Inside and Up | Умирая, сжимал в руке самое дорогое: флейту и запас дров
Рядом с моим домом живет булочная из новой маленькой сеточки "Ленинградские булочные", и я не знаю ничего про остальные, но эта радует мое сердце бесконечно. Кто бы ни делал ее, он или вырос в Ленинграде, или у него очень хорошо с интуицией. Потому что в довольно простом оформлении есть много неуловимого, что делает ее действительно очень своей и как будто действительно ленинградской, в отличие от большинства других очень славных мест, которые все равно больше скандинавские или европейские, хотя и весьма логично втягивающиеся в город.
Люблю сидеть здесь с кофе и чем-нибудь еще (не лучшая кофемашина, но вообще вовсе неплохо, да и стоит весь ассортимент со всякими латте и сиропами не дороже 75 рублей), смотреть на людей, которые приходят - интересно одетые, самых разных возрастов. Разновозрастность - вообще отличный индикатор того, что место действительно хорошо подходит городу. Молодые девчонки с расписными, увешанными цацками рюкзаками, пожилые старушки в аккуратных шляпках, лаконично одетые девушки. Колоритные мужчины и звонкие мальчики.
Еще отличная продавщица. Да и вообще хорошо здесь быть.
Здесь чувствуешь, как все тянется из прошлого и продолжает его.
__________________
Я выросла в Коломне, между Верфями, Семимостьем, Александровским садом и Невой. Это были девяностые, мы с родителями жили на 20 квадратах в коммуналке с ужасными условиями, отваливающейся штукатуркой и выкрашенными во всех "местах общего пользования" жуткой масляной краской стенами, дверьми, паркетом и мебелью, нам едва хватало денег на какую-то еду (бутерброд с тоненьким куском карбоната на Новый год, спред вместо масла, куриные ноги вместо мяса, первую в жизни шоколадку подарили в четыре года на день рождения гости), одежду передавали от дочки маминой подруги, когда та из нее вырастала, под окнами иногда стреляли (правда, труп я видела только один раз и старательно обошла его стороной по дороге в школу).
Родители бесконечно любили друг друга, бесконечно занимались мной и все это было очень, очень счастливое время.
Поначалу я общалась с детьми из соседнего двора - там была большая деревянная горка и больше места, поэтому все водили детей гулять туда. Меня выпинывали, потому что "надо дышать воздухом, оторвись от книги хоть ненадолго!". Обычно я какое-то время наблюдала за играющими детьми, выбирала девочку, которая больше всего мне нравилась и подходила к ней с детским "Привет. Давай дружить". Мы дружили этот час, потом я уходила домой и забывала о ней.
Я лучше всех во дворе прыгала в "классики", а сложные связки в "резиночку" мне так и не объяснили. Я и не спрашивала - в нее играли девочки постарше - только наблюдала.
Потом я подросла, меня очень рано перестала конвоировать бабушка, я осталась предоставленной на улице самой себе, начала исследовать соседние дворы и почти сразу растворилась в отныне и навсегда своем городе. Другие дети больше не были мне интересны.
У меня были деревья, на которых можно было подолгу сидеть, думать или читать, и никто тебя не видел, был огромный заброшенный дом с провалами вместо пола, осыпающимися лестницами и детским сокровищем - мешками белой известки и обломками красными кирпичей, которыми можно рисовать на асфальте.
Потом я еще подросла, люди практически исчезли из моей жизни (кроме, пожалуй, двух соседок на даче), зато во все стороны развернулся город, который можно было пройти дворами насквозь, почти не выходя на улицы, и каждая вторая крыша была моей. В моей школьной жизни было мало радости кроме сцены, книг и долгих одиноких прогулок. Они всегда были пленительными и волшебными.
Относительно последнего мало что поменялось.
Я не запоминала улицы, но четко ориентировалась по рекам, которые становились пешеходными каждую зиму. Только в радиусе десяти минут ходьбы от моего дома было четыре реки, четыре канала (пять, если считать ново-голландский) и еще один засыпанный, и недостижимое море прямо за верфями. У меня не было телефона и никто не знал, где я, когда я гуляю. Это было особенно чудесно - в мире не было никого, кроме меня и города.
Он конечно вырастил меня, был моим домом всегда, был мне за семью и за друзей (он и еще лет в 16-17 Юрий Юлианович в наушниках), был моим якорем в самые черные времена и всегда из всего вытаскивал, но наверное, так всегда бывает с городом, в котором ты вырос.
А улицы, конечно, бывают параллельные, перпендикулярные и Кронверкский проспект.
О чем это я.
Да, булочная вот славная.
Ленинградская.
Люблю сидеть здесь с кофе и чем-нибудь еще (не лучшая кофемашина, но вообще вовсе неплохо, да и стоит весь ассортимент со всякими латте и сиропами не дороже 75 рублей), смотреть на людей, которые приходят - интересно одетые, самых разных возрастов. Разновозрастность - вообще отличный индикатор того, что место действительно хорошо подходит городу. Молодые девчонки с расписными, увешанными цацками рюкзаками, пожилые старушки в аккуратных шляпках, лаконично одетые девушки. Колоритные мужчины и звонкие мальчики.
Еще отличная продавщица. Да и вообще хорошо здесь быть.
Здесь чувствуешь, как все тянется из прошлого и продолжает его.
__________________
Я выросла в Коломне, между Верфями, Семимостьем, Александровским садом и Невой. Это были девяностые, мы с родителями жили на 20 квадратах в коммуналке с ужасными условиями, отваливающейся штукатуркой и выкрашенными во всех "местах общего пользования" жуткой масляной краской стенами, дверьми, паркетом и мебелью, нам едва хватало денег на какую-то еду (бутерброд с тоненьким куском карбоната на Новый год, спред вместо масла, куриные ноги вместо мяса, первую в жизни шоколадку подарили в четыре года на день рождения гости), одежду передавали от дочки маминой подруги, когда та из нее вырастала, под окнами иногда стреляли (правда, труп я видела только один раз и старательно обошла его стороной по дороге в школу).
Родители бесконечно любили друг друга, бесконечно занимались мной и все это было очень, очень счастливое время.
Поначалу я общалась с детьми из соседнего двора - там была большая деревянная горка и больше места, поэтому все водили детей гулять туда. Меня выпинывали, потому что "надо дышать воздухом, оторвись от книги хоть ненадолго!". Обычно я какое-то время наблюдала за играющими детьми, выбирала девочку, которая больше всего мне нравилась и подходила к ней с детским "Привет. Давай дружить". Мы дружили этот час, потом я уходила домой и забывала о ней.
Я лучше всех во дворе прыгала в "классики", а сложные связки в "резиночку" мне так и не объяснили. Я и не спрашивала - в нее играли девочки постарше - только наблюдала.
Потом я подросла, меня очень рано перестала конвоировать бабушка, я осталась предоставленной на улице самой себе, начала исследовать соседние дворы и почти сразу растворилась в отныне и навсегда своем городе. Другие дети больше не были мне интересны.
У меня были деревья, на которых можно было подолгу сидеть, думать или читать, и никто тебя не видел, был огромный заброшенный дом с провалами вместо пола, осыпающимися лестницами и детским сокровищем - мешками белой известки и обломками красными кирпичей, которыми можно рисовать на асфальте.
Потом я еще подросла, люди практически исчезли из моей жизни (кроме, пожалуй, двух соседок на даче), зато во все стороны развернулся город, который можно было пройти дворами насквозь, почти не выходя на улицы, и каждая вторая крыша была моей. В моей школьной жизни было мало радости кроме сцены, книг и долгих одиноких прогулок. Они всегда были пленительными и волшебными.
Относительно последнего мало что поменялось.
Я не запоминала улицы, но четко ориентировалась по рекам, которые становились пешеходными каждую зиму. Только в радиусе десяти минут ходьбы от моего дома было четыре реки, четыре канала (пять, если считать ново-голландский) и еще один засыпанный, и недостижимое море прямо за верфями. У меня не было телефона и никто не знал, где я, когда я гуляю. Это было особенно чудесно - в мире не было никого, кроме меня и города.
Он конечно вырастил меня, был моим домом всегда, был мне за семью и за друзей (он и еще лет в 16-17 Юрий Юлианович в наушниках), был моим якорем в самые черные времена и всегда из всего вытаскивал, но наверное, так всегда бывает с городом, в котором ты вырос.
А улицы, конечно, бывают параллельные, перпендикулярные и Кронверкский проспект.
О чем это я.
Да, булочная вот славная.
Ленинградская.
Правда, не уверена, что все это не слишком лично искаженное восприятие, конечно. Может, она и булочная как булочная, и тысячи их нынче)
Парасоль, эх) Ну ты же потом приедешь, правда? и мы с тобой будем много-много гулять!
Аньпин, трам, да, это она). Я ведь теперь-то и живу рядом с Чернышевской)
И как тебе?
[beholder], О, расскажешь тогда, какой она тебе показалась)
Ещё я положила себе ещё раз как-нибудь в неё зайти, потому что у них там ещё были чизкейки, а я люблю в разных местах чизкейки пробовать, мне любопытно. Положила, и - забыла на год с лишним, до твоего поста) Надо себе хоть записать, а то доберусь в каком-нибудь 2020-м, и опять по чистой случайности, и опять только с мелочью.)
Словом, она мне вся целиком - очень да.
Аньпин, ооо, это так здорово, что не только мне так показалось)
И да, у них отличная выпечка и очень вкусный хлеб.
Насчет интересных чизкейков, кстати, тебе может быть интересно - в кофейне на Кирочной (сейчас вылетело из головы, как называется, но если надо, вспомню) делают ужасно вкусный лавандовый чизкейк. Больше нигде такой не встречала)
*___*. За название буду признательна, потому "лавандовый чизкейк" даже звучит - интересно.но это не так прям уж чтобы срочно. Когда вспомнишь - тогда вспомнишь)