Inside and Up | Умирая, сжимал в руке самое дорогое: флейту и запас дров
Потом было еще пара, но я их, кажется, похоронила на винчестере ноута. Но, думаю, перепишу.
А этот переписывала в гуглодоках, поэтому остался.
В каждом хуторе - по мельнице, обветренной и серой, как осиное гнездо, с тяжелым брусом-хвостом - чтобы поворачивать навстречу ветру. Мельницы скрипят, но поддаются.
В ноябре Йон чувствует, как костенеют внутри ребер когда-то хлопковые тугие легкие. Дышать можно, но воздух становится спертым, плечи тяжелыми, а люди вокруг продергиваются дымкой.
Тогда утром он взбегает по брусу и прижимается теплой спиной к шершавой мельнице. Та не замечает и продолжает перемалывать ветер. Брус под детскими ногами становится моложе и пахнет смолой.
Йон готов - накрепко закрыть глаза и представить, что летит, Йон через дерево чувствует вращающиеся лопасти за спиной. Говорят, если ветер попутный, а рожь в амбарах тяжела, так ребенок может подняться в воздух и улететь, теряя по дороге привычки и страшные сны. Они падают в землю, преют всю зиму, а на будущий год прорастают сладкой черникой.
Иногда летучие дети исчезают вместе с мельницами. Почему - никто не знает, даже Йон. Тогда деревенские ворчат и ставят на пригорке новую, незаметно расширяя брус у корня - чтобы было удобнее стоять.
Распахивают глаза дети как повезет - кто-то в лесу, кто-то посередине речки, кто-то у другого хутора. Уже хрустевшие первым льдом легкие потихоньку становятся мягкими, как кошачья шерсть. Некоторые дети потом тоскуют и со временем становятся мельниками.
Некоторые приходят на речную мельницу. Йон знает - эти тосковали о другом.
Говорят, мельник с потерянным именем летает по весне хуторами и забирает тоскующих. Но это сказки для пришлых. Каждый ребенок знает: если ушел - не возвращаешься.
И даже те, кто никуда не исчезал, открывают посеревшие глаза и спрыгивают с бруса чужими и легкими.
Йон вдыхает и зажмуривает глаза.
А этот переписывала в гуглодоках, поэтому остался.
В каждом хуторе - по мельнице, обветренной и серой, как осиное гнездо, с тяжелым брусом-хвостом - чтобы поворачивать навстречу ветру. Мельницы скрипят, но поддаются.
В ноябре Йон чувствует, как костенеют внутри ребер когда-то хлопковые тугие легкие. Дышать можно, но воздух становится спертым, плечи тяжелыми, а люди вокруг продергиваются дымкой.
Тогда утром он взбегает по брусу и прижимается теплой спиной к шершавой мельнице. Та не замечает и продолжает перемалывать ветер. Брус под детскими ногами становится моложе и пахнет смолой.
Йон готов - накрепко закрыть глаза и представить, что летит, Йон через дерево чувствует вращающиеся лопасти за спиной. Говорят, если ветер попутный, а рожь в амбарах тяжела, так ребенок может подняться в воздух и улететь, теряя по дороге привычки и страшные сны. Они падают в землю, преют всю зиму, а на будущий год прорастают сладкой черникой.
Иногда летучие дети исчезают вместе с мельницами. Почему - никто не знает, даже Йон. Тогда деревенские ворчат и ставят на пригорке новую, незаметно расширяя брус у корня - чтобы было удобнее стоять.
Распахивают глаза дети как повезет - кто-то в лесу, кто-то посередине речки, кто-то у другого хутора. Уже хрустевшие первым льдом легкие потихоньку становятся мягкими, как кошачья шерсть. Некоторые дети потом тоскуют и со временем становятся мельниками.
Некоторые приходят на речную мельницу. Йон знает - эти тосковали о другом.
Говорят, мельник с потерянным именем летает по весне хуторами и забирает тоскующих. Но это сказки для пришлых. Каждый ребенок знает: если ушел - не возвращаешься.
И даже те, кто никуда не исчезал, открывают посеревшие глаза и спрыгивают с бруса чужими и легкими.
Йон вдыхает и зажмуривает глаза.