Inside and Up | Умирая, сжимал в руке самое дорогое: флейту и запас дров
Журналисты на то и журналисты, чтобы рассказывать интересно даже доклады, но передо мной прямо три подряд скучных, хотя и выразительных по голосу чтения с листа, я выхожу, раздумываю секунду, забиваю на подготовленный текст и начинаю болтать про Печчеи (да, я действительно выбрала его, потому что фамилия на печенье похожа) - так, как я его увидела, немного интерактива, совсем немного выразительных цитат, бужу аудиторию, и все как дома - в смысле, как на работе, конечно.
Экзамен на "отлично" довольно просто - ну, сложно, кажется мне, на шестом курсе журфака не представлять себе политологию и без отдельного курса.
От факультета забирает Дона, и мы едем в ЦПКиО кормить белок и синиц.
Синиц кормлю впервые в жизни - чтобы вот так, прямо с руки, подлетают, зависают, как колибри, звук от стремительных маленьких крылышек совсем около тебя удивительный просто, даже не знаю, как его описать. Как мурлыканье, только объемное и воздухом. Садятся на руку, лапки крохотные, цепляются. Мелькают сине-желтым в бело-черном парке, высаживаются гроздьями на ветках, много-много, шустрые и легкие.
Белочка тоже опирается на руку, чтобы забрать орехи. Смешная и местами грациозная, местами нелепая, спинка серым отдает, тонет в пушистом невесомом снегу.
Синицы тоже зарываются в снег за упавшими семечками.
Козы упрямо пытаются жевать мою шубу и перчатки, лиса поглядывает прекрасными глазами, прогуливается и сворачивается клубочком.
Дона желтой шапкой и желтыми перчатками тоже разбивает бело-черную графичную статику.
А главное, главное - олени. Настоящие, северные. У старшего огромные, прекрасные, ветвистые рога, того самого темно-бежевого, который красивее слоновой кости, невероятные какие-то. Сколько раз я видела оленьи рога, и никогда они не трогали меня, а здесь, на настоящем олене (мощная голова по сравнению с ними совсем небольшая, и каждое ее движение колышет это огромное, невероятное) - они потрясают мое жадное до линий воображение, плавно двигаются в морозном воздухе, и кажется, я могу смотреть на них бесконечно. Рога совсем разные, и из-за лишнего ответвления на правом вперед олень становится похожим на единорога. И двое других, конечно - какие же красивые.
Жалко их в таком тесном вольере.
Дышишь на невесомый снег - и он опадает водой, структура плавится медленно и завораживающе, снег становится музыкой.
До залива уже почти совсем замерзшими ("где можно жить, как не в северном городе?" - бьется в моей голове, и какое же невероятно глубоко родное, единственно существенное и коренное все это - снег, лед, мороз, залив, серое небо, единственная ось и константа), пытаюсь не слишком зависать на очертания голых веток на фоне идеально ровного, еще ничем не тронутого снега заводей, то есть - ровнейшего белого цвета (конечно, с отблесками, но настолько прозрачными, что только подчеркивают настроение).
- Ты, Кэтичка, песец. Потому что белый, пушистый, гладить и уруру - но песец.
Отогреваемся в машине, потом долго катаемся кругами - Петроградка и центр, падает снег и все волшебное (вспоминаю, как приезжала в Екатеринбург уже с Алтая, последняя машина - грузовая газель, и выгибающееся к крыше лобовое стекло, я ужасающе хочу спать, но приникаю к нему и смотрю, смотрю на звезды, а они все падают и падают, и я уплываю в сон, у меня за плечами Алтай, а на другом конце трассы - сестренка, а надо мной падают звезды).
Троицкий мост и улицы, улицы, фонари.
Кондитерская или-как-там-ее на три столика, ни одного человека, кроме нас, широкий подоконник и теплая лампа и падает, падает снег за окном. Дона - это такой человек, который звучит постоянно. И постоянно в тон.
Мальчик за стойкой пропускает нас в служебку помыть руки и дает просто так на прощание "миндальных чипсов" (тонких блинчиков таких из миндаля размером с блюдце). "Хороший мальчик" - говорит Дона. "Так люди все такие". "Нет". "Ты просто не умеешь их готовить" - улыбаюсь я.
Прошу высадить меня, не доезжая до дома, чтобы влезть в наушники и догулять под все еще падающим снегом.
Удивительнейшее чудо зимы.
Пить глинтвейн, печь булочки с корицей, кутаться в свитера и очень любить тех, кого любишь. Ничего нет важнее тепла зимой.
И это хорошо.
Экзамен на "отлично" довольно просто - ну, сложно, кажется мне, на шестом курсе журфака не представлять себе политологию и без отдельного курса.
От факультета забирает Дона, и мы едем в ЦПКиО кормить белок и синиц.
Синиц кормлю впервые в жизни - чтобы вот так, прямо с руки, подлетают, зависают, как колибри, звук от стремительных маленьких крылышек совсем около тебя удивительный просто, даже не знаю, как его описать. Как мурлыканье, только объемное и воздухом. Садятся на руку, лапки крохотные, цепляются. Мелькают сине-желтым в бело-черном парке, высаживаются гроздьями на ветках, много-много, шустрые и легкие.
Белочка тоже опирается на руку, чтобы забрать орехи. Смешная и местами грациозная, местами нелепая, спинка серым отдает, тонет в пушистом невесомом снегу.
Синицы тоже зарываются в снег за упавшими семечками.
Козы упрямо пытаются жевать мою шубу и перчатки, лиса поглядывает прекрасными глазами, прогуливается и сворачивается клубочком.
Дона желтой шапкой и желтыми перчатками тоже разбивает бело-черную графичную статику.
А главное, главное - олени. Настоящие, северные. У старшего огромные, прекрасные, ветвистые рога, того самого темно-бежевого, который красивее слоновой кости, невероятные какие-то. Сколько раз я видела оленьи рога, и никогда они не трогали меня, а здесь, на настоящем олене (мощная голова по сравнению с ними совсем небольшая, и каждое ее движение колышет это огромное, невероятное) - они потрясают мое жадное до линий воображение, плавно двигаются в морозном воздухе, и кажется, я могу смотреть на них бесконечно. Рога совсем разные, и из-за лишнего ответвления на правом вперед олень становится похожим на единорога. И двое других, конечно - какие же красивые.
Жалко их в таком тесном вольере.
Дышишь на невесомый снег - и он опадает водой, структура плавится медленно и завораживающе, снег становится музыкой.
До залива уже почти совсем замерзшими ("где можно жить, как не в северном городе?" - бьется в моей голове, и какое же невероятно глубоко родное, единственно существенное и коренное все это - снег, лед, мороз, залив, серое небо, единственная ось и константа), пытаюсь не слишком зависать на очертания голых веток на фоне идеально ровного, еще ничем не тронутого снега заводей, то есть - ровнейшего белого цвета (конечно, с отблесками, но настолько прозрачными, что только подчеркивают настроение).
- Ты, Кэтичка, песец. Потому что белый, пушистый, гладить и уруру - но песец.
Отогреваемся в машине, потом долго катаемся кругами - Петроградка и центр, падает снег и все волшебное (вспоминаю, как приезжала в Екатеринбург уже с Алтая, последняя машина - грузовая газель, и выгибающееся к крыше лобовое стекло, я ужасающе хочу спать, но приникаю к нему и смотрю, смотрю на звезды, а они все падают и падают, и я уплываю в сон, у меня за плечами Алтай, а на другом конце трассы - сестренка, а надо мной падают звезды).
Троицкий мост и улицы, улицы, фонари.
Кондитерская или-как-там-ее на три столика, ни одного человека, кроме нас, широкий подоконник и теплая лампа и падает, падает снег за окном. Дона - это такой человек, который звучит постоянно. И постоянно в тон.
Мальчик за стойкой пропускает нас в служебку помыть руки и дает просто так на прощание "миндальных чипсов" (тонких блинчиков таких из миндаля размером с блюдце). "Хороший мальчик" - говорит Дона. "Так люди все такие". "Нет". "Ты просто не умеешь их готовить" - улыбаюсь я.
Прошу высадить меня, не доезжая до дома, чтобы влезть в наушники и догулять под все еще падающим снегом.
Удивительнейшее чудо зимы.
Пить глинтвейн, печь булочки с корицей, кутаться в свитера и очень любить тех, кого любишь. Ничего нет важнее тепла зимой.
И это хорошо.
-
-
17.01.2014 в 00:13хочу рогатых.
а синицы да. в Петергофе ещё иногда попадаются лазоревки - они ещё меньше и тоньше, совсем прекрасные.
-
-
17.01.2014 в 00:19Рогатые восхитительные.
Когда мы будем покупать оленя?