Inside and Up | Умирая, сжимал в руке самое дорогое: флейту и запас дров
Только что я вернулась с исповеди.
Смешанные чувства.
Темный закоптелый потолок, нагинающиеся спины верующих, ладан, звон кадила, распевный голос…
Не было ни почтительного трепета, ни восторженного почитания, ничего подобного. Какая-то отстраненность и как будто недоуменность. Было странно смотреть на людей, крестящихся на словах: «Господи, отпусти нам грехи наши». Просто по-детски странно. Я смотрела на очередь на исповедь и думала: а признавались ли они кому-нибудь в своих грехах? Просили ли прощения? Искупили в кратном размере? Или, что, накинут им тряпочку на голову, и отпустятся все грехи? Это же бред, прости, Господи. Мне это все страшно не нравилось. Церковь дает людям иллюзию бесплатной индульгенции. Как там у Блока?
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в божий храм
/…/
Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад
А, воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть
/…/
Побыстрее и поприличнее подхромать к очереди на причастие… Золото и давящая массивность. Везде иконы.
Вспомнилась лютеранская церковь в Таллине. Белые, легкие, высокие стены, просторные окна, почти никаких украшений, удобные скамьи и – орган. Там играют и поют. И ты сам – не впечатываешься в мрамор под иконой, а словно бы взлетаешь – туда, наверх, и уже с подоблачной выси изумленно смотришь на свою жизнь. Я бы назвала это откровением. Такие вот откровения меняют меня. А православная церковь… Не знаю. Все, как всегда, сложно. Надо подумать.
Смешанные чувства.
Темный закоптелый потолок, нагинающиеся спины верующих, ладан, звон кадила, распевный голос…
Не было ни почтительного трепета, ни восторженного почитания, ничего подобного. Какая-то отстраненность и как будто недоуменность. Было странно смотреть на людей, крестящихся на словах: «Господи, отпусти нам грехи наши». Просто по-детски странно. Я смотрела на очередь на исповедь и думала: а признавались ли они кому-нибудь в своих грехах? Просили ли прощения? Искупили в кратном размере? Или, что, накинут им тряпочку на голову, и отпустятся все грехи? Это же бред, прости, Господи. Мне это все страшно не нравилось. Церковь дает людям иллюзию бесплатной индульгенции. Как там у Блока?
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в божий храм
/…/
Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад
А, воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть
/…/
Побыстрее и поприличнее подхромать к очереди на причастие… Золото и давящая массивность. Везде иконы.
Вспомнилась лютеранская церковь в Таллине. Белые, легкие, высокие стены, просторные окна, почти никаких украшений, удобные скамьи и – орган. Там играют и поют. И ты сам – не впечатываешься в мрамор под иконой, а словно бы взлетаешь – туда, наверх, и уже с подоблачной выси изумленно смотришь на свою жизнь. Я бы назвала это откровением. Такие вот откровения меняют меня. А православная церковь… Не знаю. Все, как всегда, сложно. Надо подумать.