Я думаю, еще ни разу после игр на меня не выливали СТОЛЬКО любви и сияния, как в этот раз после Дурмстранга. В благодарностях, в отчетах, в личной переписке, порой чертовски внезапной.
Хотя не то чтобы меня обычно обходят вниманием, будем честны, почти никогда.
Но тут что-то я ойвсе и совсем растеклась лужицей любви и смущения.


Добил меня, конечно, ангьялкин отчет, над которым я рыдала.
Но вообще-то невыносимое количество этого всего.
И на все у меня находится искренний ответ.

"Любовь - это радость сердца", - формулирую я наконец для прекрасной Ангьялки.
Смотрю на эту фразу и думаю, что для это действительно всегда было так. Когда я говорю "я тебя люблю", я всегда имею в виду "мое сердце радуется тебе". Все остальное - следствие.

Поняла тут, что после этого семестра единственная возможность написать благодарности - поблагодарить поименно каждого, кто был на полигоне. Без исключений. Пока думала эту мысль, с радостью поняла, что у меня действительно найдутся искренние слова для каждого.
Как только вернусь из Москвы, приступлю.

Очень стремлюсь к моим бесконечно любимым - оттуда же, конечно. Полтора часа до поезда.

(Цитата из Ангьялки, хотя и рисует Бьянку куда лучше, чем та есть, будет лежать здесь для меня, потому что мне так нужно. Я буду ее перечитывать, набираться сил и идти переделывать мир снова).

.

Бьянка деятельна, как негасимый огонь адского пламени. Я уже не завидую тому, что именно она стала подмажником Мастера Смерти. Пока я выполняла задание и собирала теорию, она просто подошла и сказала «Мне нужно!» - и получила. Так нужно действовать, так нужно жить. Настоящая наследница Великого Рода. Что она, что Эржбетта.
И на этот раз всё в её руках. Она здесь зельевар, а студенты, аспиранты Школы – ингредиенты. Её руки парят над котлом, как крылья. Ей нет нужды смотреть в тинктурник, потому что она всё делает по наитию, и волнуется, конечно, но неизменно приходит – и приводит всех – к победе.
Прекрасная всесильная Бьянка.

---

Пока я все еще в основном лежу и не очень могу встать, дописала отчет с Дурмстранга.
Я никогда в жизни не писала таких огромных отчетов. Обычно я все же переплавляю все в достаточно лаконичные истории, убирая лишнее.
Но как-то так получилось, что в этой стене текста для меня лишнего нет.

Предположу, что интересно разве что причастным.
(С художественностью тоже так себе, потому что сил и терпения это все вычищать у меня нет.

И ты закроешь брешь, как если бы у меня был сын.

I. Тень

I. Тень

Генерал.
Я в сотый раз перечитываю Ваше письмо из-за Завесы, которое и без того уже знаю наизусть, и мне кажется, я не достойна ни одного слова.
Генерал, вы когда-нибудь теряли путь? Я должна быть достаточно сильной, чтобы выйти на него самостоятельно, ведь так?
Хорошо, что вы сейчас меня не видите.
Как больно, что я не вижу Вас.

Этот семестр начался с тумана, который стремительно сгущался в темноту, мглу и холод.
И в этом тумане не было огней.
Это очень смешно и наивно - мне казалось, что, выбрав путь, я больше не столкнусь с вопросом "куда дальше". Только оказалось, что это пока я его искала, у меня всегда было дело. Искать.

Я бы рада справиться сама, но не выходит. У мастера нет на нас времени. Декан как всегда не может меня даже дослушать. Лейтиса нет в школе.
А я что.
А я потерялась. То есть я знаю, чем и кем я хочу быть там, в далеком будущем, знаю точно и ясно.
Но я не знаю, что мне делать сейчас. Я не могу найти не то чтобы точки приложения сил, нет, этого хватает, но своей ступеньки на пути.
Это невыносимо.
Мне стыдно носить беретку. Мне кажется, что я заливаюсь алой краской, когда мне тыкают ей.
"Кто эта мелочь в берете моего мужа?", - бросает, уходя из стекляшки, Генриетта. Гофман заливисто смеется, Владек улыбается "вот и познакомились", а мне хочется или всех убить, или просто перестать существовать прямо здесь, не знаю, чего больше. Я не шелохнулась. У меня еще хватит достоинства.
Не выдерживаю я потом, в очередной ссоре с Имир, когда ору на нее так, что Мастер Всадник потом выйдет узнать, "что за мужской голос кричал?", и швыряю берет ей в лицо со злым "Так забирай!"

Генерал! Я сражался всегда, везде,
как бы ни были шансы малы и шатки.
Я не нуждался в другой звезде,
кроме той, что у вас на шапке.
Но теперь я как в сказке о том гвозде:
вбитом в стену, лишенном шляпки.

XIV. Время

XIV. Время

А вокруг происходит школа. Я подсматриваю за распределением, участвую в посвящении Князя, становлюсь куратором волшебной Аури, кажется, даже справляюсь с чем-то, плохо помню. Честно говоря, я даже не помню, с кем и как я провожу первый вечер.

Все начинается с нашего занятия по зельеварению. Я очень хочу спать, невыносимо, и едва ли не краем сознания удивленно наблюдаю за Мастером всадником, которого знаю достаточно хорошо, чтобы видеть, что что-то совсем не так. Она говорит об искусниках и делает нам всем странное зелье - зотс во мне накрепко запрещает это пить, но после минутного сражения между осторожностью и безграничным доверием к Мастеру всаднику побеждает второе. И я выпиваю.

Искусник зелий обещает нам три часа, в которых воплотится вся удача нашей жизни, без остатка. А потом удачи больше не будет никогда никакой. Что, конечно, означает для волшебника очень, очень скорую смерть.

Я думаю, что надо идти и использовать шанс, а потом разобраться с последствиями. Я думаю, что надо вообще понять, что за чертовщина с Мастером всадником.
Но на самом деле больше всего я хочу пойти лечь спать.

Несколько довольно важных для меня разговоров, но не слишком.
У меня есть феноменальная удача, но на этот раз нет для нее достойного дела.
Понятия не имею, как вообще жить с этим осознанием.

VII. Узы

VII. Узы

У меня есть пара идей, как снять это, но я присоединяюсь к Логосу с их планом.
Потому что я хочу разделить со своей ветвью их беду.

У нас не было трех часов. Удача закончилась через полтора. Обман Мастера всадника, чем бы она ни была сейчас - еще одно, что я не знаю, как переживать. В этот момент я понимаю, что сил на то, чтобы понять, что с ней, у меня сейчас нет. Просто нет. Пока этим занимаются Ракоци, пусть занимаются.
На самом деле это потому я старалась больше не общаться с искусниками, а даже не потому что зотс. Я не знаю, как быть с обманом людей, в которых я верю.

План Логоса - это переработанная шалость с прошлого семестра. Жемчуг слов, который варится вместе, ультимная манифестация и жертва магии слова, которую ты готов заплатить за собственную жизнь. Пока мы определяем размер платы, мне кажется, что для меня магия слова не так уж необходима и, пожалуй, соразмерным будет разве что отдать ее насовсем. Только когда я говорю это вслух, меня накрывает осознанием, насколько я ошибаюсь. Вообще-то отдать жизнь мне хочется больше, чем жить ее без магии слова. Какая ирония, снова понимать истинную ценность в момент потери.
Внутри себя в битве соразмерности я схожусь на пяти годах и обещании Имир, которое мне так важно было у нее взять.
Мастер Гофман отдает свою удачу на день, чтобы у нас все получилось. Вдруг я вижу и его другими глазами.

Время катится по рельсам, я делаю какие-то дела, хожу на лекции, но ничего не находит отклика в моем сердце, куда все ухает, как в черную дыру. Хочу отвлечься на игру в бисер, но идея игры ради самой игры вызывает у меня слишком много возмущения. Идите прочь.

Генерал, история, конечно, в том, что как бы я ни была связана миром, мой путь всегда был путем войны. Кампании и сражения, стратегия и боевой дух. Что делать, когда ты теряешь врага? Я не умею создавать его искусственно, я слишком не умею врать. И ждать тоже не умею.
Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик.
Это -- месть пространства косой сажени.
Наши пики ржавеют. Наличье пик --
это еще не залог мишени.
И не двинется тень наша дальше нас
даже в закатный час.

III. Ветер

III. Ветер

На искусника чар я попадаю почти случайно, выходя с Логоса.
Изящный разворот мистрисс Арпад - и у нас остается два часа. Два часа, через которые мы станем персонификациями нашей любимой чары. Той самой, которая остается у нас одна, и которую так хочется теперь творить, воплощать в пространство. И, если находившиеся в стекляшке почти поровну делятся между Инсендио и Торменцио, я, как всегда, хочу абсолютной тишины.

Время ускоряется и летит вперед, ректор запрещает нам всем покидать горницу, где мы с Ингой, ловя друг друга с полуразворота, разрабатываем противоядие - чару в ответ на чару. Я шиплю на каждый громкий голос, кто-то разумный встает у входной двери, чтобы она не хлопала, я силком пытаюсь удержать в себе стремительно исчезающую человечность. Тому, что происходит со мной, невероятно трудно противостоять - посередине моей черной дыры, моей безысходности без опоры, разливается тишина. Лучшая чара, мое вдохновение и мой стержень, та самая, что была неизменной частью любых троек, которые я кидала одну за другой, приводя себя в порядок в тяжелые времена, воплощается во мне, заполняет меня серебристым светом.
Как только мы заканчиваем чару, а ректор подсказывает ключ, обрывается последняя нить, накрепко связывающая меня сейчас с людьми здесь. Да и выносить их я больше не могу.
Нас все еще не выпускают по одному, но я беру под руку Яблоньку и мы уходим в лес.

Наш тихий, мерный разговор журчит в темноте и растворяется в лесу. Я ложусь в высокую траву и смотрю в небо. Меня накрывает тишиной я становлюсь ей - это не счастье, это гораздо больше, воплощенное рубедо происходит во мне. Я не вернусь в школу. Яблонька укроет меня от всех и дождется вместе со мной того самого, последнего мига. Какой конец может быть выше? Мне кажется, еще недавно мне почему-то думалось, что это нечестно и так нельзя. Я больше не помню, почему. Тшшшшш. Не приближайтесь. Я больше не часть вас. Я свершаюсь.

IX. Долг

IX. Долг

И только где-то на грани сознания вдруг вспоминаю голос маленькой девочки. "Бьянка, я могу поговорить с вами после занятия? Мне это важно". "Конечно мы поговорим", - отвечает другой голос.
Бьянка - это я. Бьянка Драгош. Бьянка Драгош не может уйти, не выполнив обещания.
Потом я попрошу Ариадну повторить это чудо для меня. Она не откажет.
Яблонька, приведи ко мне Руту, я не могу идти туда.

Передо мной сверкает та самая чара, которую мы с Ингой придумывали когда-то в предыдущей жизни. И вся тьма моего нигредо захлестывает меня снова целиком. Я не помню, падаю ли я на землю, или только Яблоньке в плечо. Я не помню, что происходит. Я не хочу так жить. Я хочу только одного - вернуть то, что было со мной только что. Пожалуйста. Или прекратить все совсем.
Но сначала у меня есть дела.

Генерал! Только душам нужны тела.
Души ж, известно, чужды злорадства,
и сюда нас, думаю, завела
не стратегия даже, но жажда братства:
лучше в чужие встревать дела,
коли в своих нам не разобраться.

Аури я встречаю на крыльце.
Там же Имир, и Эржбетта, и еще какие-то люди. Я узнаю, что это Имир была среди тех, кто шел за мной в лес. С одной симплой. Узнаю, почему не пошла Эржбетта. Какие-то голоса говорят мне, что рады, что я вернулась. Я киваю и очень жду момента, когда смогу попросить мистрисс Арпад повторить. Девочки спешно уводят ее с моих глаз.

Я отвожу Аури на скамейку и впервые узнаю ее историю. И утешаю, как умею, делясь кусочками своей, и рассказывая о Генерале, и пытаясь выстроить стержень и опору в океане чужой боли. "Отсекать лишнее и утешать боль", - будет говорить нам вскоре ректор о пути мастерства смерти. Я буду улыбаться внутри себя - разве не этим я и занимаюсь уже так давно.

XXI. Смысл

XXI. Смысл

Пока я рассказываю, строгий взгляд Генерала все четче проступает передо мной. Появляется улыбка Лейтиса. Пронизывает моя собственная боль потери и страсть свершения. Потом будет Логос и Гофман. "Что значит, только поговорить с девочкой? А меня кто будет беречь?". Эржбетта. Я все еще чудовищно хочу перестать быть, но я уже помню, что это путь слабости.
Мне нужен учитель.
Двадцати минут мне хватает, чтобы научиться аппарировать.

С солнцем следующего дня я стучусь в дверь лавки в Кракове. И, кажется, дальше только и могу, что с переменным успехом пытаться не рыдать за широким столом и пытаться что-то объяснить человеку, который и без того видит меня насквозь.
Я никогда не понимала, как он это делает. Как подбирает именно те слова, которые переворачивают меня и встряхивают, как руками разводит надо мной тучи так, чтобы я снова увидела сияние своей единственной звезды. "Бьянка, у тебя всегда хорошо получалось быть фонарщиком".
Я не могу сказать, что все мои беды мгновенно снимает рукой. Но в школу от Яна Лейтиса я возвращаюсь, снова найдя опору и дорогу.

Хорошо. Давайте работать.

X. Жертва

X. Жертва

Генерал.
Я бы хотела рассказать вам о внутреннем сиянии, о нужности и вдохновении.
Но сначала я расскажу о другом. О том, за что я никогда себя не прощу.
Ваша супруга прибыла в Дурмстранг, чтобы стать деканом Светоча, не в лучшие времена. Гриндевальд сделал ее искусником на второй месяц, когда она еще не успела очаровать школу, а школа еще не успела ее принять. И если до этого я предприняла несколько не слишком удачных попыток поговорить с ней, как искусника я старалась обходить ее подальше. Артефактология никогда не была моей любимой дисциплиной.
Это было время жесткого ранжирования задач для нас и выбора наиболее критической из имеющихся. Генриетта Драгош была настолько разумной, что даже в состоянии искусника так и не стала критической проблемой школы в наших глазах. Мы тогда пытались идти на опережение и пробовали варианты пресекать возникновение дальнейших угроз, а не разбираться с уже имеющимися, отставая на два шага. И, при необходимости, помогали студентам не умирать.
Мне наивно казалось, что у меня еще есть время познакомиться с Вашей супругой ближе, когда (если) мы разберемся с происходящим. Нелепо, не правда ли?
Она справилась самостоятельно, как настоящий Драгош. Она сама снова стала человеком - чтобы к концу месяца совершить великое делание и стать великим артефактом. Теперь на школьном причале стоит дверь на Ту сторону школы (честно говоря, мы пока сами до конца не понимаем, что это), а Генриетты Драгош больше нет. Я знаю, что это прекрасный конец для волшебника, знаю это тем более отчетливо теперь, чуть не став чарой, знаю, что за нее можно только радоваться. Я все это знаю.
Но это никак не меняет то, что Генриетта Драгош мертва, а я даже не успела с ней толком поговорить.
Она оставила мне Ваш живой портрет, Инсендио ультиму в одной руке и Делювиум ультиму в другой, осознание того, как просто можно не успеть поговорить и теплую улыбку, с которой зажигала свои артефакты.
А я не успела ничего.

VIII. Единение

VIII. Единение

Дальше - дальше на взлет.
Искусник создания и воплощенная Речь. Эржбетта и Герда рядом. Честно говоря, я даже не успеваю осознать про "кажется, теперь взрослые - это мы", просто принимаю как данность.

На самом деле мы думаем и действуем очень медленно, и это сильно бросается в глаза. Мы не привыкли к такому темпу и таким задачам, но все же быстро учимся, порой тоскливо вспоминая о том, как хотели перед семестром, например, зауютиться где-нибудь с Эржбеттой и Имир, пить глинтвейн и говорить в кои-то веки о девочковом.
Но здесь война, которая пока щадит нас, но мы пока ее отчетливо проигрываем. И уже точно знаем, кому.
То, что между делом приходится спасать то себя, то других, не делает процесс быстрее, зато нарабатывает технику и собранность.

Где-то в паузе мастер находит время на пару кругов вокруг озера со мной и Вреской. Пожалуй, это первый разговор, который действительно похож на урок. Каждое слово о пути мастерства смерти звучит во мне камертоном. Да, все так, и уже давно. Да, я готова.

Ритуал, который мы готовим, выглядит довольно неплохо, мне нравится жертва и в целом лаконичость. В качестве деяния со стороны Мастера Смерти и его подмажников мы планируем выезд в Аушвиц, к которому нас с Вреской снаряжает искусник Создания.

XIII. Расплата

XIII. Расплата

Я не знаю, в какой момент и почему ритуал вдруг стал мистерией. Понятия не имею, какой была аргументация. Меня не было при переделке.
И, честно говоря, я мало что понимаю в мистериях.

В круге стоят трое мастеров, которых еще не коснулась жуткая, неестественная метаморфоза - мастер песни, мастер жизни, мастер смерти.
Кажется, что все идет хорошо, пока ректор не падает навзничь, только начав читать свой текст.
Коньюктивитус ультима - говорят они.
А мы понимаем, что где-то ошиблись. Возможно, не защитились. Возможно, Лучий не мог этого читать. Возможно все, что угодно.
Мастер всадник смотрит на нас с Вреской и говорит, что нужно закончить мистерию. Мы готовы сделать это, как подмажники. Переглядываемся, шутим, - ну, на кладбище как раз ровно две свободные могилы.

Генерал, как быть с этим? Как быть с доверием к учителям, к близким людям? Откуда брать способность не доверять в необходимой степени?
В моей голове тогда метнулась мысль, что надо бы сначала постараться обезопасить себя, ведь мы уже немного знаем, с чем столкнемся. Что надо посоветоваться с Эржбеттой, что-то придумать. Метнулась - и исчезла, потому что я не могла думать ее, когда передо мной стояла Мастер всадник и говорила, что нужно сделать это сейчас. Точно так же, как я не смогла отказаться от бокала с зельем, который она вложила мне в руки. Сокрушительное осознание своей слабости, с которой не можешь справиться. Ректор будет говорить нам с Эржбеттой совсем по другому поводу: "Потому что есть люди, которым вы не сможете противиться. Если я подойду и захочу увести вас в лес, вы пойдете со мной". Я киваю. С ним. С Мастером всадником. С Гофманом. Не говоря уже о Лейтисе.
Как быть с людьми, которыми восхищаешься?

Мы встаем по обе стороны от меча мастера смерти. И хором читаем текст, который должен был читать мастер.
Мы доходим до самого конца и внутри вдруг вспыхивает крошечная искра надежды.
А потом все заканчивается.

XII. Суд

XII. Суд

Раннее утро, я бегу по траве следом за братом, спотыкаясь и чуть не падая - мы знаем, где искать клад, и опередим сейчас всех-всех-всех...
Отец грозно и молча смотрит на нас, не говоря ни слова, прямо перед нами опрокинут здоровенный котел, густая жидкость разливается по книгам и бумагам, залезает мне в сапожок. Нам ужасно страшно...
Я первый раз сбегаю из дома, теряюсь в лесу, не знаю, куда идти и что делать дальше, сажусь на незнакомый корень, сжимаю кулачки и стараюсь не плакать...
Картины моей жизни вспыхивают передо мной одна за другой, я снова смотрю на них, прохожу насквозь и иду дальше. Я знаю, что в конце пути. Я знаю, что каждый шаг приближает меня к абсолютной, неотвратимой смерти. Как только я дойду и встану снова рядом с Вреской, меня не станет.
Где-то фоном я думаю только одно - "Господи, как глупо. Мы же знали, с чем столкнемся, почему, почему мы ничего не сделали. Как овцы, просто пошли и повторили то, что видели, чем заканчивается".

Гостящая Имир, нелюдимая и колкая. Моя первая волшебная палочка, которую мы едем покупать с Грегоровичами. Долгие, восхищенные рассказы дедушки о Гриндевальде. Подвал и фигура отца. Домашняя библиотека и старые свитки...
Дурмстранг. Распределение и моя маленькая трагедия. Неуютный и полутемный дом Ракоци, первый журавль прямо в дверях, страшные взрослые. Ром, который наливают мне ночью Мастер всадник и Дева лозы...

Я не могу ни замедлить этот бег, ни повернуть. Я все быстрее иду в темноту на том конце пути.
Доходит до Стерх.
До Лейтиса.

XIX. Принятие

XIX. Принятие

Вдруг в меня ударяет внезапно вернувшимся ощущением собственного тела. Я распахиваю глаза и инстинктивно заглатываю ртом воздух.
Вокруг колдокрыло Дурмстранга, ректор сидит подле нас.
"Я никогда не стал бы проводить вас через это, но к лучшему, что так само случилось. Бесценный опыт для вашего пути. Теперь переживите его".
Я медленно сажусь на кровати. Ректор уходит, мы с Вреской остаемся вдвоем.
Больше никого нет. Никто не ждет у дверей, никто не переживает, никто не радуется. Никто не знает, через что мы проходили на самом деле, пока лежали без сознания. Это и к лучшему.
Это тогда меня в первый раз по-настоящему пронизывает одиночеством нашего пути. То, о чем потом будет говорить Вреска, когда никто не заговорит с нами, когда мы вернемся, проводив Руту.
Мы молчим.
Трудно стряхнуть с себя оцепенение. Все как будто проходит мимо.

Меня накрывает после, когда я выхожу на улицу и вдруг вижу сыплющийся с неба снег. Первый снег. Много-много белоснежных легких капель.
Я живая. Живая. Я в Дурмстранге, я живая, у меня есть руки, ноги и магия, у меня есть учителя и друзья, и живая и буду жить, и стремиться, и видеть солнце и звезды, и белый снег, и смеяться...
Я стою под снегом и плачу. От переполненности.
Чем отплатить за этот дар?

Генерал, вы часто чувствовали себя по-настоящему живым?

V. Мастер Смерти

V. Мастер Смерти

Конечно, следующим будет искусник смерти.
Мы были почти уверены, что на факультативе будет уже он, но нет времени любопытствовать, нужно переписать ритуал. Да и я без того знаю, чем все закончится. Искусник смерти, как и искусник жизни - самое безопасное для меня, я достаточно четко знаю свой путь, чтобы власти их не было надо мной. Уверена, что студенты тоже справятся.

Персонификацию моего пути служения я встречаю уже в Ракоци и не боюсь его. "Ты. В этой школе есть мальчик, который потерял отца. Найди его и утешь".
Я уже знаю, кто мне нужен. Штепан здесь же, они с Лулуди готовят какой-то ритуал.
Я собираюсь с силами и вытаскиваю его разговаривать.
Понятия не имею, откуда берется вдохновение, но это, пожалуй, лучший разговор в моей жизни - впрочем, я обычно и не разговариваю подолгу. Никогда не думала, что мой голос столько может. "Сделай что-то, чем ты будешь гордиться", - пан Ян, я, кажется, выполнила и ваше задание. "Недавно мне давали выпить Глоток надежды. Но ты лучше", - говорит Штепан.

"Подойди сюда. У тебя больше нет твоего проклятия". Я кланяюсь и отступаю, не зная, как реагировать. Никогда не считала родовое проклятье Драгошей чем-то плохим, скорее, дополнительной привилегией. Впрочем, возможно, это противоречит пути. Наверное, искуснику виднее.

Жутко говорить это, но вообще-то это были неплохие часы. Ректор, от которого разбегаются все, кто его видит, и которого волнует только служение. Который готов говорить с тобой, как только ты подойдешь. Который готов учить.

XVI. Любовь

XVI. Любовь

Впрочем, все это о другом. По совету Мастера жизни я собираю Нож и мы успеваем увидеть ректора в короткую пятиминутку просветления. Наверное, только тогда я понимаю, насколько мне действительно важен этот человек - и вовсе не только как тот, кто может научить меня мастерству. Я держу его за руку и в последнюю минуту, глядя в глаза, обещаю, что сделаю все возможное, чтобы его вернуть.
Время заканчивается. Мы торопливо покидаем преподавательскую.
Три часа ночи.

Вреска предлагает сделать мистерию на слове ректора. Уже на этих словах я примерно знаю, как это должно выглядеть, а главное - слышу тональность. Все последующие шесть часов будут мучительным поиском этой тональности. Геката бесценна, после короткого задания, которое будет уточнено только раз или два, она уходит писать стихи, на которые у нее уйдет столько же времени и сил - мы все очень устали и очень медленны. И сделает идеально то, что нужно.

Люди вокруг будут меняться, будут колебаться идеи и предложения. Когда участников будет становиться больше пяти, все неизменно будет терять конструктивность. Я выжидаю и перевариваю.
Когда встает солнце, мы с Гекатой остаемся в горнице Ракоци, кажется, вдвоем. Рядом сидит Огняна, которая приносит нам кофе. Откуда-то возвращается Яннике.
И за полтора часа мы со свежей, хоть и тоже не ложившейся, Яннике заканчиваем и дошлифовываем, выводим в лаконичность и завершенность.

Нож готовит завтрак. На очереди Князя и Ракоци будут символические блинчики, у Врески - тринити.
В девять утра я иду будить и инструктировать дом Князя. Кто-то с Логоса потом будет говорить, что сначала меня хотели убить, но потом посмотрели в глаза и резко передумали.
Эржбетта быстро пишет защитный ритуал, который должен замкнуть на мне волеизъявление в пространстве мистерии. Петру приносит для него жертву. Лулуди дает благословение, Ангьялка - феликс.
В половину все собираются в стекляшке и мы проводим тестовый прогон. Я прошу всех отрепетировать и выхожу на лестницу. Где-то тогда Язон шутит про меня - "майор Драгош".

XV. Дар

XV. Дар

Где-то тогда совершается мое личное чудо. Я вдруг вижу, как все задания розданы, слова сказаны, и студенты повсюду начинают доделывать, отрабатывать, наводить лоск и придумывать изюминки. Начинается восхитительная оркестровка. Уже помимо меня, без моего участия. Я сижу на ступеньках, уткнувшись в пана Мироздание, а вокруг меня набирает обороты запущенный механизм.
Тогда я вдруг понимаю, что никуда не брошу этот дом и эту школу. Что мое место, во всяком случае пока, безусловно здесь, и я отчетливо вижу, зачем.

Кто-то выглядывает из стекляшки. "Бьянка, они устали, там начинается разброд. Надо поговорить с людьми. Я понимаю, что на это нужны силы, но..." Я коротко киваю. "Иду".
Я не думаю о том, какое право у меня вообще есть на то, чтобы что-то говорить им всем, младшим и старшим. О том, что я никогда не выступала публично. О том, что я вообще-то понятия не имею, что говорить, и даже не собралась с мыслями. О том, что я вообще-то всегда боялась людей.
Я думаю только о том, что обещала ректору. И делаю то, что должно.

Вреска доваривает тринити. Я вдруг вспоминаю, что так и не написала завещание - а, впрочем, какая разница.
Мы идем.

На самом деле, у меня нет слов, чтобы описывать мистерию. Солнце в огромные окна, лицо ректора, которое меняется с каждой частью.
Его слезы.

Только тот, кто несет свое сердце
В худую копилку чужих умов,
Знает царственный голос
желанья "не быть".
Приходи подбирать незадачливых учеников,
Что не веря, надеялись так, как могли бы любить.

Где ты бродишь, рыбак, с сетью, полной сердец,
Под холодной звездой волхвов?
Этот мир будет твой,
потому что тебе все равно.
Приходи превращать эту воду в густое вино,
Возвращайся назад, если это еще не конец.

Генерал, вы были бы мной довольны?

XVII. Бремя

XVII. Бремя

Какой бы ни была эйфория, ничего еще не закончено. Мы все еще пытаемся чинить последствия, а не причину. Наш вчерашний ритуал все-таки тоже был проведен, но сил уже хватило только на то, чтобы закрыть школу. И ничто не мешало выводить мастеров за ее территорию - были пути, которые мы не могли перекрыть. А лишать себя возможности покидать Дурмстранг мастер жизни не мог.

Пока другая оперативная группа готовит ритуал, который должен прервать цепочку действий Гриндевальда, мы с Эржбеттой пытаемся придумать, как нейтрализовать его самого.
Ректор считает, что в школе есть только два человека,которые могут сравниться волей с Геллертом - Мастер смерти и Мастер жизни. Только если говорить о нем, он лично сотрет в порошок того, кто причинит Гриндевальду вред. "Правда... Вас, Эржбетта, я бы даже сразу простил. Мы в некоторой степени были бы квиты в таком случае".

Три ритуальных круга, манифестация перекладывания отвестственности, которая должна обойти клятву Совета семерых и выгородить дедушку Трпимировича перед ректором. Поединок воли - слишком спорное и рискованное решение, но другого у нас нет, а у него есть шанс.

Мы не успеваем.
В школе появляется искусник жизни.

V. Прощение

V. Прощение

Выручить Эржбетту. Отдать манифестацию новенькой Радзивилл. Проверить, чтобы все получили помощь.
Когда мы прозевали Габи? Почему я не сделала перекличку по ветвям?
Лулуди я нахожу на Светоче. Она хочет умереть и не хочет ничего делать. "Ты знаешь, я не люблю тебя, но ты нужна моему дому".
Трижды я пробую переубедить ее, и трижды она отказывается. "Что же, это твой выбор".
Я еще поговорю с Гердой и уйду к Гофману, когда в дом князя влетит Эржбетта и закричит что-то про ректора, который просит у Гриндевальда еще пару минут.

Когда мы подбегаем к костру, где всего час назад, в небольшой передышке, сжигали то, что должно быть сожжено и пели то, что должно быть спето, Геллерт Гриндевальд все еще стоит там, рядом с мастером Лучием.

Я не могу сказать, что была не готова увидеть его таким. Я был готова, пожалуй, лучше, чем большинство людей здесь - пан Ян много рассказывал мне о Гриндевальде, о том, как он уводит за собой сердца, и много предостерегал.
И, все равно, я стояла там, почти не дыша, и слушала во все уши. А человек по ту сторону костра говорил, как восхищается нами. Как мы много сделали. Какие мы сильные.
И не остается ничего, кроме его голоса.

Когда Лучий на руках унесет его прочь, я завороженно повернусь к Эржбетте. "А нам все еще нужно его убивать?"

Все то время, пока этот легендарный волшебник, за которым шли мои предки, будет расхаживать по школе, как у себя дома, я не заговорю с ним ни разу, как бы мне ни хотелось. Не задам ни одного вопроса. Я буду, как щитом, заслоняться от него образом моего учителя.
"Есть люди, за которыми вы не сможете не пойти".
Это будет тяжелейшим напряжением.
Я помню, как выдохнула на минуту, когда мы запели песню - на том самом, ночном семинаре Геллерта Гриндевальда. Момент чистой, безотносительной красоты в усталости и бесконечном искушении. Меня обрывает Аврора, напоминая о Люции. Девочка, неужели ты думаешь, что я забывала о ней хоть на секунду?

Я не знаю, когда именно его убили. Но я выдохну с облегчением и в то же время - с горечью.
Потом, когда в школе произойдут еще два убийства, я буду говорить Эржбетте, - "Ты не представляешь, как я не хочу этим заниматься. То, что мы делали раньше, было так по-другому". Она ответит теми же словами, которые и без того крутятся у меня в голове. "Потому что борьба с Гриндевальдом - это прекрасное, вдохновляюще и восхительно. А это все - грязь".

Генерал, как это было, воевать тогда? Видеть его в расцвете, в славе, в сиянии. Слышать такие разумные, такие волшебные идеи.
Я многое понимала и раньше, но теперь и подавно никогда не буду осуждать тех, кто шли за ним.

II. Друг

II. Друг

Гриндевальда убьет Аврора. Мое задание, мое наказание, моя гордость. "Бьянка, вы хотели задание? Развлеките Аврору", - предлагает мне Гофман, и это тот уникальный случай, когда он извинится за свою просьбу. Потому что Аврора, конечно, про все то, что я не понимаю и не принимаю, я не умею думать в ее категориях, я зачастую вообще не понимаю, о чем она говорит, а чаще всего ее хочется хорошенько треснуть. Но я ведь не могу не выполнить задание Гофмана. Не говоря уже о том, что, на время, каким бы коротким оно ни было, она - часть этой школы. А, значит, my duty. Хорошо, давай попробуем.

Потом, на суде, я буду ловить ее взгляд и поддерживать, чем могу.
Потом я буду держать для нее ритуальный круг медитации, чтобы с ней ничего не случилось. Буду читать для нее стихи.
И, наконец, после беспристрастного и долгого допроса вместе с Вреской перережу ее связь с патроном.
Я не знаю, встречу ли ее еще.
Я знаю, что горжусь этой сильной и смелой девочкой.
И не могу не видеть, что похожи мы с ней больше, чем мне бы хотелось.

________________________________________________________

XX. Призвание

XX. Призвание

Этот трудный, бесконечно трудный семестр, в который мы столькому научились, унес, кроме Геллерта, шесть жизней.
Две ушли в великий артефакт.
Две растворились в мире.
Двоих мы с Вреской за руки подводили к Завесе.

Габи упустили мы все и она растворилась в лесу по слову искусника жизни. Ее вернул Логос, без меня. Как подмажник, я могла только посторониться и не вмешиваться.
Я не знаю, какую цену будет платить Габриела.

Люция вызвалась сама. Ее спасли, все было хорошо, а потом она сама захотела стереть себя с лица земли - ни за что, за просто так отдать вникуда свою бесценную жизнь. Я не знаю, как вернулась она.

"Бьянка, там ректор в дичь и срочно зовет вас с Вреской".
Нам почти ничего не объясняют. Просто выводят к дороге, идущей за Завесу, на которой стоит Рута. Моя чудесная, моя любимая Рута. Рута, которая была рядом с самого первого моего семестра в Дурмстранге. В этот момент я понимаю, почему Мастер Смерти и Вивиан Лучий - разные сущности. Потому что иначе ты не сможешь.
Мы говорим с ней, наощупь подбирая нужные слова. Я в последний раз вижу ее слезы и ее улыбку. Она сама делает последний шаг за Завесу.

Второй раз нас никто не зовет. Мы просто оказываемся там. Берем Ядвигу за правую и левую руки и ведем. Где-то на краю сознания я отмечаю, что на этот раз получается лучше - не было минуты после того, первого раза, когда я не думала бы, как лучше было сделать. Все еще нехорошо. Но здесь нет места для того, чтобы учиться.
Душа светлого аврора выпархивает из наших рук.

Это потом, когда мы остаемся в Вреской вдвоем, мы перестаем быть должностью и становимся людьми. Потом приходит время плакать.
И это одиночество, которое не с кем по-настоящему разделить.

Генерал, я бы хотела, чтобы вы знали: как бы мне ни было трудно, я ни разу не сомневалась в своем выборе. В себе - бесконечное количество раз. Но не в нем. Это тяжелая дорога для меня. Вы знаете, самым легким и радостным для меня было бы встать под знамена - ваши ли, Гриндевальда ли, или другого командира, который бы заставил трепетать мое сердце, и идти вперед. Я очень хорошо выполняю приказы, генерал, это правда. Я была бы уверена - я настоящий Драгош, я достойна, и гордилась бы этим.
Это была бы легкая дорога.
Но не моя.

XXII. Ученик

XXII. Ученик

В мой последний учебный семестр я не участвую в общем экзамене. Узнав, что преподаватели исчезли и убедившись, что они в безопасности, я догадываюсь, что произошло, придумываю массу вариантов, что с этим делать, и иду отдыхать на Логос, наблюдая за оживленными студентами. Невидимые взрослые швыряются подушками, оставляют яблочные огрызки и развлекаются, как могут. Я наблюдаю за ритуалами и думаю о том, что пора выпускаться. Иногда приходит время, и ты просто об этом знаешь.
Потом Ариадна расскажет мне что они даже думали отправить громовещатель, запрещающий нам с Вреской участвовать в экзамене.

Я знаю, как выполнить выпускное задание декана как минимум тремя простыми способами. Но, конечно, это вообще не интересует меня, мой выпускной экзамен должен быть выражением огромной благодарности и носит кодовое название "ведро любви для мастера Гофмана"

Я разрабатываю его с помощью Эржбетты, пожалуй, так же долго, как мистерию для ректора. Я не загоняю скорость - все должно быть так хорошо, как я только могу, а выцепить Эржбетту на полчаса, чтобы обсудить сказку, оказывается почти нереально. (На самом деле с таким подходом и болезнью декана спасло меня только чудо).
О том, что я буду помогать моей подруге, моей алхимической розе, моему бесконечному зеркалу в делах на ее землях, мы говорили давно. На ее шее кулон с алыми камнями, который я носила весь семестр, на моей - подаренный мне польской землей.
Остальное - детали.

Еще одна бессонная ночь, поиски алых листьев в морозном лесу, пока не заледенеют окончательно руки, петь хором куплеты Дурмстранга утром в стекляшке, готовя пространство для мистерии.
Счастье завершившегося этапа, режущее болезненной горечью еще одной потери. "Если бы вы не выпустились, я бы остался, чтобы вас доучить. Но теперь я ухожу".

До встречи, мастер Гофман. Могла ли я думать, что вы станете мне так дороги.
Могла ли я подумать три года назад, что так много людей станут мне дорогими.

Генерал, конечно, я все еще недостойна той ленты с предсказанием Мастера Гофмана, моей траурной ленты, которую я ношу на запястье, не снимая. Но это бесконечное напоминание для меня, которое дает так много сил для того, чтобы сражаться с демонами внутри и вовне. Так много стойкости.
Я не заменю ту девочку, которую вы воспитали на смену себе, и которая ушла, чтобы вы жили. Я и не собираюсь этого делать.
Но я чувствую ваш локоть, который помогает мне выпрямляться.
Я буду достойной.
Ведь во мне так много вас.


...Об этом ясновельможные пани рассказали сказку. Речь в ней шла о фениксе, который летел сквозь миры к далекой цели и чей голос остыл от бесконечного холодного ветра в лицо, и о драконе, чья чешуя была того же цвета и света, как и оперение феникса. Увидев феникса, дракон захотел оставить его в своей сокровищнице и никогда не выпускать, но видел также, что как бы ни были удивительно похожи два зверя, у них разные пути, и судьба феникса - дальше и дальше лететь сквозь миры, рассыпая сверкающие искры взмахами крыльев. Тогда дракон раскрыл пасть и выдохнул огонь прямо на феникса, который не мог ему принадлежать, птица рассыпалась пеплом и возродилась снова с жарким, полным огня голосом.
И дальше, куда бы ни летел феникс и как бы ни стремился он к своей цели, время от времени он возвращался на ту самую полянку к дракону, так похожему на него, потому что знал, что его внутренний огонь нуждается в огне другого, и сердце должно соприкасаться с сердцем.

---

Очень люблю мою Наташу.
(Она же мой дорогой главный редактор).

Тот человек, который звонит в девять вечера, спрашивает, что я делаю, я отвечаю, что, видимо, еду пить с ней, собираюсь без вопросов и выхожу из дома.

- Я вообще догадываюсь, почему мне так нравятся мои новые корреспонденты.
- Эй, я сейчас начну ревновать!
- Я не договорила. Они все похожи чем-то на тебя. Я даже на них смотрю и думаю, что это в чем-то как твое продолжение в молодом поколении.

Сидр - однозначно напиток осени, очень здорово видеть Наташу радостной.

К нам тоже приходит золотая осень, которой я любовалась две недели назад с бажовской Азов-горы, я набираю воздуха и жду межсезонья.
Скоро придет время шхер и грога.

Все хорошо.

---

Который день я думаю о том, что надо что-то написать, но во мне есть только чистое сияние любви и счастья и нет никаких слов.

Очень волновалась за Дурмстранг, но ребята вдруг взяли и прыгнули выше головы, и у них получилось что-то совершенно невероятное.
И я такой - бульк - и в любовь.

Никогда, никогда в жизни не спала так мало. Даже на первой сессии в СПбГУ.
Отсыпалась трое суток.
Очень довольна своей девочкой. Понятно, что где-то могла бы сильнее, понятно, что не успела побыть со всеми, кто стоил того, понятно, что речь перед школой могла бы быть ярче и сильнее, пусть даже сочиняла на ходу и это вообще-то было первое бьянкино публичное выступление, понятно, что очень тупила в самом конце, в этой мути с убийствами и надо было ставить вопросы вообще по-другому, еще много чего понятно. Но в целом правда очень довольна.

Чудовищное нигредо и сияющее альбедо.

Перед семестром писала, что в Бьянке много верности и мало любви.
Забыли. Только любовь и четкость пути.
С того момента подготовки мистерии для ректора - хранитель дома Князя. О чем бы они не договорились с Лучием, на каких официальных основаниях она ни останется в Дурмстранге, она точно про себя знает, что она здесь такое на самом деле.

Три года назад мы с Аланкуном сидели на кухне у Жени с Кьярой, и они звали нас на Дурмстранг - наверное, одна я бы так и не доехала.
За три года этот мир врос в мою жизнь как маленький полигон тренировки бытия и свершений, любви и четкости.
Он принес в мою жизнь Поля, Виконта, Ри, Джесса, Оленьку, Еву, Кайто, Товера, Мор, Серину, Йод, Митоса.
Совершенно не представляю, как всех этих людей (и еще других конечно же) могло бы не быть в моей жизни. Никак не может быть такого. Совсем никак.

Надеваю короткое платье с гетрами, почти спортивную куртку - немного принудительного деролинга.
Со всем пережитым там очень хорошо и чудесно возвращаться в себя-Кэти, на десять лет и пару жизней старше Бьянки. Возвращаться любимому городу, любимому мужчине, любимому делу, любимым друзьям, любимому дому. Возвращаться к своему выращенному за эти годы теплому покою и свету.
И без промедления идти делать дела.
Хорошо быть мной.

Всех люблю.

---

Не в первый раз снится, что в Эрмитаже с торца расположилась уютная кофейня, там мягкие диваны, приветливая девочка и огромная панорамная стена-окно, за которой большой красивый сад. Сад этот - контаминация малостранских: серая стена-грот, будто движущаяся, небольшой фонтан с золотыми карпами, многоярусная лестница с площадками и арками, очень много цветов. И фонтанов, везде укрытые, ненавязчивые, журчащие фонтаны, по стенке-гроту тоже стекает вода, а панорамное стекло усеяно каплями дождя. Снится, будто всегда завтракаю тут, да и вечером часто сижу, помахав перед тем рукой милому Суворову, потому что что же роднее Эрмитажа. И почти всегда встречаю друзей, которые знают, что здесь найти меня проще всего. Как когда-то в "Щелкунчике" - венский стиль, как рассказывала когда-то особенности менталитета Юлианна Владимировна.

С тех пор, как приехала из Праги, стала обращать внимание на то, как много за последние годы у нас стало роз. И плюща, и травка вот уже нарастает густым пологом, на котором приятно лежать, и еще каждый раз еще больше теперь радуюсь, встречая уличных кошек.
По дороге в метро прохожу как минимум мимо пятерых - они живут в плетении дворов за садом дружбы народов. Чем больше смотрю на них, тем больше сомневаюсь том, что брать уличную кошку домой - доброе дело. Впрочем, это все моя идиотская система координат.

Вчера ночью еду на такси от Аланкуна домой в уютной полудреме, смотрю, как о стекло бьются капли дождя, смотрю на черную воду Фонтанки по правую руку, слушаю "На болотах Невы" и "Не было такой". Улыбаюсь, думая, как здорово быть взрослой, когда уже ничего и никого на самом деле уж давно не боишься - столько страшных вещей знаешь, столько жути, а боязни в тебе больше нет. Только другие, совсем другие ипостаси страха.
А в небе надо мной все та же звезда - не было другой и не будет.

Готовлю горячий сидр со специями, зажигаю первую осеннюю свечу, приношу от Рос тридцатилитровый рюкзак, забитый книжками.

Чую, как мягко приходит самое мое время.

---

Я болела целых три дня почти как в детстве, потому что дома и почти никуда не ходила.
Мои чудесные друзья пишут и предлагают принести лекарств, апельсинок, сидра, почитать вслух и вот это все.
Я комок любви, конечно.
Рисую композиции в тетрадочке, режу мозаику из шпона, перечитываю "Игру в бисер", прохожу ради интереса Dark Souls засыпаю в обнимку с акулой, притащенной от Полины. И устраиваю бардак вокруг себя, как положено больному человеку. Бачер это называет "маленький больной гном опять все перекопал".

Когда-то была прошлая неделя, мы ходили с Бондом на очень красивое "Твое имя" - не люблю истории о любви, но там внезапный сюжетный поворот в середине и бдыдыж! Мне показался очень лишним самый финал, ну да бог с ним.
Истории о любви я не люблю, а истории про одиночество люблю.

А еще в выходные с Добрым ходили на очень душевный "Части света" БГ. Любимый мой Юсуповский, сидеть на травке, радостные люди, вот это все. И хорошие музыканты. Много самоиронии было во все это вложено - группы часто играли одну-две оригинальные композиции (или их части), на музыку которых есть треки Аквариума. Я по-прежнему не очень одобряю такое перепевание без указаний авторства, но это был славный ход.
И да, мы слышали Боба Марли, перепетого "тувинским горловым гроулом". "День, когда я видел все, приближается".
И финальный концерт самого Аквариума, небо надо головой, город вокруг, прямо у плечей, и все это фантастика, конечно.

Но молись за нас, если ты можешь.
У нас нет надежды, но этот путь наш
И голоса звучат все ближе и строже,
И будь я проклят, если это мираж.

Еще наконец-то доехала до Полины, было людно, тепло и весело, уехала с всякими вещами, часть из которых очевидно вещи моей мечты.

У части моих любимых людей начинает потихоньку все налаживаться и слава богу.
Ужасно устала переживать.
У меня куплен билет на Урал и бук для жениных волшебных палочек.
Все хорошо.

Про Дрмстрнг локальное

Когда я думаю о Бьянке, во мне много грусти.
Штука конечно в том, что в этой девочке очень много верности и преданности и все очень сложно с любовью и с людьми. И очень, очень много одиночества - было всегда и еще больше сейчас. Потому что пока ты ищешь путь, ты в большей степени с окружающими, а когда ты его нашел, идешь по нему всегда один.
И потому что, будем честны, то, как вел себя ее декан в последний раз воспринимается ей как предательство. И, пусть она вряд ли признается в этом себе, то, что Стерх и Лейтис не приехали на семестры, тоже для нее предательство. Переживать это в системе мира, где верность - одна из ключевых осей координат, очень трудно.

В сущности, у нее сейчас по-настоящему есть Имир и Эржбетта, очень мало опыта дружбы и абсолютное неумение делить хоть что-то важное с кем-то, кроме учителя и покойного генерала. И еще человек, у которого она учится пути мастера Смерти и который, так сложилось, не трогает ее эмоционально вообще никак.

Конечно, я во многом перекладываю не нее опыт моих 17-19 лет. "Я шила платье из этих нитей, а вышла кольчуга по обыкновению", вот это все. И много внутреннего огня.
Я люблю эту девочку, и ей куда труднее, чем мне.

Но я думаю, все будет хорошо.
Может быть, грустно, но хорошо.

---

Здесь место для многих постов на темы, полные любви и нежности, но выдохнуть я сейчас хочу не это.

Здесь сны про мою умершую бабушку.

Мне все казалось, что это быстро должно закончиться, но вот уже больше года, а ничего не меняется.
Мне не очень часто снятся умершие. Я обычно помню, что они умерли, и мы встречаемся в каких-то странных мирах или при странных обстоятельствах, в которых то, что мы видимся, нормально.
С бабушкой все не так.
Она всегда оказывается в обычной, реальной жизни. Я смотрю на нее с непереходящим ужасом и знаю, что она уже умерла и ей здесь не место. Иногда я пытаюсь объяснить ей, что произошло. Иногда просто стараюсь ее избегать.
Иногда есть добрый и злой ее двойник. Но обычно в ней мало доброты.
Меняются условия, но суть не меняется. Она мертвец, но она делает вид, что ничего не произошло.

На самом деле это очень страшные сны. Страшнее бесконечных снов про войну, самоубийц и вот это все.
Надеюсь, я смогу сделать что-нибудь, чтобы они прекратились.

@темы: по ту сторону

---

По светлым временам, когда я еще ставила теги, можно как-то ориентироваться, вот вытащила пост шестилетней давности (день в день!). Про лето и дерево, и то, как все начиналось.

______________________________
Вообще мое пребывание на даче в этом году отлично характеризуется двумя цитатами

Я: Пап, подай мне электролобзик, я хоть ветки им отпилю!
Отец: Вот еще, он мне самому сейчас нужен! У тебя же пила есть.
- О боже, она не электрическая, им быстрее. Ну почему никто никогда не помнит о том, что я юная слабая девушка с травмой руки?
- Потому что юные слабые девушки с травмами рук не спиливают пилой "Тайга" на высоте трех метров дерево толщиной с их голову"

Мама: "Тебя не смущает, что твой день проходит между балетным станком и токарным?"

В общем, этой дачей были дерево, танец и книги. Начну с первого)

Помню, как в первый раз взяла в руки доску и инструмент лет восемь назад. По собственному почину, из каких-то обрезков досок и в границах собственной соображалки я пыталась мастерить скамеечки для нашего костра, помню, делала ящик для мотора с откидной крышкой, еще какие-то мелочи...
Отец качал головой на мои детские потуги, но следующем летом уступил мои упрашиваниям и разрешил помогать ему в стройке.
Помню, какую бездну я выдавала брака, могла ошибиться в измерениях на все десть сантиметров, резы гуляли, как пьяные коровы, глазомера не было совсем, а с малейшей проблемой отрывала отца жалобным "Пааааааап?". Но, потихоньку-полегоньку, спасибо отцовскому терпению, все стало налаживаться.
Сначала обшила досками сарай, потом резала и клепала из жести козырьки на трубы, потом обшивала вагонкой общую комнату и второй этаж, перестилали вместе с отцом черновой пол, делала украшения-"капли" на потолок в количестве 170 штук... И далее, далее, далее. Пока из подмастерья росла в напарника.

А в этом году, оглянувшись и с удивлением отметив, что крупных работ уже не осталось, мы принялись за мелочь. Мелочью была резьба для меня и доработка бани для отца.

На самом деле, очень трудно передать весь этот восторг, когда под твоими руками обычная доска преображается до неузнаваемости. Как на твоих глазах словно распускается цветок. Когда работа идет ладно, споро и уверенно. Когда ты получаешь - вот он - готовый результат. Законченный, завершенный, осязаемый, от начала до конца выполненный только тобой. Пахнет деревом, все засыпано стружкой, инструменты вокруг и ты во всем этом, как рыба в воде.
Вот фоточек немного пусть будет.

Рабочее место. Обычно держится в порядке, но когда параллельно делаешь свое и работаешь на подхвате у отца - все в лихорадочном режиме, получается второй вариант)

Рабочее место. Обычно держится в порядке, но когда параллельно делаешь свое и работаешь на подхвате у отца - все в лихорадочном режиме, получается второй вариант)

Главный квест лета - стилизованные розы ветров на потолок. Вся обшивка комнаты тоже моя.

Главный квест лета - стилизованные розы ветров на потолок. Вся обшивка комнаты тоже моя.

Резьба на окна, эскиз отца

Резьба на окна, эскиз отца

запись создана: 08.09.2011 в 03:12

@темы: дерево, Кэти как украшение интерьера

---

Ладно, я каждый день встаю в семь утра, чего не делала никогда в жизни, еду в ту часть города, которой никогда для меня не существовало, к людям той социальной страты, с которой я разве что перекидывалась парой фраз на улицах, и меня учат рисовать, чертить, разбираться в характеристиках древесины, правильно затачивать инструмент и резать дерево.
Я ужасно довольна и считаю, что шалость удалась.

На самом деле у нас очень славная, разношерстная и разновозрастная группа, мальчики трогательные и очень стараются быть галантными, как они это понимают, очень много доброжелательности и готовности помогать.
Среди прочих, например, двое реконструкторов, один младоролевик, девочка, которая в детстве училась у моей мамы, отличный Леша, у которого в апреле родится сын. Еще много хороших и славных.
Сегодня у меня на Мужества вытащили телефон, я даже не заметила, а однокурсник догнал, отобрал и вернул.

- Завтра будем точить стамески.
- Пока не увидим в них свое отражение.
- А еще прошлое и будущее.
- И несбывшееся.

(после рисования куба с натуры)
- Мне теперь всю ночь кошмары будут сниться. Кубы, кубы вокруг, а потом войдет моя мама, а она ТОЖЕ КУБ.
- Криво нарисованный!
- С неровной штриховкой!
- Вот это я понимаю артхауз.

Как-то так и живем.

Выдали студенческие, сразу пошла в Эрмитаж.
Прямо сразу хорошо так.

---

У меня нет терпения и времени, чтобы писать стройный пост, пусть фразы топорщатся как попало.
Короткое саммари к концу первого дня сентября, начала нового года выглядит так.

У меня мокрые волосы, все еще не прибрано на кухне, вкусные яблоки и вода.
У меня новая учеба, настоящий колледж, огненный мастер, Зоя в согруппниках и моральной поддержке - шалость удалась.
Через меня прошли подряд две лучшие игры в моей жизни.
С каждой минутой любимой моей осени мне становится легче.

Сегодня я варила кофе себе и Аланкуну, рассказывала про сезон, мы играли в Пандемию и было хорошо.
А потом пила виски с Соней и тыкалась ей в плечо.
"Окей, мой первый учебный день в коллежде заканчивается тем, что я пью виски. С лещом. (обнимая подушку-рыбу) В целом, неплохое начало". "Тебе нужно сделать это как-то изысканно, деликатно. Например, связать шарф с надписью "Иди нахуй".

Меня все еще окружают лучшие в мире люди.

Я нахожу потерянную дурмстрангоколоду и на колледж вытаскиваю "Призвание", а на мастера - "Ученика". Эти карты все еще прямее и конкретнее некуда.
И невозможно вытащить на Бачера ничего кроме "Принятия", раз за разом.

Я хочу перебирать слова в голове, держать дерево и инструменты в руках и улыбаться людям.

Я думаю, что все хорошо.
Это же осень.
Это же такое мое.

---

Жизнь и сны Зоряны Ятекош

История Зоряны Ятекош, снов города Београда, с проекта "Антропография" стала одной из самых красивых историй, что получались у меня на ролевых играх. Красивых, очень грустных и светлых.
Потому и рассказ длинный и немного литературный.
Первую часть я тоже сюда добавила, чтобы все вместе было.

Свой маленький философский камень мы во снах тоже сделали.
Трофим - нигредо, Сварга - альбедо, Зоряна - рубедо и их сто лет одиночества.

А фотография Полинина, конечно.



I. Школа

Знаешь, почему Зоряна?
Потому что сны самые сладкие на заре, на зореньке снятся.
А больше всего на свете люблю я сны красивые, незаконченные сказки, утреннее солнце сквозь туман, да чтобы вещи и люди на своих местах были. А еще играть. Будешь играть со мной?

Вот еще тебе расскажу. Есть у меня два сонных поезда. Один хороший, это поезд, который ведет в самый главный твой сон. Этот поезд я тоже больше всего на свете люблю, как солнце сквозь туман. Второй страшный, это поезд, который ведет на войну. Уж лучше бы его совсем не было, но как же без него черничного варенья передать тому, о ком похоронка под иконой лежит, как жениха в последний раз поцеловать, как забытый у домашней печки покой брату вернуть. Я больше всех войны боюсь, потому и у меня этот поезд хранится.

Правила-то простые, всем известные. Как заснешь - увидишь станцию, поднимешься по осыпающейся лесенке и жди молча. Поезд придет пустой и темный, пахнуть будет несбывшимся и запретным. Ты не бойся, заходи и садись у окна.
Главное помни: ни с кем не заговаривай, не оборачивайся и ничего себе не забирай. А то не вернешься, так и останешься по снам бродить чужим да своим.
Только и те, кто возвращается, с другими лицами просыпаются.
Так уж есть.

Но если кто очень просит, я ему на ночь поезд отдаю.
Тех, кому он нужен, по глазам видно.
Стана вот из главного своего сна мне кольцо судьбы принесла. Рихтер - страх перед городом.
А Йованка ничего не принесла, и сама не вернулась. Привез ее поезд в самый главный сон, а там тоже война. И родные ее вот-вот погибнут. Не удержалась она, закричала им, да и потеряла дорогу назад. Стала звать да плакать, только кто ее из сна услышит кроме меня. Поезд-то мой.

Слышать слышу, а сделать ничего не могу.
Только одно поняла - на войне она. А поезд, второй, страшный, у меня на тумбочке-то лежит, как на ладошке. Храбрилась я, храбрилась, да как стал невыносим зов Йованки, глаза зажмурила, душу выдохнула, да и прыгнула в бронированный поезд. А там, по ту сторону - дым, грохот, крики, мертвые глаза со всех сторон смотрят, снаряды рвутся. Дрожу от ужаса, зубы стиснула и пошла искать Йованку, долго бродила, многое видела, все сердце болью изранила, но нашла Йованку, взялись мы за руки и побежали к станции.
Только в дыму пороховом не видели, в какой поезд садимся.
Так и уехали на поезде, который ведет на войну. А тот, что ведет в главный сон, там оставили, да заговорила я и запечатала тот сон.

С того-то все и началось.

Потеряла я свой поезд любимый еще когда маленькая была, в школе училась. Школа у нас темная была, страшная. Были там взрослые, которые не отвечали на вопросы, глупые правила, которые нужно было выполнять, и директор, который не улыбался и знать нас не хотел. Очень уж он был несчастный, как будто сны свои потерял. А снилась мне в Школе птица-Гамаюн, которая от ворона улетала, да Лаура Ятекош, которая в темноте фонариком что-то искала. Без нашего колодца не умыться от сна было, так и проходила я с призрачной птицей-Гамаюн,что иногда на плечо мне садилась, все расцарапала, а иногда кружилась под потолком и плакала.

Учили нас в Школе, как человека заставлять делать, что ты хочешь - это называлось "противоестественные науки" и говорили нам, что так для светлого будущего нужно. Очень уж мне это не нравилось, хотела на искусственные науки переводиться, где сестрица Пламенка училась, да хорошо о них отзывалась, и где учитель нам кофе варил, да глазами добрыми смотрел. Но сначала директор переводиться запрещал, а потом и учитель этот добрый меня к себе не взял - мол, болтаем мы постоянно с Пламенкой, смеемся и уроки вести мешаем. Как будто не о самых важных вещах мы с сестренкой говорили, куда уж важнее этих ваших уроков!

Не одну, а три чужих судьбы примерила я на себя, пока в школе училась, да отряхнулась от них в конце-концов и дальше пошла, в город. Как из чужой шкурки глазами посмотришь, так и станет сразу ясно, где и вправду твое, а где чужое, где ладное, а где поломанное. И знаю я теперь, что могу человека за руку вывести откуда угодно, если он мне руку эту протянет.

Не бойся. Давай руку.

II. Город

Это все присказка была, первый вздох после сна, по-настоящему все в городе началось.
Неприкаянная я в город вошла, не понимала, что делать мне, куда любовь да задор свой направить. Долго никого найти даже не могла, только на двоих с зеркальными очками наткнулась - они исчезали уже, прозрачными становились, налетели, усадили в карты играть, да и проиграли мне владения свои и чужие, унеслись, тая в воздухе. Вот они, порядки в городе каковы, смотри-ка.

Из родных только сердце мое Пламенку да Сваргу застала, да и то Пламенка сразу почти дальше ушла. Впрочем, не до гореваний мне было - после сна о войне, страшной раны в душе моей, всему я радовалась, каждой мелочи, взгляду светлому, слову веселому, правилу доброму.
Еще другое было - дали мне в наставники учителя того самого школьного с добрыми глазами, что меня к себе учиться не взял, как я ни просила, Трофима Гамаюна. Замерло сердце мое, как я услышала это. Теперь-то не откажется ведь от меня?

На стройке серьезно да делово оказалось, а в кафане - мирно да весело, песни петь да танцевать, да истории рассказывать. И кофе такой уж волшебный Дьёрд варит, только держись. А когда доходит до меня черед, рассказываю, как на поезде на войну ехала, сжимается страхом и горем мое сердечко - главное свое сокровище я потеряла. И вдруг с таким жаром и любовью предлагает мне сначала Сварга помочь, а потом и Трофим. Готовы они идти со мной туда, в ужас и ад, возвращать мой поезд, ничего не боятся, кутают в тепло и доброту свою.
Никогда еще не было со мной, чтобы не я помогала, а мне помогали.
Как через сладкий туман вспоминаю я то время в городе - как они помогают мне строить Галерею на сонную сторону города, где сны всех горожан переплетены, как мы песни поем да шумим на весь Београд, радостным вихрем сквозь город пролетая, как ловим друг друга с полуслова. Все ближе мне милая сестрица, вострая, как ножи ее, да теплая, как мамино прощание. Все чаще я краснею, заглядываясь на наставника моего, на которого еще когда-то в школе показала, когда Пламенка спрашивала на ушко, кто из учителей мне больше прочих нравится. Все чаще дыхание перехватывает, ка будто на горном отроге оказываюсь, что в облаках теряется. Глубоко в сердце западают его слова да ноты.

Только вижу я, что и сестрица моя любимая тоже на него заглядывается, вижу, как надежды, что вьются над ее головой, разгораться и сиять начинают. Замираю я, и сделать ничего не могу, как на берегу моря стою и смотрю, как гроза идет из глубины. И все равно вздрагиваю, когда, улыбаюсь, объявляют они о свадьбе своей и зовут меня их женить. Как только песня заканчивается, не могу больше в кафане находиться, опрометью вылетаю. Выдохну, сглотну слезы, да надену свою лучшую рубашку - венчать, так красиво. Они живые, полнокровные, крепко в яви стоят, им и быть вместе, а я между снами и явью брожу, да порой одно с другим путаю.

Только сестрица читает сердце мое, как свое отражение в зеркале, за руку хватает да заставляет признаться во всем, как на духу.

Так и было.
Признался Трофим, что обеим его сердце принадлежит, и решили мы венчаться все вместе, как вместе жили, пели и строили, а пока Сварга с Кралевичем уговаривалась, которому нас дедушка в нарды проиграл, мы с Трофимом и Сребровичами планы строили, как войну из снов насовсем выгнать, чтобы больше не поднимались поутру люди с чужими лицами.

И гуляла свадьба, и песни пели, а потом сон к нам пришел. И был тот сон об алой нити, что по миру петляла и музыкой звучала, когда человек ее в клубок сматывал и шел за ней следом. А когда смотает до конца, взлетит на птице под облака, да разметает снова по миру, чтобы снова идти вслед, чтобы музыка никогда не заканчивалась. Четыре круга через нас прошел этот сон, двенадцать раз перехватывали мы его друг у друга и вели дальше и дальше, до самого завершения.

А потом, взявшись за руки, ушли все вместе в лес - такова судьба наша была.
За одну руку держит меня один близкий, за другую - второй. Я не упаду. Мне больше не страшно. А если вдруг бывает, я прячусь в тебя, и меня не тронет ни война, ни злые взгляды, ни запах вражды, ни прошлогодняя листва. Ты закрываешь меня от всего мира.

Только когда смотрю я на то, что предстоит мне, все еще дрожь пробирает, да иногда редкая слезинка скатится. Но я справлюсь. Я проходила сквозь ад и пройду еще раз, не опалив ресниц. Слышишь, птица-Гамаюн над головой поет? Сбережет. Силы моей хватит на то, чтобы выжечь все, что должно быть выжжено.

Колеса стучат все ближе.
Я иду.

III. Лес

Только подходили мы к лесу втроем, а вошли в него вдвоем. Сказал привратник, что выбирать Трофиму время пришло. Спросил тот у судьбы, что делать ему, да указала судьба на меня. Сварга здесь в лице переменилась, вязкой да горькой обидой душу ее затопило, да не осталась она в лесу, дальше пошла, нас оставив.

Так и началась наша спокойная старость, а ту обиду, что от Сварги и мне в сердце влилась, я по капле в кофе выцеживала, да на книгах в библиотеке ее оставляла.

Светлым было то время и спокойным, берегли мы друг друга с супругом моим, душа в душе отражалась, да сквозь глаза сияла. Жизнь вспоминали, с другими стариками общались, вокруг смотрели удивленно. Только ревность меня изнутри огнем обжигала, легкие плавила. Потому как часть сердца Трофима назад глядела, туда, где Сварга исчезла. Но виду я не показывала, только кофе с неприснившимся сном по глотку пила, не торопясь.

А тем временем чудные вещи творились вокруг, дивные сказки воплощались. Рыцари да драконы, кони и тролли. Не мои это были сказки, не мое волшебство. И даже туман не тот, что я ищу, да и бал исковерканный, чужой. И ясно, как день, что быть мне, коли готова я раствориться в сути насовсем, птицей-Гамаюн, и вот уже огонь к горлу подходит, только выпусти. Но не мое это дело, не моя сказка.
Знала я, что не покину эти места, пока со смертью своей не встречусь, да потеряет она меня. А как только поняла я, что не место мне в лесу, тут же вышел навстречу мне медведь, съесть хотел. Накормила я его печеньем и дальше пошла. Неужто этого от меня судьба хотела? Но что поделать, пора вещи собирать.

Уже когда прощалась со всеми, разговорилась с доктором, с которым так и не познакомились за все то время, которое в пансионате была. Разговорились, да и сговорились быстро, так что позвал он меня в ученицы к себе. Вздохнула я - и согласилась бы, да время мое уходить. Посетовал доктор, что меня так нелепо теряет, да сумку помог до выхода донести.
Это потом я узнала, что это Смерть был.
Так-то Смерть меня и упустила.

А Трофиму я письмо оставила. Он обещал сразу за мной идти.
Только судьба по-другому решила.

IV. Школа

Зовут меня Зоренька Ятекош, а знаешь, почему? Потому что сны самые сладкие на заре, на зореньке снятся.
Могу я в эти сны людей за руку уводить, да про прошлое и про будущее во снах им гадать. Я люблю болтать ногами, утреннее солнце сквозь туман, запах решимости и глаза, которые смотрят в прошлое. Я очень всех люблю и еще хочу всем-всем помочь. Как будто у меня сердце размером с дирижабль. Или даже целый город.

Еще я помню сны, которые мне никогда не снились, они сладкие и тягучие. Там птица-Гамаюн надо мной летает, там человек идет по свету и красную нить в клубочек сматывает. Еще мне смутно знаком поезд, что у нас в школе на стене перед спальней нарисован. Как сама бы нарисовала, только в том рисунке много обиды, а во мне - ни капельки.

Еще в том рисунке злости много, а вот ее я знаю и чувствую. Люди хороши и славны, а школа злит меня до крайности. Как так можно, чтобы за человека решать, где и как ему учиться, с кем жить, когда ему говорить, где сидеть и что делать, как можно всех скопом учить, как стадо бессмысленное? Вот я им всем покажу, ну, что они со мной сделают?

Учиться меня определили на искусственные науки, наш учитель Ципор Гамаюн и мне кажется это смутно знакомым, но я не могу понять, чем. Я ершусь и ерепенюсь на каждом вопросе, но наш учитель неизменно зовет меня Зоренькой и терпит все вежливо и понимающе. А еще видно, изо всех сил пытается сделать урок живым, хоть на полвздоха настоящим. "Вы такой милый, что вам даже хамить не получается", - с досадой заявляю прямо на занятии. Даже когда я отказываюсь выполнять задание, он предлагает встретиться после урока и закончить его отдельно.

Никогда не была в учительской - здесь оказывается спокойно и тихо, пространство звучит камертоном, а мы меняемся грустными сказками. Моя - про непойманных ангелов, его - про прирученных голубей. На сердце у него неспокойно, так неспокойно, что мне больно за него становится. Предлагаю я здесь в сон увести, не такой, как когда люди вместе спят, а такой, что будущее показать может, или прошлое, или настоящее. Закрываем мы дверь в первый раз и веду я Ципора через его пестрый сон, через глубокую воду до самого дна, через небеса чужие, да по дороге лесной. Далеко завожу, да в прошлое вглядываемся. Только перед выходом даю ему по-настоящему слово во сне, и так легко подбирает он историю, и так ажурно начинает она заплетаться, что замираю я и только и могу, что смотреть восхищенно.

Еще Раде я гадать буду, тоже из Гамаюнов. Мирко Гамаюн протянет мне зачем-то карту с их родовой интуицией, так и буду ее в шляпе носить, а Дьёрд Гамаюн скажет, что снилось ему, что я за кем-то из его семьи замужем была. И другие чужие намеки и туман - как будто все толкает меня к нашему учителю.

Правда, еще один Гамаюн придет в школу, Трофим, учитель новый. Смотреть на меня странно будет, а поначалу и слова не вымолвит. И меня вдруг сладкой радостью как на крыльях подхватит, только в глаза ему погляжу. Но неловко мне подойти к нему, да и урок начинается общий. Общий-общий, да не совсем - нет на нем учителя нашего. К концу его хватаются, я быстрее всех вызываюсь найти. И нахожу в пустой учительской.
"Заходи и закрой дверь", - говорит он мне и глазами ясными смотрит. Я молча киваю, сообщаю во всеуслышанье, что господин учитель плохо себя чувствует и вхожу.

Это точка безбрежного покоя - пока школьники и учителя сначала стучат, а потом ломятся в учительскую, здесь, на наших коленях, сворачивается клубком тишина, я сижу подле его кровати и мы не торопясь говорим о долге и судьбе, о школе и о нас. Блестят его глаза, низко я над ними наклоняюсь, чтобы признаться, что нравится он мне. Не я говорю - судьба за меня говорит.
Это потом, когда распахнется, наконец, дверь, влетят какие-то люди, он кинет в меня покрывалом и мы по негласному сговору сделаем вид, что спали вместе - чтобы под руку выйти из ненавистной школы.

Только среди всех тех людей вдруг увижу я того самого, второго Гамаюна, и как оборвется во мне что-то. Как будто на коне во весь опор неслась, да и втоптала невзначай копытами в грязь что-то безумно ценное, важное, единственное. Через всю душу полоснет, безотчетным горем брызнет. Я не удержусь, побегу к нему потом, когда мы соберем вещи и Ципор будет ждать меня на крыльце, буду говорить что-то жарко - не помню, что, помню только глаза его, от боли темные, бездонные.

Да только пора мне. Пойдемте, господин учитель... Пойдем, Ципор.

V. Город

В родовом доме Ятекошей пусто, а дедушка оставляет нас вдвоем, чуя, к чему дело идет. Крепко меня обнимает бывший учитель, да замуж зовет. Не по себе мне, четные мои сны помнят его кружево, так что же еще нужно, я ведь всех людей люблю, отчего же не пойти за того, кто во снах так танцует. А нечетные сны неладное чуют, да не могу понять, что. Наверное, так каждая девушка себя чувствует, когда замуж ее зовут.
Конечно пойду я за тебя, отчего же не пойти. Вот родных увижу, да письмо тому учителю напишу - и венчаться.

Родных-то полон город, почти все Ятекоши здесь собрались, смеются да радуются, обнимают крепко. Только сестренка Сварга смотрит непонятно, обижается на меня из-за чего-то, а потом ведет в беседку разговаривать.

Тут-то и закончилась моя весна, смешливость да легкость, как в воду канула.
Все она мне рассказала - и как мы поезд решили из снов выручать, и как сон про красную нитку снили, и как женились, как никто в Београде еще не женился. И как выбрал среди нас меня тогда, в другой жизни, тот учитель с болью в глазах.

Было у меня сердце хрустальное, звонкое, светом брызгало, а стало свинцовое, виной дышащее, неподъемное. Предлагала мне Сварга память эту отрезать своим ножиком чудным, да не согласилась я, свою ношу грех сбрасывать. Предлагала связь с Трофимом разрезать, и на это не согласилась - ниточка в обе стороны идет, а на чужое сердце без согласия я не посягну.

Долго не знала я, на что решиться, разрывалась душа моя. Ведь вот он, Ципор, и после яблочка правды говорит, что любит меня, что впервые за тридцать лет со мной сон по-настоящему увидел, что школу ради меня бросил - как я оставлю его, как предам после того, как доверилась? Ярко звезды над нами горят, легко песня из сердца идет. И кажется мне, что я знаю, как к добру все разрешить, прошу его подождать только - а он соглашается. Я же что, я, Зоренька Ятекош, только и хочу, чтобы все счастливы были. Все-все-все.

Гуляет город, гуляют Гамаюны с Ятекошами, лихо стучат каблуки по доскам, льются через край настойки, гремят тосты, летят в танце шали. Четыре свадьбы и одни похороны, встречи тех, кто приходит из школы, пир горой, танцевать до упаду.
Всеми силами ухожу я в праздник, да в строительство, пока ждем мы Трофима из Школы, старательно прячу тень с лица своего. Уже знаю, что будет дальше, еще не знаю, чем закончится. Не отговаривай, Мирко, слышу я твои слова, да не приму. Будет так, как должно.

Даже когда все београдцы идут на макет смотреть, делом души своей любоваться, отказываюсь я. Буду здесь сидеть, нет, Сварга, не уговаривай, с места не сойду. А со мной останешься - давай лучше петь. Я знаю, что.

Он выходит из Школы потерянный и родной, как поцелуй солнца на зрачке.
Пока говорит Сварга, пока говорит Трофим, я готовлюсь. Готовлюсь к тому, чтобы сделать все, как правильно. Силы из огромной своей любви выплавлю, из тоски по счастью. Ципор вокруг ходит, едва удерживаю я его.

"Теперь, Трофим, слушай. Одну жизнь ты со мной прожил, до самого конца, до глубокой старости. Вторую - с ней проживи. Сейчас мы можем сделать двоих людей несчастными, или четырех - счастливыми, ну?". Сварга, ты же живое сердце Београда, ты должна меня понять.
Срывается у меня голос, когда руку перед Сваргой кладу, чтобы та ниточку обрезала, роняю голову, не могу смотреть. Кажется мне, оглохну я сейчас от воспоминаний, снов и чувств, что кричат мне в уши.

Потом взлетает нож.
И наступает тишина.
И пустота.

Новыми, чужими глазами смотрю я на людей, что передо мной сидят. Ну что, будете нас с Ципором женить?
Седьмая свадьба гуляет перед кафаной, я захлебываюсь в своей бесконечной любви, что стала солоновата и отдает горечью, и уходим мы видеть сны про светлое будущее Београда.

А когда возвращаюсь я под звезды, долго в них вглядываюсь, да понимаю, что осталось в моем сердце пустота да любовь пополам с тоскою. Не помню я, к кому эта любовь, бьется она во мне, что птица в клетке, когтями легкие царапает, перьями горло забивает. Даже слезы, что льются отчего-то, не могу остановить.
Подбегает ко мне сестрица, а я могу вымолвить только, - "Отведите меня в Лес". Берут меня безутешную Трофим и Сварга, муж и жена, за правую и за левую руку и ведут к лесу.

Стану я там птицей-Гамаюн, да всю себя отдам на то, чтобы людям помогать, зачем я здесь себе такая, если любить не могу?

"Дальше я сама".
Я иду дальше и дальше, пока слезы застилают глаза, иду к лесу, но выхожу не там, и не могу найти ни привратника, ни пансионат, сажусь у дерева, да мерещатся мне люди, что истории рассказывают. Братец Якоб Ятекош и его пустота. Арсеньева и ее лихо. Разорская и ее боль. А я будто сижу и оленя черно-белого разными цветами раскрашиваю.

Тут-то я и поняла, что не принял меня лес, потому что место мое в городе. Потому что сказки мои - это сны.
Поднимаюсь с земли и иду дальше. Прохожу по пустым улицам - мимо нашего вокзала, на который никогда не приедет поезд с дурными вестями. Мимо мельницы, что четыре ветра перемалывает, да каждому насест дает. Мимо цирка и конюшен, маяка и триумфальной арки... Я прихожу к реке - туда, где переливается на берегу голубоватым свечением моя галерея на сонную сторону Београда.
Нет, дорогой мой город. Твоя птица-Гамаюн будет из твоей сказки.
Я нашла свое место.
Я делаю шаг вперед.

VI. Эпилог

Меня звали Зоряна. Или Зоренька. Но это неважно.
Это было давно, когда я была человеком.
Теперь я - сны Београда. Я защищаю сон его жителей от эха войны, ложной вины, суетливого беспокойства. Я помогаю искать дорогу. Я помогаю находить друг друга, главное дело, потерянную радость. Я сню то, что ищут. Я живу среди чужих образов. Я знаю о београдцах если не все, то многое, и я никогда не употреблю это во зло. Но иногда мои сны бывают для красоты игры.
Здесь нет времени, других людей и памяти. Но здесь много дел.

Мое любимое место в небольшом поезде, это поезд, который может увезти в самый главный сон. Иногда я предлагаю садиться в него тем, кому это действительно нужно, и везу их к их станции. И обязательно слежу, чтобы каждый вернулся обратно.

Иногда меня пытается найти сердце города Београда, но я всегда ускользаю от него.
Я знаю, что меня ищет кто-то еще, чье эхо я слышу в чужих снах, но я никогда его не видела.
Иногда я поднимаюсь в обсерваторию со стороны снов и покой смотрит в то, что было моим сердцем.

Во мне много тоски и бесконечно много одиночества. Но я не помню, к кому эта тоска, и не могу ее вылить, а с одиночеством и вовсе ничего не поделаешь. Зато это делает мои сны пронзительнее, красивее, так что за душу берут. Так что все правильно.
Еще во мне много любви. В сущности, во мне нет почти ничего кроме любви и бережности.
Не бойтесь.
Я храню ваши сны.
И твои тоже, кем бы ты ни был, тот-кто-болит-во-мне.

---

И это в целом последняя игра в сезоне, поэтому через недельку это место перестанет быть локальны ролевым филиалом.

Очень хотела посмотреть, что получится из "Антропографии", не очень многого ждала, не очень понимала, как это все будет работать, но не поехать на игру-книгу на языке моего любимого магреализма, конечно, не могла.

Переключаться после "Великой войны" было адически трудно, конечно, но в итоге так взлетело, расцвело и засияло, что никаких слов нет. Бытовое волшебное магии игры выглядело так, как будто случай, символ и судьба были у МГ в игротехах и трудились не покладая рук. Очень круто взлетели модельки.
Ужасно много любви.

Очень красиво сыграли про любовь с Бондом и девочкой, с которой я раньше не играла (а так же с попавшимися под руку), и неизбежно с помощью всесторонней поддержки бесконечных случайностей и дорогих соигроков превратила все это в мои любимые "Сто лет одиночества". Под конец, когда поняла, что это за история выходит, кнопку "больше драмы" самолично торжественно нажала трижды.
Очень красивая сама собой получилась история про поезда, с которой все и началось.
Зоряна, Зоренька Ятекош моя - любовь, интуиция, игра и жертвенность. (Когда теги перестанут уже)).
Обязательно напишу истории и нашу историю мы напишем все вместе.


Хотя три длинных игры подряд - это ад, конечно.
Но после ВВ - то, что доктор прописал).

---

Друзья, потерпите, еще постигровой кусочек "Великой войны".

Мои беженцы говорят мне: "Когда ты говорила с греком, я боялся, ты им сейчас в глотку вцепишься прямо голыми руками. И вообще запредельно много огня в тебе было".

Игравшие повстанцев говорят мне:
"Ты была такой безумно трогательной, юной, хрупкой и готовой убивать! Увидев тебя вначале я не поверил, что ты спустишь курок, когда будет надо. Пока ты не заговорила. И больше я не сомневался".
"...я помню, как ты проснулась у нас на лежке, такая маленькая, такая трогательная...и рядом автомат. Чудовищно все это".

Машиах Мириам говорит мне:
"Спасибо за глаза полные гнева и веры. Благодаря тому, как ты смотрела на меня, я снова и снова находила в себе силы двигаться вперед".

Я читаю все это с очень смешанными чувствами. Пожалуй, впервые настолько меня не беспокоит, хорошо или плохо я сыграла. Вообще не имеет значения. "Слила" или "не слила" конфликт. (Пожалуй, последнее меня уже не будет волновать никогда). Это правда уже разговор в совсем других категориях. Вообще не про тебя и не про способность играть. Про другое. Очень странно все это осознавать.
Все еще очень плохо с вербализацией, и я не могу довести мысль до конца, но сырец оставлю.

_____________________

Когда я после игры узнала, что у людей Шимона был свой машиах, я ужасно расстроилась. Потому что если бы я узнала это на игре, я бы конечно пошла бы в них неистово играть, после чего скорее всего стреляла бы без малейших сомнений.
Среди них была Кьяра и Поль, с которыми мы как раз немного играли и которые скорее всего были бы на этом месте.

Как бы сказать.
Я легко играю против друзей. Более того, чем ближе друг, тем легче, потому что точно уверен: чем бы ни кончилось взаимодействие, не будет никаких обид, а будет только море любви.
Но только что я вдруг осознала, что на самом деле слава богу, что именно здесь так не сложилось. Потому что с некоторой вероятностью сейчас мне было бы еще труднее, если бы я еще и в упор расстреляла персонажа Кьяры или Поля.
При этом если бы ребята играли язычников, точно было бы ок. Или при таких же условиях, но стрелять, например, в Товера. А так нет. Какие-то очень тонкие границы.

Еще про тонкие границы.
Думаю о том, что безупречно взято историческое время. Потому что если бы это все было изначально тем, чем было - какой-нибудь современной Сирией, например, я бы, наверное, не смогла поехать.
Как не поехала на миленину "БлокАду". При том, что она была сделана с огромным уважением, бережностью и уместностью. Не раздумывала даже, я не могла в это играть, не могла смотреть, как другие в это играют и так далее.
Не так давно как раз обсуждали с Яцуренко - если бы была та же блокада, но не Ленинграда, а в другом контексте пространства и времени, мы бы без вопросов поехали. Прекрасно понимая, во что играем на самом деле, но это правда необходимая дистанция, чтобы выдерживать.


"Наверное, я сейчас с этим всем выгляжу, как трепетная фиалка", - говорю дорогому другу. Дорогой друг смотрит внимательно и качает головой. "Просто чаще люди с таким размахом внутреннего ада ставят блоки или просто закрывают глаза. Не уверен, что знаю многих, кто так же справлялся бы со всем подряд, пропуская через себя почти без барьеров".

Весело лететь ласточке над золотым проводом, восемь тысяч вольт под каждым крылом.

---

Я вытащу это сюда, раз уж сформулировала клочок в чате.

Мне всегда, всю жизнь было ужасно важно пытаться понять образ мыслей другого.
Поэтому я так упоролась в терроризм, потому что вообще не могла осознать.
Это не значит, что ты соглашаешься, или начинаешь разделять.
Это означает, что ты начинаешь понимать, что этот человек - вообще-то ни разу не нелюдь.
Что он нормальный, но его голова работает так.
В ней отрастают вот такие связи.
Может, этот заход звучит как-то уродливо, но мне правда ужасно важно понять, что люди, которые взрывают других людей - тоже люди. Что злодеев не бывает. Прочувствовать это.

Мне очень сложно сформулировать мысль до конца.
Вот я тоже читаю чужие отчеты, написала свой отчет, вздрагиваю от ужаса, но отчетливо вижу, что все эти люди вообще-то в определенном смысле были нормальными. Но их нормальность работала так.
Мне важно это точно знать.

Меня вообще-то после того, как я прожила кусок жизни подростка-радикала, кроет двое суток, а сегодня я пью пустырничек и слушаю хорошие песни, потому что надо собраться и переключиться на "Антропографию". У меня завышенная эмоционалка, и, к сожалению, это работает так.

Но для меня этот взгляд изнутри (а вообще-то все, что я писала в отчете, я действительно чувствовала как персонаж) очень важный.
Очень важный для того, чтобы любить людей и принимать мир.
И все это было только для любви и принятия. Как бы ни было страшно.

---

Давайте лучше хорошее напишу. (Сегодня - день бесконечных постов)

Вот вчера вечером уже так привычно выхожу от Жени с Кьярой на трассу и вдруг обнаруживаю, что с мая катаюсь в Москву на какие-то игры почти каждый месяц. "Отличная традиция, - смеется Женя. - Надо закреплять".

Легко становится, когда я начинаю идти вдоль обочины и дышу прохладным вечером.
Все еще есть неизменное. На трассу можно выходить в камуфле или в платье, в дурцком свитере или в шубе с лисьим воротником и зонтом-тростью, с ножом и газовым баллончиком под рукой и картой, или просто с раскрытыми ладонями - на самом деле это неважно. На трассу конечно нельзя выходить без любви к каждому водителю - к тому, кто проедет мимо и к тому, кто остановится. Безусловной. Безграничной.

Расспрашивать всегда люблю больше, чем рассказывать. Люблю расспрашивать про родину и детей, про мечты и детство - когда самые суровые и грубые лица светлеют, интонации становятся мягкими и мечтательными, а лица - прекрасными. Я меняю четыре машины, и из каждой уношу чужие мечты и светлые воспоминания.
Дольше всего меня везет дядя Леша, родом из поселка Октябрьского под Челябинском. У Дяди Леши дочь моя ровесница, дизайнер, и сын помладше, дядя Леша разошелся с женой и уже год живет в машине и пересекает всю страну, дядя Леша рассказывает по Крымский железный мост в 19 километров, который строится сейчас, про горячие источники Армении и дает кедровых орехов из Сибири. Дядя Леша занимался поселковым стадом и никогда не любил читать, но потом его вдохновил комбриг - и мы говорим о Толстом, Чехове и даже Ницше. Дядя Леша мечтает облагораживать свой поселок, сделать деревянную модель самолета у пямятника павшим в Великую отечественную, украшать дома, сделать поселковую радиостанцию, где будут читать литературу вслух, дружит с молодыми и не переносит ровесников "которые уже ничего не хотят, только енсию обсуждать".
Олег из Ханты-Мансийска хочет открыть пекарню на Валдае и возродить традицию местных баранок.
Водитель со сложным киргизским именем хочет уехать в Иран и чтобы все были дружными, как раньше.
"Как так, вот ты девочка, а ты одновременно и добрая, и сильная такая", - удивляется дядя Леша. Из Питера от загружается и едет прямиком на Байкал, зовет с собой и я даже готова согласиться (самое то после Великой Войны), но послезавтра Антропография, а через неделю начинается учебный год.

Сплю только в последней машине, микроавтобусе, крупный ливень барабанит по стеклам, как выстрелы, я пытаюсь проснуться и объяснить водителю, что его могут застрелить за то, что он укрывает меня.

Каждый из них надломлен внутри, но каждый прекрасен.
Микроавтобус довозит меня почти до дома и я машу на прощание.
Пусть у них всех получится что-нибудь хорошее.

---

Очень тяжело было писать персонажный отчет.
Очень.
Вчера днем меня стало попускать от адреналина игры и очень накрыло. Пила у Кьяры валерьянку и долго стояла под холодным душем, чтобы не рыдать.
На самом деле все это было очень по-настоящему.
Чудовищно больно за мир, в котором никогда не заканчивается война. Уже шестнадцать лет чудовищно больно.

Нашла, кстати, ту сказку про ангела и теракт, которую написала очень много лет назад.
Еще не умела толком не называть то, про что на самом деле пишу.
Она фиговая, но пусть тоже тут лежит.

А мне бы как-нибудь стремительно перестать переслушивать "Любовь во время войны" и переключиться на Антропографию и славных чудаковатых Ятекош.
Очень в тему она сейчас будет.
Как бы так жить, чтобы эмпатией по эмоционалке било бы не так навылет.


Ангел делает в воздухе мертвую петлю, взмывает перед самой стенкой, сшибая крылом бегонии соседки снизу, и опускается рядом со мной на балкон. Я вздыхаю и отбираю у него недопитую бутылку виски.
- Ну что ты делаешь, скажи на милость. Ты же пьян ко всем чертям.
- Ты погоди меня к чертям отправлять - ангел смеется. - Хочешь, полетаем?
- Не сегодня, ладно?
Он фыркает и спрашивает сигарету. Я качаю головой:
- Возьми лучше гитару в углу. Толка больше будет.
Ангел как будто машинально слушается, с него разом слетает напускная бодрость, он рассеяно берет гитару и устраивается прямо на полу, неуклюже складывая крылья. Я опускаюсь рядом, слушаю, как он чередует странные переборы, наблюдаю, как его дыхание успокаивается, а перья перестают подрагивать.
- А я лесных существ все рисовала. Надо научиться рисовать руки - они могут быть без лиц, ног, чего угодно вообще, но, кажется, у всех моих есть руки и глаза.
Вслушиваюсь в него - не отстраняется, не раздражается снова, ничем не дает понять, что обращает внимание, но чувствую, что слушает. Начинаю аккуратно выбирать из крыльев мусор.
- А из другого окна здесь видна Кассиопея. Никогда не умела различать ничего, кроме Большой медведицы и Кассиопеи. Ты научишь?
Ангел кивает, не поворачивая головы.
- Я был там - вдруг его голос звучит тихо и глухо. - Я сразу после нашего разговора туда полетел. Я был в кабине самолета, врезавшегося во Всемирный торговый центр. Я видел приборную панель, я видел пилота, я видел, как начинает мяться фюзеляж от столкновения - я видел все.
Крылатый надолго замолкает.
- И ты чувствуешь вину за то, что никого не спас? - осторожно пробую я
- Нет. Да. Не в этом дело.
Снова молчит, уставившись в пространство.
- Он был счастлив. Смертник. Он был потрясающе, лучезарно счастлив. Он был счастлив радостью серафимов, приветствующих Отца. Мир его в тот момент был настолько гармоничен, что...
Ангел снова замолкает, но я уже догадываюсь.
- Что ты радовался вместе с ним.
Он кивает. Кажется, он весь сейчас состоит из боли и растерянности. Молчит еще и вдруг поворачивается ко мне лицом и начинает сбивчиво и скопом
- Я просто не понимаю, совсем не понимаю, нам не говорили, чтобы... И как мне теперь, я же опасен, выходит... А он - если бы злоба, если бы страх, если бы беспокойство - хоть что то...
Я поднимаюсь на коленях, беру его голову в свои ладони и легонько целую в лоб.
- Все не так сложно, как тебе кажется. А ты даже ничего пока не нарушил. Все совсем не сложно. Но сейчас глубокая ночь, а ты ужасно устал.
Я говорю тепло и спокойно, и его дыхание снова понемногу становится ровным. Он глубоко вздыхает и укладывает голову на крыло, касаясь затылком моих колен.
Мы разберемся во всем завтра. Сегодня ему надо отдохнуть .
Я тихонечко пою ему колыбельную и глажу по волосам. Ангел сонно бормочет:
- Извини, что пропал на столько дней. Ты волновалась. Я просто...
- Тшшшш, я все понимаю, все хорошо. Еще достаточно тепло, чтобы ждать тебя на балконе.


Мой подопечный засыпает прямо на полу, я укрываю его одеялом и тихонечко прикрываю дверь.
Ангелов-хранителей тоже кто-то должен готовить.

---

Великая война, рассказ Эсфирь, воина Машиаха

Тут много насилия и вот этого всего, я предупредила.

Господи! рано услышь голос мой,- рано предстану пред Тобою, и буду ожидать, ибо Ты Бог, не любящий беззакония; у Тебя не водворится злой; нечестивые не пребудут пред очами Твоими: Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие.
Псалом 5:4

Я Эсфирь, я умерла на шестнадцатом году жизни в последнем штурме штаба саранчи в Йодфате, умерла за Бога и Машиаха, унеся с собой напоследок жизни двух римлян за щитами, потому что таков был приказ.
Я чиста перед взором твоим, Господи, я несу кровь многих язычников и отступников в своих ладонях во исполнение Слова Твоего, оглашенного Мириам, Твоей посланницей.
Да смоет эта кровь мой грех.

Мой грех - это трусость и малодушие, Господи.
Когда мне сказали: возьми оружие и исполни Завет, покарав нечистого в чистой земле, я испугалась. Я сбежала из Ципори, я пыталась убежать от святой войны. Каждую ночь мне снились бомбежки и иудейская кровь, поливающая землю, каждое утро я просыпалась под чистым и чужим небом в тоске и вине перед Тобой. И единожды услышанные слова твоего Избранника лавой жгли мое малодушное сердце. Я не могла дальше жить, зная, что оставлена Богом.

Ты не покарал меня там, на чужбине, Ты позволил мне вернуться, Всемогущий. Ты провел меня окольными тропами и привел к костру Рахели, дав мне второй шанс в бесконечной твоей любви к своему народу.
Я сделаю все, чтобы быть достойной милости Твоей.

Буду воспевать Бога Иаковлева, все роги нечестивых сломлю, и вознесутся роги праведника.
Псалом 74:10

Часть первая, компас

Ципори, мой родной Ципори проваливается все глубже во тьму и нечестие под сапогами греков и римлян, но что же говорят мои сограждане? "Соблюдать Завет в сердце своем", говорят они. "Не браться за оружие", говорят они. Как ты терпишь это, Господи? Как мне стерпеть это, не подняв руку на своего?

Рахель, славная Рахель уже близка к тому, чтобы увидеть истинный свет. Она все еще собирается договариваться с римлянами, но уже готова идти дальше. Я слежу за ней и за теми, кто рядом с ней, и подталкиваю к правде, как могу.
"Вашего деда Моше уже отпустили", - говорит патрульный римлянин.
"Вашего деда завтра будет судить Синедрион", - говорит продажный священник.
"Ваш дед мертв", - говорит весталка.
В это время я буду слышать, как из лагеря доносятся женские крики. И последовавшее за ними "Я попробовал уже все, что ее не убьет!"
Конечно, никто не выдаст тела Моше, чтобы похоронить его перед Господом. Его выбросят за стену, как вшвую собаку, а когда мы пойдем искать его, в нас, безоружных женщин, полетят гранаты. Я не видела, с чьей стороны, но кто кроме язычников способен на такую мерзость? Римляне за стеной будут насмехаться, слыша наши стоны.
Тебе нужны еще доказательства, Рахель?

Машиаха Мириам я узнаю не сразу - это тоже кара за мое отступничество. Но она примет меня, как будто я никогда не уходила, примет со всей лаской и строгостью. "Не жалей себя", - говорит она. "Господь направит тебя", - говорит она.
Задолго после этого Рахель спросит меня, почему я верю в то, что Мириам - Машиах. Я не верю, Рахель, я знаю. Тот же свет, что пронизывает тебя, когда священник читает молитву в храме, сияет из ее глаз. Ее слова полыхают тем же огнем, что строки Торы о карах Божиих. Только словами Господа смертный может говорить так, как говорит Мириам. Мы пойдем на смерть за облик Бога, проступающий сквозь нее. За нее, Царя иудейского.
Мириам будет единственной, перед кем я никогда не буду пытаться выглядеть взрослой. Подле нее это больше неважно.

Но все это будет потом, а пока нам нужно оружие. С одним ножом на троих мои братья и сестры пойдут добывать хоть что-то из упавшего самолета. Они вернутся, потеряв двоих и с пустыми руками.
Вместе мы идем искать схрон по координатам Мириам - якобы отдать дань уважения погибшим - но там находим только масло и вино. Понимая, что не успеваем до бомбардировки, идем по тропинке дальше. Когда густая трава заканчивается, я веду братьев и сестер моих по мелким знакам - перевернутому листу, передавленному стеблю. Уже когда в небе слышен гул бомбардировщиков, мы выходим к Йодфату, и Рахель узнает своих. Это Братья Иудеи, и Мириам тоже рядом с ними, одобряет их.

Мы отдаем масло в Йодфат и уносим с собой по гранате, пистолету и одну винтовку. Винтовку я пронесу в Ципори под юбкой, стеная и хромая, под руки меня будут вести братья - "подорвалась на растяжке". Нас нагоняет греческий патруль, чтобы обыскать - тот самый, что раньше оскорблял Рахель. Я думала, у меня сердце выпрыгнет, но пронесло: "Вы в своем уме, девушке срочно нужна перевязка!" "Пусть раненая идет, вы оставайтесь". Господь велик и сохранит для нас оружие, как чудом сохранит его еще дважды при греческих обысках.

Стиснув зубы, мы с сестрой устраиваемся в милицию - чтобы "не оскорбляли иудеев", чтобы "самим охранять свой город". На самом деле - чтобы получить еще оружия и возможность его открыто носить, получить информацию и ночью открыть ворота повстанцам.
Я готова. Я иду. Храни нас, Боже.

Осуди их, Боже, да падут они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо они возмутились против Тебя.
Псалом 5:11

Часть вторая, исход

До ночи мне потребуется много, очень много терпения. Когда я буду выслушивать миролюбивое блеяние своих собратьев по вере в доме первосвященника. Когда я буду проходить мимо греков. Когда я узнаю, что Лаван носит на себе нашивку греческих божеств и когда он будет выгораживать их богопротивную медицину.
- Что ты делаешь здесь? - стискиваю я зубы, когда вижу его одного у нашего костра в шаббат.
- Я вдруг обнаружил, что мне некуда пойти, и пришел сюда. Но здесь тоже пусто. У меня нет цели, Эсфирь, я не знаю, что делать.
- Ты сам отказался от истинного Бога. Если бы ты был с Ним, у тебя была бы цель. Живи теперь с этим, - рычу я и быстро ухожу, чтобы не застрелить его раньше времени.

Это был хороший урок - не нужно было терпеть. Нужно было прийти к грекам, когда их было больше всего, и расстрелять их, как говорил голос в моем сердце. Мы не сможем в эту ночь впустить в город повстанцев. Хотя в общей общей сложности два часа мы контролировали ворота только втроем, без греков, со стороны леса начали стрелять конечно же в самый неподходящий момент, когда греки пришли к нам на крышу пить вино, а я как раз спустилась вниз на пять минут. Смертельно злилась, что они так и не дали нам одну свою рацию, хотя я так просила. Ведь мы бы просто провели их мимо растяжек (я следила, как устанавливали каждую), дали бы команду, как было бы славно.

Но я еще пригожусь внутри. Приведя к римлянам якобы шпиона и напав с близкого расстояния на римские ворота. Подстрелив неверного. Наконец, перед тем, как уйти - ноги моей больше не будет в этом отравленном городе - найдя последнего бодрствующего грека.
С начальником милиции, Артемис, я заговариваю о вере и о земле. Она, не краснея и не падая ниц от стыда, с чванливо поднятой головой рассказывает, что не верит ни в каких богов, а верит в человеческую адекватность. И про то, что все могут жить в мире.
"Каждому место на своей земле" - шиплю я и открываю огонь по Артемис и ее телохранителю в упор. Мне очень страшно, но я стискиваю зубы и твержу про себя слова Машиаха. Другая иудейка из милиции, которая стоит рядом, открывает огонь по нам с братом. Тот падает замертво.
Вот какой ты стал, народ Давидов.
"Отступники хуже безбожников, он видел свет Господень и отвернулся от него" - будут говорить завтра о ЦАХИ. Я увидела это сегодня. Все, о чем я пожалела, что не стала открывать огонь на единоверца. Уже - отступника.
"Ничего, ты еще убьешь ее", - с ласковой улыбкой пообещает мне Машиах.

Я уйду через лес, присоединюсь к перестрелке повстанцев, мой Машиах поблагодарит меня за бой так же, как встретит и поблагодарит каждого, кто будет возвращаться от римлян. Под утро упаду спать прямо на пол, в одежде, рядом с Братьями Иудеями - только потому что они шли рядом со мной. Завтра разберемся. Я счастлива. Я дома. Среди верных.

Он воздаст за зло врагам моим, истиной Твоею истреби их.
Псалом 53:7

Часть третья, конец

Эта неделя - неделя моей смерти и моего счастья. В общем-то, уже не нужно ничего говорить. Больше нет повода сомневаться. Светлые и гневные глаза Мириам принимают мой гнев и мою верность с благодарностью. Мои новые братья рады мне и помогают мне во всем. Я знаю, Господь смотрит на нас и улыбается.

Всему свое время.
Сначала должны умереть отступники ЦАХИ. Те, кто стреляет в спину своим, те, кто стреляет в своих, не подымающих оружия. Те, кто приходит к своим на переговоры о нападении на римлян только чтобы бросить под ноги гранату.
Те, кто забыл Бога и помнит только своего командира, как римляне. Гораздо хуже римлян.
Умрет человек, который пришел искать иудейку, чтобы убить.
Умрет человек, предлагающий мир с римлянами.
Пусть римляне цапаются сколько угодно, мы уйдем отсюда только когда Хадасса будет мертва.
"Ты чувствуешь себя на своем месте?" - спрашивает меня Машиах Мириам, и райские цветы распускаются в моем сердце. Впервые за свою жизнь я так отчетливо и бескомпромиссно чувствую себя на своем месте. Вот чистое, вот нечистое. Это мы отделяем зерна от плевел именем Господа и во славу его, и мы сожжем плевела по слову его.
Только одно беспокоит меня.
- Что мы будем делать, если война закончится?
- Господь скажет нам, - по-матерински улыбается моей детской глупости Мириам.

Все очень просто. Господь все скажет, а Мириам передаст нам, недостойным. И будет по слову Его, и больше нет места для сомнений.
И будут бои с греками и римлянами. И буду я оплакивать воинов Господних одного за другим, этих праведных людей с огнем божиим в сердце, и будут приходить на их место новые, и будут язычники падать от наших пуль.

Никогда раньше красота земли обетованной не открывалась мне так пронзительно, как в эту неделю боев. Пока ведешь дозор с захваченного первого этажа ЦАХИ. Пока ползешь уже через Ципори под солнцем на животе через крапиву, с винтовкой в руках. Когда видишь первую звезду из осаждаемого штаба саранчи.
Вдруг, среди взрывов, пуль и запаха пороха, насквозь пронизывает красотой этой земли, земли, которую вверил нам Господь, чтобы мы берегли ее и хранили. Землю, которая обязательно будет свободной, как бы ни казалось это недостижимо. Чудо господне последует, когда он увидит нашу ревность. И пусть мы сейчас кладем десятки людей, чтобы продвинуться хотя бы на метр. Господь все видит. Смотри же на нас, нам нечего таить от Тебя!

Пока мы ждем прихода римлян в Йодфате, наступает шаббат, я беру на своем дозорном пункте в руки Тору и прошу Господа дать мне совет. Рука ангела открывает мне 15 главу Первой книги Царств. Где Господь избрал Саула и послал его крушить язычников, и сокрушил Саул язычников, но взял вопреки слову Его себе добычи, чтобы дать богатые жертвы. И отторг потому Господь царство от Саула.
Я закрываю книгу и улыбаюсь.
Теперь Господь избрал Мириам, как избрал когда-то Саула. И никто из нас не возьмет себе добычи от презренных, и никто не рассердит Господа.
А потом приходят римляне.

Две волны бесконечного ада, разрывающихся гранат, сгущающейся темноты и рикошетящих по маленьким комнатам пуль, криков и взрывов, мы стоим насмерть, поливая огнем римлян и, когда успеваем, предателей ЦАХИ, которые пытаются пробраться якобы на помощь.
"Там засели римляне за щитом", - кивает мне брат мой. Попробуй быстро.
Я стрелой пролетаю мимо пролета на захваченный первый этаж и успеваю полить огнем легионеров над щитом и под ним, прежде, чем две очереди проходят навылет - по ногам и, когда я упаду, через грудную клетку.


Господи, я иду к тебе с головами язычников и отступников, притороченными к моему поясу.
Господи, ну ответь же мне, наконец.
Ты доволен?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Великая война", часть первая.

Так случилось, что "Великая война" стала самой сильной для меня игрой за десять лет. Хотя я много играла и на очень хороших играх, да и куда более огненных персонажей. Ну и влетела в уходящий поезд фактически за сутки до игры только благодаря чуду, заступничеству Поля, "Охоте на Мессию" и бескрайнему сердцу Шагги и МГ.

Личное про проект

Как только я начинала слишком сильно переживать, что еду на игру, не готовившись до нее пару месяцев я одергивала себя и напоминала: к этой игре я готовилась последние шестнадцать лет.
Наверное, это звучит чудовищно, но трагедию 11 сентября я переживала так же остро, как годом позже - смерть человека, который был моей первой любовью. Я не раз писала об этом, нью-йоркский теракт тогда сломал для меня мир. Я до сих пор помню в деталях ту ночь, когда мы безостановочно смотрели новости и день после нее. Я помню чудовищную боль, пустоту, горечь, страх, ад внутри меня, с которым я не знала, что делать, и как с ним теперь жить.
Через какое-то время я прочитала книгу Павла Крусанова "Действующая модель ада: очерки о терроризме и террористах". Потом еще несколько.
В девятом классе я делала исследовательскую работу на исторические чтения о мировом терроризме. Потом еще три курсовых. Мой диплом был о другом только потому что я упоролась в Барта.
Первая сказка, которую я написала в своей жизни, была про 9/11.
Мне снятся эти сны.

Всю жизнь я пытаюсь понять и осознать феномен мирового терроризма, в первую очередь терроризма религиозного. Если не говорить о теме блокады Ленинграда, это самое мое больное, страшное, цельное, неразрешимое и притягательное.
Прожить это из своей шкуры - страшно, жутко, сладко и бесценно.

Техническое

Теперь, наверное, техническое, потому что персонажное про юную Эсфирь, идущую за Машиахом Мириам, радикала и почти подростка (дети на войне - тоже отдельная моя бесконечная боль) будет отдельно.
Конечно, мне невероятно зашло.
Очень корректно, верно и деликатно введен постмодерн. Ровно настолько, чтобы достойно и осмысленно говорить о современных проблемах в перспективе истории и не скатываться в ебанину. Очень много контекста и отсылок, отрада души моей.
Очень хорошо зашла информационная война в телеграмм-каналах, очень по-настоящему (можно было бы еще острее, но ролевики действительно не политологи и делали все, что могли, и было огненно). Немного жаль, что не было "большого" телевидения (видео в блогах огонь, но это немного другая история все же) с теми самыми журналистами в горячих точках как-они-есть, но и так было крутейше, жестко, с передергиваниями и враньем и даже иногда с непересекающимися идеологическими всемленными - все как надо в общем.
Очень зашло отпевание во время боя. Обнимать погибших за голову и шептать им на ухо об огне Божием в их сердце, о том, как они прекрасны и незаменимы каждый по-своему и как через них очистится земля Израилева, пока вокруг летят пули и разрываются гранаты - сильнейшие переживания.
Очень хорошо зашел конфликт с ЦАХИ, бескомпромиссный штурм и осада, и конечно стрелять в них в два ствола, пока снизу штурмуют римляне, а они пытаются пробраться на помощь. Очень жаль, что персонаж по игре не узнал, что у людей Шимона свой машиах - с удовольствием бы пошла пытаться ставить их "на путь истинный", а потом в них стрелять.
Очень годная история с БЖЗИ, правда, мне показалось, что их было многовато. Это несколько обесценивало смерть и ко второму дню большинство окружающих забило на то, чтобы хоронить погибших и рассказывать их истории. Зато конечно давало важную нотку безысходности и бесконечности войны. Потеряла 6 или 7 БЖЗИ из 10, язычников, кажется, положила немногим больше.
Очень круто с рисунками и словами на стенах (да, с цитатами из пятого псалма и некоторых других была я), переплавление пространства в контекст - это огнище всегда.
Ну и все эти страйкбольные штуки, которые до предала врубают тебя в происходящее - перезаряжать винтовки, ползти на животе с оружием через лес и по крапиве, выслеживать тропинку по приметам типа "здесь листик неестественно лежит", "а здесь стебель передавлен", дежурить у окон и прочее, и прочее.
Расстреливать людей в упор очень трудно и страшно. Правда, оказалось, что оскорблять еще труднее, так и не смогла делать это легко.
Мой Машиах - бесконечная любовь и преданность.

Пролог и финал

И, конечно, совершенно фантастическое открытие игры и закрытие, два ивента невероятной красоты и силы.
Первое - с бетонными руинами в сумерках, нагнетающейся ненависти к язычникам (очень крутая стремительная раскачка на игру), вереница людей в черном, с алыми свечами и ножами в руках, ты - один из вереницы. И резня язычников на дискотеке. Адреналин, стремительность, хаос, кровь, накал.

И второе.
- Те, кто были на ивенте в белых футболках, лягте на землю.
- Те, кто были в черных футболках, лягте рядом с ними.
И ты лежишь на чьем-то плече и гладишь чьи-то головы, которые лежат на тебе. Прямо над тобой звездное небо и сильном пахнет керосином, тебя накрывает любовью с головой и в полной тишине начинает идти нарезка переговоров по рации, собранных со всех трех дней. Смешных и трогательных, жестких и полных любви, пронзительных и пронизанных верой. А потом каждого поднимают за руку и все начинают молча обниматься, потому что невозможно. Мне кажется, в этот момент слезы на глазах были у многих
- Вы пришли сюда по лабиринту, и вы выйдете по нему же.
Вы все поворачиваетесь и прямо за вами, на здоровенном плацу, поджигают выложенный горючим лабиринт, ты берешь за руки своих любимых людей, по жизни любимых, с которыми (и иногда против которых) ты проходил через этот ад, и вы идете по огненному лабиринту, и ты рыдаешь от полноты и счастья, и от того, что все позади, и от того, что это было с тобой, это огромное и страшное, и от того, что в твоей жизни так много любви, и от того, что ты выходишь из этого ада, и от красоты и от тысячи других переполняющих тебя вещей.

Когда я рассказываю о финале друзьям, я начинаю рыдать, ничего не могу с этим поделать. И сейчас, когда пишу, тоже.
Это правда самая сильная игра в моей жизни.
Нет таких слов благодарности.
Просто нет.

---

Пока не занырнула с головой в "Великую Войну", быстро допишу персонажное про Инион. Прямо быстро, поэтому не так художественно, как хотелось бы, и слишком многобуквенно, но работать над текстом некогда.

Инион, почти двухсотлетняя очень темная волшебница, семнадцать лет заново растущая в детском теле, со всеми подростковыми гормонами и желанием играть, отлично копирующая детскую мимику ровно до тех пор, пока что-нибудь не выбьет ее из колеи, презирающая всех вокруг, жесткая собственница ко всему, что считает своим.
Инион Ду, во имя которой уже была проведена сотня ритуалов с сотней жертв, которой предстоит провести последний, сто первый, который замкнет эту жуткую и прекрасную эстетику, даст ей полную власть.


Никто и ничто не войдет и не выйдет из круга, а также не услышит, не увидит и никаким иным образом не узнает о происходящем здесь без моей на то воли.

"Это было как у ребенка конфету отнять", - буду я смеяться парой дней позже, сидя с директором на гриффиндорской крыше в белом платье, купаясь в осознании своей силы. Сначала надо будет немного поработать, потом - можно развлекаться. Легко перевести стрелки, ускользнув от правды полуправдами, чтобы потом по-детски испуганно распахивать глаза, когда большие взрослые волшебники будут рассказывать тебе свои планы по выслеживанию тебя же, доверять писать манифестации и успокаиваться, когда ты им будешь рассказывать про свои якобы проведенные ритуалы защиты от Инион Ду.
Просить кузена выверять защитную манифестацию, которая должна будет защищать меня от темного художника, объясняя - да-да, это от прабабушки, смеяться про себя и жалеть только, что это не вчерашний защитный ритуал от Прюденс, было бы совсем смешно.
Внимательно выслушивать, что удалось наковырять предсказателям, вызываться помогать, самой предлагать допросить в комнате правды - развлекаться вовсю в ожидании бала, когда придет то самое время.
Нелепые, наивные дети и взрослые. Как многого им не достает, совсем скоро все необходимое даст своим воспитанникам моя новая ирландская школа, впрочем, это не главное.

По праву хозяина я вызываю в ритуальный круг тень из этого портрета, которая не будет иметь возможности лгать, недоговаривать или не отвечать на мои вопросы.

Сложить два и два и связать эту досадную тень и убийство Полной дамы очень просто. И пусть бы он резвился и перерезал все портреты в этой школе, я бы бровью не повела, но трогать портрет МОЕГО факультета?
Вред МОИМ людям могу причинять только я, дорогой. Чудовищно глупо с твоей стороны.
Я уже готова закончить ритуал и уничтожить тень того, кто погиб для моего крестража, как в голову приходит забавное.
- Чего ты хочешь кроме того, чтобы убивать?
- Новое тело.

Не то чтобы он был мне очень нужен. Но иметь собственного раба, который никогда не сможет тебе вредить, никогда не помешает. Иметь под рукой талантливого художника - тем более. Половину каждого года я отдам тебе для путешествий, живописи и личной жизни. Половину каждого года ты будешь подле меня, помогая словом и делом. Это куда веселее, чем до невозможности правильный и скучный Макс. Из двух бессмысленных зайцев можно быстро сделать одного полезного.
Империо, Макс - встань в ритуальный круг. Посмотри напоследок забавный фильм перед своим бесконечным заключением. Жалко, что не успели с Думосливом, но и так хватит. Филин в двух клетках без дверей, придавленный ирландским трилистником, символизирует твою абсолютную беспомощность передо мной.

Я устранюсь от происходящего только через несколько часов, когда искатели подойдут ко мне слишком близко, убрав из сознания воспоминания об этом ритуале на двое суток. Перед этим буду, так же забавляясь, имитировать бурную деятельность по спасению Макса. Ну, хватит, теперь выбирайся самостоятельно, покажи, чего ты стоишь.

По праву учителя и человека, благодаря которому Прюденс Тринити Треверс стала той, кем стала, я лишаю ее возможности нанести мне вред словом или делом, а также узнать мою истинную сущность ритуалом или иным способом самостоятельно или с помощью других людей.

Глупая дура, самовольная девка, слабая, оступившаяся на середине, испортившая красоту моего ритуала, как ты только жива еще, тварь.
Друзей надо держать близко, а врагов - еще ближе. Уже на второй день я прихожу в Отдел особых поручений как домой, пью кофе, слушаю планы на поисковые ритуалы на меня, от которых я защитилась еще накануне (и аккуратно переписала истинные имена всех Треверсов) и киваю головой, когда Прюденс извиняется передо мной, пройдясь по кузену на предмет его национальности. Я вижу пожилую, уставшую волшебницу, которая хочет умереть, сижу перед ней в юном, семнадцатилетнем теле с большой и великой жизнью впереди, со страстным желанием ее жить - и боже мой, как это сладко. Как сладко видеть ее, чья невыносимо долгая жизнь от начала и до конца была отравлена ненавистью ко мне, той ненавистью, которая бывает только от очень большой любви. Только когда она вскидывает голову и четко раскидывает своих сотрудников, мелькает горделивое - "моя девочка".

Сотни людей в сотне посвященных мне ритуалов забирали контроль и меняли реальность по своей воле.
Сотни людей в сотне ритуалов передавали мне эту власть.
По праву полученной власти я заявляю свое право делать так всегда.
За это по праву хозяина я жертвую всеми людьми, которые участвовали в ритуалах во имя мое.

Все это - только развлечения, конечно.
Пока корпус опустел, а танцевальные пары кружатся по гравию, я провожу свой ритуал, которого ждала так бесконечно долго. Абсолютная власть как она есть. Что бы ни последовало дальше, они все опоздали. Непоправимо, жутко, восхитительно опоздали. Я надеваю белое платье. Моя эйфория бесконечна. Мне кажется, что я летаю чуть-чуть над землей. Я тот выпущенный джин в ипостаси, когда он готов исполнять желания, если они ему понравятся.

Директор? Пойдемте пить брют на крышу Гриффиндора. Я дам вам пообщаться со своей бабушкой, если вы действительно хотите только того, чего просите.
Директор, чудный, непонятный зверек, не глупый, не слабый, даже достойный и эффективный, но абсолютно, совершенно непонятный. Почему он делает то, что делает. Почему разговаривает так, как разговаривает. Сколько бы я ни наблюдала, я не понимаю этой логики, но она вызывает какое-то уважение. И, конечно, когда у меня будет на это время, я достану этого Скамандера из-под земли, заставлю целовать ваши ботинки а потом лично прикончу.
Я из-за него расстроилась.

Конечно, каждый, кто выходил со мной на крышу, ушел бы оттуда либо готовый помогать мне по своей воле, либо по моей. В сражении удобнее, конечно, второе, но у нас тут кампания.

Но директор так безупречен в своих словах, а небо так волшебно усыпано осыпающимися звездами, что я скидываю ему кусок правды с барского плеча - у меня сегодня праздник, в конце-концов - и мы договариваемся. Это пьянящее, восхитительное чувство, впервые за бесконечные семнадцать лет - к тебе обращаются соответственно твоему статусу, твоей силе, твоему величию.

Вы сделаете для меня ирландскую школу? Очень мило, давайте, вот на Прюденс с удовольствием посмотрю, мне нравится. Прюденс, пойдем разговаривать на крышу. Что-то мне подсказывает, что у тебя есть шанс уйти с нее без империуса.

Мы сидим плечом к плечу под звездами, я и моя маленькая постаревшая ученица, с любовью и ненавистью, я ловлю тот бесконечно хрупкий призрак мнимого неодиночиства рядом с тем, кто помнит и знает меня, с тем, кто помнит наше время, с тем, с кем я так долго делила свои знания и свое отшельничество, с тем, из-за кого я погибла. Вдруг я понимаю, что как бы мы ни были обречены на ненависть, нас ждет еще много партий в шахматы за вином, и как бы мы ни балансировали на острие друг с другом, у нас еще будут общие дела, я оставлю ее для себя точно так же, как она оставит меня для себя.

(На самом деле, нечего не подходит лучше, чем романс Олафа Кальдмеера, который прислала мне по всему этому поводу Ева после игры. Только помните - я счастлив встретить Вас, враг мой бешеный - друг мой неразлучный. Что ж, зажженному положено гореть - мы не знаем, что судьба подбросит вскоре. Даст она кому-то жизнь, кому-то - смерть, ну а с вами нас всегда рассудит море). Ну и "Адмирал", который Вальдес, тоже конечно.

Все остальное - только последние аккорды моего сегодняшнего праздника. Они все приходят непоправимо поздно, приходят с такими нелепыми обвинениями, что только смешно - я не помню, что случилось с Розье, уже догадываюсь, что это как-то связано со мной, но прошло уже больше трех часов - значит, это не зелье, а ритуал, а если ритуал, то следствию со мной искать нечего. И такой восторг - ловить наконец-то подобающие взгляды, говорить на правах сильного со всеми этими людьми, которые достаточно умны, чтобы понимать, что происходит, держать руку на своей палочке рядом с рукой Прюденс и знать, что сейчас мы в слишком многих смыслах на одной стороне. Да, конечно, давайте я не буду трогать вашу Англию по-плохому до полного совершеннолетия, до двадцати одного года. Мне есть чем заняться. Да, авроры меня случайно выпустят, договорились. Да, все будут довольны. Смотрите, как приятно иметь дело с умными людьми, у меня сегодня праздник, я готова подарить вам чистую репутацию на сегодня, а в будущем мы сочтемся.

Это мой последний, третий подарок в мой лучший день. Подарков должно быть ровно три, мы все это знаем.

Ирландия будет свободной, статут будет сброшен, а потом все те, с кем имеет счеты с моей страной, заплатят по ним с лихвой. Это обещаю вам я, Финоуалла О'Доннелл, темная дочь Ирландии.

Леди Прюденс, партию в шахматы?