активные питерцы + специальный гость из Москвы Дэф.))) Этот день я считаю одним из лучших в прошлом году.



Блондинка и деньги ^^


Кэт и Мельников


Каждый занят делом)


мэтр Дэф Аэстен, придворный маг Империи, некромант


Енот-полоскун в действии. xD


Явление Тучи - он обещал, что не сможет придти


Кэти


Беседую с Васей...




И жру ^^




Опять Александровский сад у Адмиралтейства - маршрут неизменен)


Тучка в "цветнике")






Вскоре после этого был эпический "культурный" выезд в Петергоф по случаю 9 мая с Дэфом, Вэл и Кель.)))









Стритуем...)


Угадайте, что мы пели? "Морию"! xD


Хз, что это. Но смешно)))


Дева и чудовище.))))


Кормим навских голубей. Плавленным сыром - в нас он уже не влезал. Да, голуби именно навские. Потому что там был один белый - явно Сантьяга. А остальные - гарки. А еще там белка была, так что все ясно.)


6 июня 2008 года. Отмечание то ли дня рождения Пушкина, то ли наступления лета) Я, Вэл, Туча, Жанку и две подруги Вэл со своими молодыми людьми - молодые люди и вторая подруга присоединились к нам позднее. Маршрут: парк Екатерингоф - Таврический сад - крыша где-то в окрестностях Чернышевской.









Гламурненький Тучка ^^


На крыше


Бгг.






А еще была одна сходка москвичей. Когда - не помню. Но зато обладаю фотками)))

Марвен, Драко, Диона и подруга Марв и Дионы

Дэф, Драко и Диона


25 июля 2008 года. Годовщина создания Стрэма. Торжественное начало конца. Участники - Мельников, Яна, Кэт и Вэл. Строгие костюмы и коктейльные платья. Хорошо, что я в это время была на даче - платьев у меня нет.

Мельников


Вэл




Вот это фото мне страшно нравится.


Традиционное фотографирование в туалете)




Гибель Стрэма. Начало декабря 2008 года.
Дело было дома у Яны и Коли. Участие принимали Яна, Коля, Кэт, Мельников и Тениш.

@темы: перелистывая время, II реверсивная хроника событий

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра