Сидели в Циферблате с братом и Имичкой. И Анжем, но он в основном молчал)
Рос документировала наши цитаты)

25.08.2012 в 20:43

Пишет  Россэ:

- У меня есть рыбка!
- Почему она плывет хвостом вперед?
- Потому что это рыбка бананка.

Она маленькая для бананки!

- Потом она обожралась нанобананми.
- У нанобананки должна быть нанопещерка!
___________

- Я мужиков разнимала
...
- Они оказались такими милыми!
___________

- Почему ты всегда на нас лежишь?
- Ну я же Кэтичка!
___________

- Я буду делать свой японский садик с блэкджеком и шлюхами.
___________

- Ой, а там капуччино уже готов?
Левый мальчик, несущий свою кружку - Ну, мой - да.
___________

Говорим про четвертый автопортрет Дюрера
- И вот спрашивает меня папа - что ты нашла в этом мужике?
Анж, сидящий в наушниках и смотрящий на балкон - розовые тапочки!
___________

А я вообще мимо сижу.
___________

Не верю. Тебя глаза выдают, они ржут!
___________

Я еще не собираюсь их рожать в тридцать.
___________

Дети, дети, дети, а тут бац! и математик!
-Непонятно откуда
____________

Прости дорогая, я слишком тебя люблю, чтобы тебе верить
____________
Современное искусство.
А если оно двигается - это перформанс
А если нет - то это арт объект инсталлейшн - арт объект в столешнице?

____________

Банк возрождения ежиков

Американо? Нет, белая чашка.
Вы меня задолбаете черезмерным материализмом.

@темы: Семья ^_^, дела ведутся и подшиваются, Тебе не кажется, что мы только что обменялись ржавыми гайками?

---

Моя мама совершенно впечатлена моими друзьями, от Феликса и вовсе в восторге, взахлеб рассказывает про них отцу. О, мама, ты еще остальных не видела)

Снова настал тот прекрасный момент, когда я зашла в комнату и остановилась в ступоре с немым вопросом "что здесь происходит?". Следствием - очередной немилосердный акт выкидывания вещей. Под "Из нового света" Дворжака отлично идет. Радостно ношусь по дому в полосатых оранжевых гольфах — кудепье, тур, двойной, арабеск, шене...
За окнами мой Петербург. Самый настоящий, самый живой, высунуться - и небо блестит в Пряжке.

Через неделю мне двадцать два. Эй, вы шутите, да?)

---

Бегаю и причиняю прекрасное.

"Мысль автора в том, что пушкинский мир не принадлежит эстетической сфере и не витает отдельно от реальной действительности. Он один из истинных обликов единственного настоящего мира среди многих поддельных. Пушкин — здесь Непомнящий, как нам кажется, возвращает поэта в верную историческую перспективу — расстается с «философией потребления мира человеком», «узурпации вселенной». Пушкинский мир пространство света, правды, строя, вне которого нет места для надежного человеческого обитания. Этот мир неприступен как сам свет; им нельзя овладеть и распорядиться; он захватывает нас и заранее уже распорядился нами тем, что впустил нас в себя или не впустил.
На просторе этого мира поэт встречается с народом раньше чем успевают заметить исследователи патриотической и национальной тематики. Народ подобно поэту, но раньше поэта бескорыстно дал слову слыть, добровольно оставшись в молчании. Мерой этого «оглушительного молчания» (293) отмерен выношенный им язык. Своим безмолвием народ, отпустивший слово на волю, вызвал поэта, который претворяет народное безмолвие в голос. Как народ поэт чуток к свободному звучанию слова в момент, когда оно, отпущенное, полно неожиданностей, само говорит и укладывается в окончательном значении не по воле индивида, а по воле бытийной правды. В волшебной тишине поэтического мира слышно, как слово, не терпя насилия, на просторе истории в конечном счете говорит само, стряхнув «узурпаторов»(329).
В. Непомнящий показывает, как в структуре пушкинских вещей сквозит сказка. Это так, хотя едва ли дело в«изучении зрелым мастером» того, что позднее было названо поэтикой и морфологией сказки. До сказки уже был сказ языка с его широкой правдой. Прежде чудесных перипетий сказки, заранее вмещая их, расположилась «структура» самого по себе слова как славы. Поэтому «миф и слух» для Пушкина были«более реальны чем твердый и статичный факт» (435): само слово — исконный сказ и сюжет сюжетов. Сорвавшись с кончика языка, оно свободно говорит о вольном мире чуть раньше приговора судьбы.«Представь себе ее [судьбу] огромной обезьяной, которой дана полная воля. Кто посадит ее на цепь? не ты, не я, никто» (из письма Пушкина к Вяземскому). Непомнящий не поясняет загадочный контрапункт к этому месту из набросков Пушкина о народной драме: «Драматический поэт, беспристрастный как судьба…» Поэт подвластен судьбе и он же в конце концов опережает ее в своем «пламенном бесстрастии», берет ее в светлый круг слова. Зачем? чтобы дублировать ее? не нравственнее ли было бы негодовать и возмущаться? Спрашивающие так не задумываются над тем, что прежде чем стать нравственным человек должен был увидеть себя свободным."

В.В.Бибихин, "Другое начало"

---

Мой отец атеист, мама на религию никогда особенно внимания не обращала, а вся религиозность бабушки заключается в том, что она молится вечерами перед иконкой. Я росла в мире, вся взаимосвязь с религией которого заключалась в том, что на Пасху отец красивейше расписывал мне и маме деревянные яйца - коллекция до сих пор стоит у родителей. Еще я маленькая читала Библию в переложении для детей - как сборник сказок. И зачем-то выучила оттуда "Отче наш" и читала перед сном, сама до сих пор не могу понять, почему. Между прочим, читала лет до девятнадцати. Я не встречала в своей жизни людей, которые как-либо внешне проявляли бы какую-то религиозность, а мои друзья ограничивались традиционным "верю во что-то свое". В принципе можно сказать, что мы с религией жили в не пересекающихся вообще мирах. Уже после школы я начала понемногу интересоваться религиями, как интересовалась всем, в чем не разбираюсь.

Это я к чему вводную. Разбирая тут завалы черновиков и почеркушек, я наткнулась сразу на три текста о религии разных годов. Один написан в этом июле, другой - прошлым летом, а третий - и вовсе четыре года назад, в 2008 году. Они совсем разные, и, мне кажется, вместе они интересно смотрятся. В довесок вспомнила свое второе написанное в жизни стихотворение - 2007 года. Оно не выражало лично моего отношения, вовсе нет, на религию мне тогда было искренне начхать, просто мне пришла в голову такая вот героиня. Видать, откуда-то совсем из глубины) И да, образы света и пути вошли в мою жизнь сильно позднее. А про смерть тут, естественно, не физическую).
В общем, вот.

Стишок 2007г

<первые две строчки не помню>
Протяжным окриком – выпь
Закрывает прошлую – дверь.

Я была не права – что ж,
За ошибки надо – платить.
Отпустите мне мою – ложь,
Отмолите вы мой – стыд.

Не подпустят меня к алтарю,
Мне на паперти только стоять.
Боги, с паперти – я вам пою!
Боги, я не хочу умирать.

Боги, я за вас пела всегда,
Я помнила вечность о вас,
И теперь вам ходить, господа,
Где награда за верность и страх?

Где вы, жалкие боги мои,
Для кого я связки рвала?
Проклинаю я вас! Не нужны
Мне пустые навек образа…

Разломился надвое – крест,
Больше света нет – на пути.
Только как же теперь мне – петь,
Если не добавляя – Аминь…

2008г

Церковь, вера, религия.

«…блестящая организация, это факт, работает, как часы. Исповедь. Все стремятся. Тогда я скажу тебе все. Раскаянье. Прошу вас, накажите меня. Сильнейшее оружие в их руках. Сильнее, чем у доктора или адвоката. Женщины просто с ума сходят. А я шушушушушушу. А вы бубубубубубубубу? Зачем же это вы? Разглядывает свое кольцо, ищет оправдание. Шепчущая галерея, у стен есть уши. Муж, к своему изумлению, узнает. Господь слегка подшутил. Потом она выходит. Раскаянье на пять минут. Мило пристыжена. Аве Мария да святая Мария. Цветы, ладан, оплывающие свечи. Прячет румянец. Армия спасения – жалкая подделка. Перед нашим собранием выступит раскаявшаяся блудница. Как я обрела Господа. В Риме, должно быть, головастые парни: это они ведь заправляют всей лавочкой. И денежки хорошие загребают. Завещания: приходскому священнику в его полное распоряжение. Служить мессы за упокой моей души всенародно при открытых дверях. Монастыри мужские и женские. ….» (Джойс)

Я уважаю людей, которые умеют верить. Я имею в виду религию. Но не больше.
Верить без бесспорных доказательств я не умею и не вижу в этом смысла. Просто зачем это. Вера нужна слабым людям, как опора в жизни. Хотя нет, о чем это я? Сила, она из ниоткуда не берется. Пока кузнечика не бросить в воду, он плавать не научится. Сила выходит только из боли, из безысходности и из горя. Вышибить почву из-под ног, полностью, чтобы не осталось ни одной опоры, никого и ничего, что может помочь. Чтобы не было плеча, в которое можно было бы уткнуться, родных стен, в которых мог бы быть уверен. Швырнуть мордой в судьбу и оставить наедине с собой. Удобно, не правда ли, когда в такой момент под руку подсовывается распятие? Вытащат за цепочку от крестика, усадят болтаться на кадиле. И опять – все как нужно. Торгуем иллюзиями в размен на веру.
А самому? А самому подняться? Стиснуть зубы в улыбке, сжать кулаки. Найти стержень, смысл, силы в себе. И если хотя бы раз удастся – все. Дальше все легко. С друзьями/родными/деньгами/домом/работой или без, это уже неважно. Дальше можно быть гордой, сильной, упрямой, счастливой, вопреки или благодаря всему – это неважно. Самодостаточность – красивое слово, не так ли? Гордое, роскошное. Это правда роскошь, но роскошь, которая больше не отнимается.
Я не вижу конкретно для себя смысла в религии.
Да, я каждый вечер молюсь перед сном и иногда забредаю в церковь. Но это – всего лишь форма отчетности перед собой, не больше того.
Мне легко в том плане, что я очень жесткий цензор для себя. Я не даю себе поблажек и скидок. Существует определенная структура оценки моих действий, жесткая иногда чуть ли не до жестокости. В ней собран и обработан моральный опыт знакомых мне религиозных учений, философии и литературы. И, главное – моей жизни. Где-то моя норма может казаться слишком жесткой, где-то – допускающей чересчур много. Мне плевать на это, потому что она подписана жизнью. С большой синей круглой печатью «одобрено». Не знаю, как бы на это покосился Минздрав, но окружающие особо не жалуются. Да я их и не спрашиваю. И уж церковь не спрошу тем более. За свои ошибки я буду платить лично по общему тарифу, слезы с кагором в процентную ставку не входят.
Итак, где же вожделенный смысл? Учитель, ценитель, скорбитель? Не пойдет. А почему бы не вор? Моя душа, не отдам. Ни Богу, ни Дьяволу. Собственница.


Единственное, во что я точно верю – это в равновесие. И в закономерности.
Хотела бы, наверно, верить во что-то после смерти. «Удобную религию придумали индусы…». Реинкарнация или сады–цветы. Или еще общий супчик. Ну, насильно верить не будешь.

2011г

О вере.
Когда-то меня мучил этот вопрос, ей-богу, как мучил. Где-то года полтора, как отпустило.
Вопрос «верю-не верю» не стоит. Есть Мироздание, но не буду же я верить в него. «Это все равно, что верить в почтальона». Я вижу постоянно, как оно вмешивается в мою жизнь и жизнь окружающих. Ему нет смысла молиться или поклоняться, лучшее, что я могу сделать – это постараться прислушаться к нему, выучить его уроки и понять, к чему оно подталкивает.
Я люблю, очень люблю храмы всех конфессий (хотя, конечно, больше католические, а дацан и вовсе вне конкуренции). Там потрясающая энергетика. И эта изолированность и нацеленность одновременно внутрь себя и куда-то ввысь.
Иногда я долго и жарко молюсь. Это не совсем молитва… Скорее, полуисповедь, благодарность и покаяние, и попытка взглянуть на себя с дистанции. Не обязательно в храме, просто там обстановка располагает. И я почти никогда не прошу ничего, кроме силы воли, честности, смелости и чуткости идти по своему Пути. Ах да, путь, а так же буддизм и некоторые другие изыски принимаются как часть миропонимания, картины мира.
И да, меня очень интересуют религии как отражение вариантов мировоззрения целых народов. Захватывающая картина. И меня интересуют различные духовные практики.
Религия как причина, следствие и орудие.
Пожалуй, и все.

Ну и 2012г, прошлый месяц

"Что же касается богов, то есть люди, отрицающие само существование божественности; другие считают, что она существует, но не волнуется, не заботится, не предопределяет ничего. Третьи допускают и существование, и предопределение, но только в отношении великих событий, небесных дел, а не земных. Четвертая школа признает значение земных дел наравне с небесными, но только вообще, а не в отношении к каждому в отдельности. А пятая, к которой принадлежали Улисс и Сократ, это те, кто восклицает: "Не сделаю ни шага без ведома Твоего!"
(с) Эпиктет, процитировано в новелле «Зуи» Сэлинджера.

И не то чтобы ты когда-то считал, что разные религии – это что-то совсем кардинально разное. И не то чтобы ты как-то слишком буквально это все воспринимал.
Просто в какой-то момент ты не просто понимаешь, что и буддист, и католик, и атеист, и философ говорят об одном и том же – ты видишь, о чем они говорят. Ты видишь то основание, которое светится, единое, за всеми словами. Ты видишь означаемое за всей пестротой означающих. И нет, это не имеет вообще никакого отношения к вере. Вообще никакого, понимаешь? Ты просто видишь и знаешь. И вопрос «неужели ты веришь, что…» умиляет своей несущественностью, и не имеет ровным счетом никакого значения, что будет после смерти, или как появилась жизнь, или вся прочая ерунда, за которую ломаются век за веком копья. Ровным счетом, понимаешь? Потому что единственно важное – там, за словами. Ты видишь свет.
И ты опускаешься на колени перед образом Иисуса, и молишься, и плачешь от жаркой благодарности и любви, и встречаешь молитвой каждый новый день и каждую новую ночь, и улыбаешься, чувствуя легкое прикосновения крестика к коже, и дальше – каждым шагом несешь в себе Бога, и нет, еще раз – это не имеет никакого отношения к вере. Ты просто знаешь. Что там, за означающим.
"Не сделаю ни шага без ведома Твоего"

@темы: перелистывая время, I inside and up, V точка зрения, VI портрет в интерьере

---

Внезапно про Москву, написано недели полторы назад.



Я любила говорить, что за четыре вещи: Третьяковку, Коломенское, два зала Рериха в музее Востока и наш любимый соборчик Москве можно простить многое, даже ее существование.
Я, конечно, слегка кривила душой, в чем тут же обычно и признавалась. За пять поездок за последние три года я успела полюбить Китай-город и Новодевичий, храм Василия Блаженного и шемякинскую композицию на Болотной, Воробьевы и старый Арбат…
Я любила места, фрагменты, но от целого меня откровенно передергивало. После цельности, покоя и монолитности моего благословенного города это безумное разнолоскутье энергетик, стремящихся подавить и уничтожить одна другую, когда на стыках просто вышибает напрочь, это бешеное количество людей, нервными реками вымывающих из улиц вообще все, это шизофреническое схлестывание несопоставимого, эта аляпистость на границе бреда – тут не то, что полюбить, тут не выдохнуть. А уж пробиться через все это к сути, к основанию, казалось и вовсе невозможным.

И только в этот раз, в шестую поездку, когда я уже почти потеряла надежду почувствовать и полюбить Москву, это все-таки невероятным образом случилось.
Я выключала плеер, говорила всем, что занята, и допоздна, почти до закрытия метро бродила по улицам и бульварам, площадям и скверам, храмам и церквям, вслушивалась в дыхание города и осторожно ступала босыми ногами по тротуарам. Я запрыгивала в трамваи и троллейбусы и ехала наугад, высовываясь в окна и ловя ладонями ветер, я танцевала с уличными музыкантами и говорила со случайными прохожими, стояла службу в храме...
Я несколько часов просидела на Соборной площади, подолгу сидела на перилах Москворецкого моста, перед храмом Казанской иконы Божией матери в Коломенском, в тихой низинке первого английского посольства, на Никитском бульваре, Красной площади, в каких-то переулках… Я пробиралась все глубже и глубже, слой за слоем, в века, к корню и сердцу, к основанию – чтобы, наконец, почувствовать его.
Шаг за шагом я все острее понимала, что мой благословенный город – это несуществующая столица несуществующей страны, что он, на самом деле, не имеет практически никакого отношения к России-Руси, к православию, к дыханию этого народа. Я чувствовала, насколько невероятно чужая здесь. На Соборной площади пишу: «Я чувствую себя совершенно за границей, в чужой, прекрасной, но совершенно чужой стране. Я пытаюсь уложить в голове мысль, что моя история начиналась отсюда. Что Петербург имеет к этому прямое отношение. <…> Я чувствую себя подкидышем, благосклонно принятым чужаком. Словно бы гляжу из кардинально другого измерения, с этим не соприкасающегося».
Но я начинала чувствовать Москву.
А она – под всем этим хаосом и бредом – пробивалась мягким теплом, искренней сердечностью, льющейся, обволакивающей верой, она оказалась удивительно тихой, удивительно мягкой, глубоко принимающей.
Из записей в Коломенском.
«Девальвация и уничтожение сакральности и веры вообще в Петербурге – в том числе из единообразия построек: в классицизме и храмы, и дворцы, и публичные дома. Архитектура московских церквей принципиально другая, не обыденная. А традиция ставить церкви на возвышенности? Здесь легче говорить с Богом. Здесь душе – не строже, но спокойнее. Православие – настоящее православие, московское, его дух, как ни странно, мягче католичества. Оно роднее – как Поленов против любого европейского пейзажиста. Но его уже почти не существует, почти невозможно почувствовать, вот в чем беда.
Не упустить бы это ощущение тихой, льющейся веры, веры как воздуха, веры, которая принимает.
Я буду стараться быть достойной, трудолюбивой, не выставлять себя выше других, любить каждого, как брата своего, всегда быть честной до конца. И трудиться, много трудиться. Аминь».
Здесь на душу стали ложиться другие слова. Здесь стало мягче и теплее. И в какой-то момент, наконец, охватило целиком ощущение города, цельным куском, единым, оцвечивающим все и пробивающимся даже сквозь бетон новостроек. Я так и не смогла ощутить ее столицей, прости, столица для меня мыслима только одна, но я задышала ее цельностью и теплотой. Я другая, я выросла другой, я петербурженка, ленинградка до мозга костей, северная и приморская, я из дождей, ветра, классицизма и гранитных набережных, и, кажется, все-таки католичка, но только теперь в моем сердце расцвела старая Москва, я вобрала ее в себя и немного изменилась в такт, я полюбила ее безотчетно и искренне, сильно, целиком, как только и умею любить, и я – нет, не скучаю. Теперь и отныне я несу ее в себе, и где бы я ни была, кусочек этого чужого и другого, но без оглядки принявшего меня города светит и греет внутри меня.
И я обязательно буду возвращаться. Уже просто – к ней.

@темы: пешком по тротуарам, IV мое зрение

---

Едем вчера в машине, болтаем, по радио передают, что Россия вступила в ВТО. В кабине пауза.
Виталик: "Пиздец нашей экономике".
Леша: "Ей и так-то хреново было..."
Я: "А теперь совсем пиздец".
Помолчали. Продолжили трепаться. Журфак все-таки такой журфак)

Из вчерашнего.

- Ну вот, тебе Сельму Хайек в пару, и можно поезда грабить. Хотя, зачем тебе Сельма Хайек...

- Кэтичка с ломом - это выглядит... многозначительно.

- Я думал, меня уже ничем не удивить. А потом приехал к Кэт на дачу...

- Да нет, я привыкла, у меня странные друзья.
- ТАКИЕ ЖЕ СТРАННЫЕ, КАК ТЫ? о_____О


Как-то так)

@темы: дела ведутся и подшиваются

---

И вот ты снова дома. В котором прожил всю жизнь и одновременно не был никогда. За плечами огромное, безразмерное лето, бесконечное, как море, во все стороны бесконечное, лето, в которое прожито несколько жизней. Которого одного, кажется, хватило бы на несколько жизней.
И мне бы тут написать: как же так, я вернулась совсем другая, и все другое и то же, и...
Да только уже привыкаешь. И живешь только сейчас. Не было другой тебя. Вернее, все те ты, что были, уже не имеют значения, развеялись по ветру. Да неважно. Каждый миг я свершаюсь заново в заново свершающемся мире, я заполняю его целиком, я разливаюсь по нему, и нет никакого прошлого, есть только яркое горение души. Я не помню вчера. Я несу все важное и всех важных в себе. Я принимаю все происходящее, как должное.
Остальное - балласт.
Лети.

@темы: I inside and up

---

А вообще-то у меня отец упал с крыши и сломал позвоночник. Не слишком страшно, ходить он будет, правда, нескоро. Главное - жив.

Я редко прошу о помощи. О серьезной - никогда. Но тут пришлось, иначе мне одной было бы просто физически не справиться. И я честно поражена реакции моих друзей. Зверлинга, который отпросился с работы, чтобы приехать и поднять отца на наш второй этаж, причем ему пришлось ждать скорой два часа. Моего дорогого буддиста, который после моей краткой вводной и просьбы приехать завтра за сотню километров от Питера помочь погрузиться, затащить лестницу и прочее спросил только "куда и во сколько?". Виталика, который примчался на своем додже, и эти чудные ребята вдвоем потратили на меня весь день, под проливным дождем таскали, носили, поднимали, спилили дерево... А обратно я ехала с ребятами, и газель с вещами ехала по Мурманке, а мы выехали на Московскую и встали около Пушкина. И когда я поняла, что мы совсем никак не успеваем помочь выгрузиться, отзвонилась Феликсу, который с Дарбис как раз был у Осечки, и они все вместе сразу же поехали ко мне - выгружать вещи. И я приехала, а все уже сделано, и наготовлена куча еды, и все вместе сидят с моей мамой на кухне, и болтают, и смеются, а Осечка печет блины, целую огромную стопку, и мы ужинаем все вместе, долго и весело, и Феликс с Дарбис остаются здесь...

И ты понимаешь, что теплые, верные руки каждый раз подхватывают тебя, когда ты уже не можешь стоять, и несут.
Так ты можешь все.

Спасибо, друзья. Очень искреннее, очень большое спасибо.

---

Нет, ну, падением в море все не закончилось, конечно же.)
Я чуть заплутала во времени, а, главное, меня послали не на ту остановку, и своему отъезжающему автобусу я помахала ручкой с тротуара. Прошла к ребятам на кассе, они печально сообщили мне, что ничем не могут мне помочь. После недолго размышления я спросила, как отсюда добраться до трассы на Петербург. После чего на меня вздохнули, посмотрели в большие чистые глаза
и посадили за простотак на люкс до Питера)

Дома, в массажном кресле, сыта и счастлива. Завтра на дачу - собраться, а 23го вечером уже совсем вернусь.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ну вы же понимаете, Кэтичка не была бы Кэтичкой, если бы в последний вечер не навернулась бы с камней в море, да?) Ну потому что тот факт, что после захода солнца сухого камня от мокрого не отличить, совершенно не мешал который раз бодро прыгать по крутому берегу)
Если что, все в порядке, не особо ушиблась, не слишком промокла, не сильно замерзла, вообще здорово развеселилась, только разве что деревянный браслет от встречи с дружелюбным камнем на мелкие кусочки разлетелся. Отпаиваюсь чаем с ромом)

Казалось, последний день должен бы пройти спокойно и предсказуемо, да как бы не так. И нет, это я не про падение в море.

Везу домой потрясающую абстрактную картину потрясающего художника и замечательного человека. К черту скучные сувениры). Кажется, если мы с родителями будем продолжать в том же духе, через несколько лет в комнаты просто не нужны будут обои, потому что все будет завешено картинами)

Чего-то не о том я. Лучше пойду-ка спать, а то еще рассвет завтра просплю)

---

А в Риге какой-то человек подарил мне охапку цветных воздушных шариков. Просто шел, шел, и подарил. Ящитаю, одно это и еще один потрясающий собор, сделали мне поездку)

Скоро домой счастье-то какое. Да нет, мне тут очень нравится, но неделя для такой домоседки - очевидный перебор) Пора отдавать, а не только получать.

Кэтичка играет в дженгу))

Хорошего дня, чего уж)

---

Мой друг, мне чертовски много хочется написать тебе. Про людей, про стихи, про единочество, про гальку на берегу, да мало ли, но как же писать, когда получаются всегда какие-то глупости, а полнота уходит.
А можно - можно я не буду ничего говорить, а? Ну вот совсем ничего? А можно я приду к тебе утром, до восхода, пешком приду, позвоню в дверь, ты откроешь весь заспанный, сонный и недовольный, а я тебе улыбнусь, обниму и уткнусь носом в плечо, и ты все-все поймешь, возьмешь две куртки - себе и мне, а то я ведь как обычно, выбежала из дома в чем попало и совсем замерзла, пока шла, возьмешь две больших-больших кружки чая и мы молча пойдем на крышу - рассвет встречать. Глупости, да? Ну это же важно - рассвет встречать. Хоть когда-нибудь, понимаешь?
Я много говорю иногда, а пишу постоянно много, но я не умею иначе, это мой единственный путь хоть как-то облегчить напор всего того, что творится, клубится и копошится внутри меня - письмо и танец, если я замолчу и замру совсем, меня просто на кусочки, кажется, разорвет, но знаешь... Ведь единственное, чего я действительно хочу - это молча уткнуться в плечо, и чтобы совсем не надо было говорить.

Ну можно, ну можно я приду к тебе до рассвета?

@темы: из писем

---

А меня из Пириты до хостела хороший человек Маркус вез на багажнике велосипеда, дадада. Последний раз на багажнике я ездила лет пятнадцать назад). Здорово так, и даже быстро, только ноги немного затекают)

А про музей под открытым небом, который привел меня в совершенно щенячий восторг, желание прыгать, хлопать в ладоши, визжать от радости, обнимать все, что попадется на пути, и нюхать, нюхать, нюхать все эти родные и чудесные хуторские ароматы, я обязательно расскажу)

---

Вашей непокорной покорной что-то внезапно ударило в голову вчера ночью и завтра я еду в Ригу)
А то готика готикой, но как же не посмотреть на барокко?)


Когда идешь на утреннюю мессу половину восьмого, город совершенно пустой. Залитый солнцем и пустой. И весь светится.

Доброе утро)



Я ранен светлой стрелой,
Меня не излечат.
Я ранен в сердце -
Чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна,
Как будто бы есть еще путь,
Старый прямой путь нашей любви.

А мы все молчим,
Мы все считаем и ждем;
А мы все поем о себе,
О чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает тебя,

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа -
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

И как деревенский кузнец,
Я выйду засветло.
Туда, куда я,
За мной не уйдет никто.
И может быть, я был слеп,
И может быть, это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути;

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа -
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

---

17.08.2012 в 22:25

Пишет  Россэ:

Amo ergo sum.

<...>

Я хочу показать это всем, рассказать, как это невыносимо хорошо, как от этого хорошо, научить, дать почувствовать, сделать так, чтобы это могли все. Это невыносимо больно - видеть, как кто-то не может так. Это невыносимо тяжело - понимать, что не объяснить и не показать и в несчастье своем человек и останется. Это желание остаться с этим человеком навсегда, потому что за всю жизнь - я смогу. Да, это - жизнь святой.

Я пью вино на широком подоконнике второго этажа улицы Лай, одной из старейших улиц Таллина, или чистый ром на берегу моря, задолго после захода солнца, когда все никак не уйти - волны же, а последний автобус только в полночь, или рисую церковь Нигулисте, взмывающую в небеса, или возвращаюсь поздно вечером через древние ворота в старый город, или пишу письма на коленке где-нибудь на взморье, или нахожу вдруг недалеко от Кадриорга какой-то заросший луг и усыпанную вкуснейшими яблоками яблоню, или танцую на совершенно пустой, залитой тихим желтоватым светом улочке... Я пронизана жизнью насквозь, у меня дыхание перехватывает, и мне невозможно хочется отдать все это, за просто так, за светящиеся глаза, мне нужно отдавать, я не могу не отдавать, мне дико больно видеть пустоту.

Знаете, эстонский музей Kumu скучен чуть более, чем полностью, но была там одна вещь, которая бросила меня в дрожь. Большой белый зал, где рядами на прозрачных постаментах, на уровне человеческого роста стоят головы. Много. Совершенно разных.

Как-то так это выглядит

(с)

Пишу: "Когда проходишь сквозь эти ряды голов. Каменных, с неподвижными взглядами, десятков разных голов. В какой-то момент становится жутко. Ты не проникнешь в них. Ты не узнаешь их. Не поймешь. Не поделишься теплом. Не заставишь улыбнуться. Не подаришь любовь. Не вложишь огонь в глаза."
Когда я проходила сквозь третий ряд, на меня накатила паника и я едва ли не выбежала из зала. Нет ничего страшнее невозможности поделиться счастьем. Держать за руку, когда кому-то плохо. Вытащить из горя или из глухой неподвижности. Отдать свое солнце и увитеть, как оно загорается в другом.
А ради этого - все, что угодно.

@темы: Семья ^_^, За порогом, VI портрет в интерьере, VII свое - чужое, Восемь тысяч вольт под каждым крылом

---

Там опечатка в прошлом посте, да)
"неужели же и десятую часть можно было умудриться вместить в одну жизнь? И как же выдержать еще несколько десятков?" — я имела в виду несколько десятков лет, конечно же, а не жизней)

---

Пишу тебе за три родины,
Моё долгое путешествие.
Годы прожиты, люди пройдены,
И опять живу против шерсти я...

Моя долгая, долгая дорога, куда же ты ведешь меня, я никогда не пыталась понять, да и не пытаюсь, но иногда становится жутко от своего неумолимого полета, согласного ветру и берущему силу и начало помимо меня, в том, что больше и сильнее меня...
Но я снова вззмываю, дыхание перехватывает, и уже неважно, я же знаю - Inside and Up.

Пишу тебе за три посоха,
Моё главное приключение.
Я иду по дну, будто посуху,
А мир опять плывёт по течению.

Я далеко от всех-всех, я в дышащей тишине моря и города, но главные - они по-прежнему рядом, я разговариваю с ними внутри головы, я чувствую их рядом, и это абсолютная мера любви, я ведь "взяла с собой" за русскую границу всего лишь четверых человек.
И эта странная, странная история (впрочем, когда были другие) - как вопреки всему, вопреки вообще всему ты продолжаешь оставаться для меня счастливой, уму непостижимо.

Пишу тебе перво-наперво
О том, что уже потеряно.
Пишу о том бело-набело,
И уже не стучу по дереву.

О том, что ещё не начато,
И неясно, когда аукнется,
Я пишу тебе черно-начерно -
Надежду цежу по унциям.

Пишу тебе за три выстрела,
Моё зыбкое перемирие.
В кобуре моей что-то вызрело,
Только я не пойму, что именно.

Здесь действительно пишется, не может не писаться, все больше внутри головы, но порой не помещается, перехлестывает, выплескивается...
Снова все меняется, вернее, основа остается, как и всегда, глубинное зерно, но что вокруг... Которую жизнь я уже живу за эти пять лет? Иногда мне кажется, что мне сто пятьдесят, я старая, как черепаха Тортилла, потому что столько всего уже пережито и прожито, и пройдено, и понято - неужели же и десятую часть можно было умудриться вместить в одну жизнь? И как же выдержать еще несколько десятков?

Моя северная кровь говорит все громче, а я даже и не чувствовала, не понимала ее в себе.

Но я вижу галеры с язвами,
И в тени иных, будто в нише я.
И глаза мои вроде ясные,
Но в мозгу царит чернокнижие.

Чудеса чересчур воинственны,
И в ходу по воде хождения.
Здесь на каждого по три истины,
И на всех одно заблуждение.

Мне бы чуть тише, мне бы спокойнее, мне бы... Да что говорить.
Слышишь - море.
Видишь - родных.
Чувствушь - себя.
Знаешь - путь.
Даришь - тепло.
Лети.

Пишу на деревню дедушке -
Забавляюсь свободой творчества.
За душою моей - безденежье
Да постылое богоборчество.

Я спиной к спине - тот же вроде бы,
А лицом к лицу - так вообще не я.
Я зову тебя за три родины,
Моё страшное возвращение...

Бумага моя кончается.
Продолжается расстояние.
Я пишу тебе паче чаянья
Из отчаянья - в покаяние...

@темы: Eesti, I inside and up

---

Никогда больше не пойду в плохой музей. И в средний тоже не пойду. Нафиг такое искусство, у меня еще не весь Эрмитаж изучен.

Но речь не об этом.

Нельзя приезжать "смотреть город". Смотреть можно на картинках, да и то не стоит.
В город можно приезжать только жить. Не выстраивать стройных планов, не бегать по экскурсиям, только ходить по улицам, чувствовать ветер и идти туда, куда потянет. Разговаривать со стеклодувом, школьником, или художником, которые попадутся на пути, сидеть подолгу там, где хорошо, уходить оттуда, где ничего не чувствуешь, даже если это считается "маст си". Слушать можно только себя. Понемногу научишься - сначала голос будет слабый, но потом все ярче и сильнее.

Только тогда - увидишь. Не посмотришь, а увидишь, чувствуешь разницу?

_____________________________
Город. Старый город, средневековый, красночерепичный, мощеный булыжниками, в кольце стен, с узкими извилистыми улочками, такой живой и такой древний, дух захватывает. Ночими разговаривает - тихо, мягко, но внутри - сурово и сильно. Много про город напишу. Хорошо мне здесь, очень хорошо. Хорошо и строго.
_____________________________
Органный концерт в огромном средневековом католическом соборе, древнейшем в городе, с прекрасным органом - это невероятное. Я периодически отключалась, потому что невозможно столько чувствовать и с такой силой - с ума сойдешь. Наизнанку выворачивает. До самой глубины. Я действительно не могла выдержать больше пятнадцати минут жизни внутри музыки. Когда весь древний камень церкви дрожит в звуке, и летит вверх, выше стрельчатых окон, выше башни...

____________________________
Море - оно потрясающее. Когда-нибудь я про него напишу. Про старое, мощное северное море, про расплавленное золото огней на глади, про волны на просвет солнца, про закаты, про каждые раз неповторимый контур набегающей волны, про тишину, про чаек и медуз, про выгибающуюся линию горизонта, про мерное, мощное дыхание...
И больше ничего нет. И все истинно. И остается только действительно важное.

_________________________
Путеводитель говорил мне, что трамваев в городе всего четыре маршрута, и приезжему они не понадобятся.
Ну конечно же, ни на чем, кроме трамвая я, естественно, не катаюсь, если вообще катаюсь. И обязательно дождаться именно того, гдеможно в окно высунуться, а то как же...

____________________________
Церкви. Католические церкви. На самом деле, это главная причина, почему я хотела в Таллин. Первый раз я была здесь давно, когда мыездили с гастролями, нас потащили на пешеходную экскурсию по Старому городу после концерта, когда хотелось только лечь и умереть, я не помню почти ничего, кроме стеклодува, на которого некогда было посмотреть, убитых мостовыми каблуков и церкви. Обходив все, я так и не поняла точно, в какой именно я тогда была, да это и неважно. Но это было потрясающее ощущение - светлых чистых белых стен, высоких стрельчатых окон, арок и колонн, и, конечно же, органа. Тогда я впервые в жизни подумала, что в религии, кажется, и может быть что-то хорошее.
Ну и да. Это все невозможно мое. Сижу подолгу, в наушниках грегорианские хоралы, и рождаюсь заново.

@темы: Eesti, IV мое зрение

---

I am sitting in the evening at the seaside and listen the waves. Alone. Seaside of the big city and nobody, do you understand?
And suddenly — a man on the bicycle. Set in few meters and looked in the sea too. Just looked and looked. And than drive away.
I wanted come and hug him, honestly. Just come and hug, with no words, and go away. Because — on bicycle. on the seaside. To sit a little on the cost. No more. And there is nothing more, you now?)