Inside and Up | Умирая, сжимал в руке самое дорогое: флейту и запас дров
Закончив работать внезапно в восемь, еще минут на сорок остаюсь в редакции, мы треплемся, и мне хорошо.
- Да что ж вы ругаетесь опять, - смеюсь я на очередную шутливую перепалку
- Но мы же никогда не ругаемся, - замечает Надя.
- Я знаю. Иначе я бы здесь не реботала. Я не могу находиться там, где люди ругаются всерьез.
- Ну и правильно, зачем.
За все то время, которое я здесь, мы действительно не ругались, не ссорились, и, кажется, даже не завидовали (а если что-то подобное и было, то так слабо, что почти не считается, если даже я не учуяла). Не шептались за спиной, всегда помогали без вопросов. И доброта, которая в каждом.
Это после всего того, что я знаю про редакции - напряженные, как в почти любом творческом коллективе отношения, всякое неприятное, что не говорится, но думается и чуется.
Даже так я выхожу непривычно рано. Сажусь на велосипед и еду куда-то вглубь Васильевского безлюдными улицами.
Свою скорость начинаешь ощущать внезапно - когда в плеере попадается очень, очнь плавная и медленная мантра. Вдруг понимаешь, как быстро все проносится мимо тебя.
Так скорость самолета начинаешь ощущать только в тот момент, когда шасси касаются посадочной полосы. то, что до этого казалось неспешным парением, вмиг оборачивается бешено несущимся куском железа, дух перехватывает от восторга скачки.
Только здесь ты словно отрешенно наблюдаешь за своей скоростью, внутри тебя покой.
Когда я, наконец, выезжаю на набережную - причальную, без перил - то еду прямо в Неву, перпендикулярно гранитной границе - вжимаю тормоза почти в последний момент и останавливаюсь на краю.
"Зачем, Кэти?" - спрашивает внутри, пока по мне разливается тепло адреналина и счастья. "Чтобы чувствовать себя живой".
Нева - как будто заводь, которая окружена подъмными кранами. Но знаешь: там, невидимый - изгиб устья, а за ним - Залив. А за ним - Балтийское море. А через две реки, почти напротив, твой дом.
Это остается навсегда - печать того, что ты выросла на берегу залива. Ты никогда не видела его, он был за забором и верфями, но это было уже не так важно. Тебе было достаточно знать, что залив - вот за этими домами. Что когда дует западный ветер, он несет запах воды. Что чайки, которые летают над твом двором - оттуда. Я никогда его не увидела в этих окрестностях, но это не мешало мне вырасти на берегу залива. Это как гравитация. Ты просто ее чувствуешь.
В те дни, когда корабли отходят от набережных, по утрам весь наш дом заполняется густым, низким, осязаемым звуком прощального гудка. Или чем бы оно ни было.
Я звоню дорогому буддисту - он оказывается на Невском, и скоро мы встречаемся между Зимним и Адмиралтейством, и идем гулять, пока не замерзнем.
Пока мы стебем друг друга и смеемся, во мне растет покой.
Та мера покоя, которую дает очень старая, очень честная и очень слышая-друг-друга дружба.
Он посмотрел на небо, набухшее черными тучами; на ноги, покрытые большими комарами и пиявками. Шел дождь, падали метеориты. Он счастливо улыбнулся. Все это были благоприятные приметы для охоты на какомицли.
- Да что ж вы ругаетесь опять, - смеюсь я на очередную шутливую перепалку
- Но мы же никогда не ругаемся, - замечает Надя.
- Я знаю. Иначе я бы здесь не реботала. Я не могу находиться там, где люди ругаются всерьез.
- Ну и правильно, зачем.
За все то время, которое я здесь, мы действительно не ругались, не ссорились, и, кажется, даже не завидовали (а если что-то подобное и было, то так слабо, что почти не считается, если даже я не учуяла). Не шептались за спиной, всегда помогали без вопросов. И доброта, которая в каждом.
Это после всего того, что я знаю про редакции - напряженные, как в почти любом творческом коллективе отношения, всякое неприятное, что не говорится, но думается и чуется.
Даже так я выхожу непривычно рано. Сажусь на велосипед и еду куда-то вглубь Васильевского безлюдными улицами.
Свою скорость начинаешь ощущать внезапно - когда в плеере попадается очень, очнь плавная и медленная мантра. Вдруг понимаешь, как быстро все проносится мимо тебя.
Так скорость самолета начинаешь ощущать только в тот момент, когда шасси касаются посадочной полосы. то, что до этого казалось неспешным парением, вмиг оборачивается бешено несущимся куском железа, дух перехватывает от восторга скачки.
Только здесь ты словно отрешенно наблюдаешь за своей скоростью, внутри тебя покой.
Когда я, наконец, выезжаю на набережную - причальную, без перил - то еду прямо в Неву, перпендикулярно гранитной границе - вжимаю тормоза почти в последний момент и останавливаюсь на краю.
"Зачем, Кэти?" - спрашивает внутри, пока по мне разливается тепло адреналина и счастья. "Чтобы чувствовать себя живой".
Нева - как будто заводь, которая окружена подъмными кранами. Но знаешь: там, невидимый - изгиб устья, а за ним - Залив. А за ним - Балтийское море. А через две реки, почти напротив, твой дом.
Это остается навсегда - печать того, что ты выросла на берегу залива. Ты никогда не видела его, он был за забором и верфями, но это было уже не так важно. Тебе было достаточно знать, что залив - вот за этими домами. Что когда дует западный ветер, он несет запах воды. Что чайки, которые летают над твом двором - оттуда. Я никогда его не увидела в этих окрестностях, но это не мешало мне вырасти на берегу залива. Это как гравитация. Ты просто ее чувствуешь.
В те дни, когда корабли отходят от набережных, по утрам весь наш дом заполняется густым, низким, осязаемым звуком прощального гудка. Или чем бы оно ни было.
Я звоню дорогому буддисту - он оказывается на Невском, и скоро мы встречаемся между Зимним и Адмиралтейством, и идем гулять, пока не замерзнем.
Пока мы стебем друг друга и смеемся, во мне растет покой.
Та мера покоя, которую дает очень старая, очень честная и очень слышая-друг-друга дружба.
Он посмотрел на небо, набухшее черными тучами; на ноги, покрытые большими комарами и пиявками. Шел дождь, падали метеориты. Он счастливо улыбнулся. Все это были благоприятные приметы для охоты на какомицли.
-
-
04.04.2015 в 10:25