Inside and Up | Умирая, сжимал в руке самое дорогое: флейту и запас дров
Моя любовь встречает меня ливнем - первым ливнем за месяц, а то и два. Он начинается, как только я выхожу из аэропорта, а аномально высокая температура, которая держалась все время, пока меня не было, стремительно падает до адекватных +20.
Я коротко сплю в пустой квартире и почти без раздумий пишу Саше - он стремительно заканчивает дела и мы идем пить кофе и гулять, как хотели перед Временем приключений. Я не буду говорить, что мне не волнительно говорить с ним про дрмстрнг - вся эта боль слишком близка к моей пожизненной боли, все это так важно для меня, а мы вообще-то очень расходимся с Сашей во многих позициях. Но вдруг, к моему вечному изумлению, мы снова совершенно сходимся в главном.
Город свеж и легок, мы идем там, где растут деревья - "Ты сейчас настолько открытая, что страшно", и говорим, говорим о важном, обсуждаем и поясняем подолгу, чтобы услышать и принять чужой дискурс.
Во всем этом много счастья того, что на самом деле ты не один. Поль, Реда, Шагги, Саша.
В Новой Голландии мы смотрим на воду и Саша рассказывает, как они строили баррикаду в 91м, сколько в этом было искреннего идеализма и сколько неизбежного разочарования потом. Я смеюсь сквозь слезы - "А ты говоришь, не хочешь играть в белую эмиграцию, ты же сейчас рассказываешь то же самое по сути". Думаю, что до сентября обязательно нужно перечитать сердце мое Осоргина.
Я снова вспоминаю Анну Морель, которую играла на "Отверженных", которая почти не колеблясь умерла на баррикадах. Ей действительно было так важно все, что они говорили, и не было в ее словах и действиях лукавства, но она бы не пошла на смерть, не будь там ее любимого брата. Еще девять лет назад, когда все было по-другому, и мне искренне казалось, что вот сейчас будет что-то меняться - если бы что-то произошло, я была была конечно на баррикаде или подле нее, но не за чистую идею (хотя это тоже вообще-то очень важно), а потому что там тогда точно были бы те люди, которые были мне дороги. И, будем честны, во многом дороги именно потому, что были бы там.
Потому что остальное - пыль и болотная тина.
Не то чтобы что-то поменялось.
Кажется, здесь, в дайриках, затухает жизнь, и это как ничто дает мне спокойствие снова писать все, что в голове - легкость от ощущения, что в общем-то читать и не будут.
Три недели августа - время очень много работать
Я коротко сплю в пустой квартире и почти без раздумий пишу Саше - он стремительно заканчивает дела и мы идем пить кофе и гулять, как хотели перед Временем приключений. Я не буду говорить, что мне не волнительно говорить с ним про дрмстрнг - вся эта боль слишком близка к моей пожизненной боли, все это так важно для меня, а мы вообще-то очень расходимся с Сашей во многих позициях. Но вдруг, к моему вечному изумлению, мы снова совершенно сходимся в главном.
Город свеж и легок, мы идем там, где растут деревья - "Ты сейчас настолько открытая, что страшно", и говорим, говорим о важном, обсуждаем и поясняем подолгу, чтобы услышать и принять чужой дискурс.
Во всем этом много счастья того, что на самом деле ты не один. Поль, Реда, Шагги, Саша.
В Новой Голландии мы смотрим на воду и Саша рассказывает, как они строили баррикаду в 91м, сколько в этом было искреннего идеализма и сколько неизбежного разочарования потом. Я смеюсь сквозь слезы - "А ты говоришь, не хочешь играть в белую эмиграцию, ты же сейчас рассказываешь то же самое по сути". Думаю, что до сентября обязательно нужно перечитать сердце мое Осоргина.
Я снова вспоминаю Анну Морель, которую играла на "Отверженных", которая почти не колеблясь умерла на баррикадах. Ей действительно было так важно все, что они говорили, и не было в ее словах и действиях лукавства, но она бы не пошла на смерть, не будь там ее любимого брата. Еще девять лет назад, когда все было по-другому, и мне искренне казалось, что вот сейчас будет что-то меняться - если бы что-то произошло, я была была конечно на баррикаде или подле нее, но не за чистую идею (хотя это тоже вообще-то очень важно), а потому что там тогда точно были бы те люди, которые были мне дороги. И, будем честны, во многом дороги именно потому, что были бы там.
Потому что остальное - пыль и болотная тина.
Не то чтобы что-то поменялось.
Кажется, здесь, в дайриках, затухает жизнь, и это как ничто дает мне спокойствие снова писать все, что в голове - легкость от ощущения, что в общем-то читать и не будут.
Три недели августа - время очень много работать