Традиция нелепостей с моим участием в мишиных концертах не заканчивается. То узнавала о том, что танцую, увидев свою фотографию на проезжающем автобусе, то прочитав на случайной афише, то Миша обещает перенести начало, чтобы я успела, и забывает. На этот раз приезжаю почти впритык и обнаруживаю, что они сменили площадку (конечно ничего я не читала, на репетициях не появлялась, а сказать мне Миша не сказал).
Но все успела, вышла везде где надо и почти ничего не забыла.
Миша, конечно, невыносим, художественность того, что он делает, для меня часто сомнительна, не раз мы с ним от души ругались, но он без сомнения мой друг "навсегда-навсегда", так что выручаю всегда без вопросов. Как и он меня выручит, если что.

Известная пожилая художница подписывает и дарит мне "Рубаи" Хайяма - сумасшедшие иллюстрации, шрифт, стилизованный под арабскую вязь, и - душа моя - бесконечность сложнейших виньеток и плетений. Говорит, что помнит еще как я танцевала Маргариту в "Воланде и Маргарите". Я ужасно смущаюсь, но приятно до невозможности.
________________________

Любимый купальник обволакивает самой первой кожей, инстинктивно выпрямляешься. Экзерсис после долгого перерыва восхитительно неизбежен - дождаться, пока дома будет пусто, освободить все возможное место, ничего лишнего в тренировочной форме. Лишнее из головы улетучится через три минуты.
Пробежаться по всем мышцам, прочувствовать каждую, с наслаждением ощутить, как из мертвых становятся тугими, потом эластичными, потом легкими. Как движение разливается по телу, снова делая его частью тебя.
Конечно срываюсь в танец несколько раз за занятие - потому что нельзя не.

В голове остается только море и ветер над морем.

Почему-то вспоминаю, как танцевала на теплом песке дуэтом со скрипкой одной из сестер Венди на "Расскажи мне о море". Как тело подхватывало скрипку, а скрипка - тело, мелодия и танец переплетались и отталкивались друг от друга, а за спиной Финский залив переходил в Балтийское море.
Я не раз танцевала с музыкантами, которые умеют в дуэт, но эта история про море и скрипку - особенная.
Потому что, конечно, когда я совсем-совсем танцую, я всегда танцую скрипку.
Потому что когда все совсем-совсем, то остается море.

Не умею не танцевать.

---

Четыре ночи, мы с умнейшим и душевнейшим армянином в самосвале, который летит под сотню где-то между Москвой и Питером, обсуждаем под кофе христианство и мусульманство, священные книги и их интерпретации, мировой терроризм, армяно-азербайджанский конфликт и любовь, он рассказывает мне отрывки из армянской истории и объясняет, почему гордится своим народом.
Я хорошо умею рассказывать положенные путешественнику байки, но никогда не использую их в качестве простой и на самом деле предельно честной монеты в отношениях стопщика и драйвера.
Байки, как и все, что я говорю в машине - только способ разговорить собеседника, добраться до его важного и сокровенного, дождаться, чтобы у него по-настоящему загорелись глаза. Человеческое интервью как способ взаимодействия с миром. Легилименция - это конечно же очень просто.

На трассах посреди нигде очевидцы рассказывали мне о чеченских, афганской, грузинской и украинских войнах, жаловались на жен, гордились детьми, восхищались и тосковали по матерям, делились красивыми и сильными историями, рассказывали о деревнях и маленьких городах, об армии, о зоне, о поиске себя, о горах и степях, о любви к дороге, о сокровенных мечтах, о несправедливостях и добрых делах, читали свои стихи и ставили любимые песни.
Объясняли, как готовить национальные блюда, подсекать рыбу, молотить сено и строить дом. Врали конечно тоже, нелепо и бесхитростно, стремясь увидеть в моих глазах отражение того себя, кем они хотели бы быть - и это бесхитростное вранье говорило о них не менее честно, чем самая правдивая правда. Слой за слоем с людей соскальзывала шкурка.
Жали руку, звали сестренкой, предлагали любую помощь навсегда.
Очень многим я ставлю одну из песен Флойдов, которая рифмуется в моей голове с человеком, с которым я только что провела несколько часов. И смотрю, как меняется лицо, и вслушиваюсь в паузу после того, как трек заканчивается. Почти не ошибаюсь.
Для меня автостоп - это действительно гораздо больше, чем способ передвижения.

У Жени, Кьяры и Оками мне давно уже так же спокойно, как и в других местах, которые ощущаю своим , принимающим пространством.
Соигроки Дурмстранга невероятно прекрасные, нельзя так сильно любить людей.
Про Москву еще расскажу.
Или нет.

Хорошего вечера)

---

Ощущение "не могу не" в целом сопутствует мне довольно в большом количестве вещей.
Но, кажется, чаша "не могу не преподавать" все же, наконец, перевешивает радикально.

Галечка ужасается - "Но вы же так хорошо пишете!". Я объясняю что-то про преподавание как самое важное из того, что я умею, но на самом деле все проще. Внутренняя потребность, которая бьется изнутри, просто есть, и ничего с ней не сделаешь.
Рябиновая сережка, сережка золотистого листа.


(я скоро перестану писать про Дурмстранг, правда-правда)
Вчера вечером заезжаю к Оленьке - думаю, ненадолго, а потом в два ночи пью у Марыськи "Ночи Кабирии", вот все это.
Дала Женьке согласие выезжать в делегации Дурмстранга в Хогвартс, сегодня ночью еду трассой в Москву, потому что в понедельник там постигровая.
Люблю эту сказку невозможно.

Пусть тут немного телефонофоточек Бьянки будет, что ли.

Тык милоты

Зареванный пафос

И Логос!

@темы: Кэти как украшение интерьера

---

Добрая порция моего благословенного города быстрым шагом - то, что нужно на этапе формулировки своего следующего куска пути.
Солнце в разрывах, мозаичный двор и качели у Спаса, настоящий Летний сад за новоявленными после реконструкции решетками и дедушка Крылов, который в моей голове смыкает пару десятков времен, автобиографий и воспоминаний.
В Русский или Эрмитаж пока медлю, а в Фонтанный не заглянуть - грех. Слушаю голоса очевидцев, вчитываюсь в газетные вырезки на стенах, купаюсь в словах в Белом зале, говорю о важном со смотрительницами.
Пожалуй, все еще самый живой музей города.

Я говорю про работу с разными крутыми людьми этого города, и кажется, все постепенно вырисовывается.
В общем-то даже не сомневалась, что после семестра Дурмстранга очень быстро разберусь, что мне теперь надо от жизни и что я ей могу дать.

В воскресенье мессу будет вести мой любимый пастор, и я, конечно, вся предвкушение.

Один из самых радостных послеигровых моментов - автобус с полигона, я свернулась на коленях у Реды и думаю о том, что оставляю мой Логос, мою ветвь и семью позади. И сразу следом - вспоминаю, сколько своих людей ждет меня в моем благословенном и некоторых других городах и странах. Которые без колебаний пойдут за мной, когда я позову их. Которые всегда без вопросов примут и всегда помогут. Как и я их без сомнения. Которые такие свои, что как так можно вообще. Мой Логос, который всегда во мне, всегда со мной и за мной.

Все это счастье, конечно.

И кофе в красивой кружке с блинчиками с медом. Этот неловкий момент, когда ловишь себя на том, что выбираешь мед не из-за вкуса, а из-за цвета, ощущения и символьного ряда. И получаешь от него по этому поводу много удовольствия. Ой все).

---

Я начну с игроцкого, на самом деле.

Конструируя персонажа, я обычно формулирую в голове несколько ключей, которые определяют его, и то, как в это играть.
Пожалуй, главным ключом Бьянки была непримиримость. Острота конфликта. Категоричность.
То, от чего я давно отказалась, пытаясь услышать каждого и вникнуть в него, стремясь видеть людей, а не их проекции.
И в то же время чего мне все равно не хватает. Потому что огонь правды (относительность которой я чертовски хорошо понимаю) во мне все равно никуда не делся. Вообще. То, что мама зовет "обостренным чувством справедливости", то, за что любимый главный редактор зовет солдатиком, то, из-за чего моим ближним и мне снятся сны про мои осмысленные смерти.
В целом я научилась непротиворечиво балансировать между этими характеристиками личности, хотя при малейшей возможности выбора привыкла проходить самой мягкой тропкой понимания и принятия. Что, честно говоря, далеко не всегда считала правильным среди себя.

Конечно, дорогое Мироздание Дурмстранга не знало об этом, когда огорошило меня новостями: теперь моя непримиримая Бьянка не может становится причиной конфликта, не может принимать сторону в конфликте, не может уходить от конфликта и обязана пытаться разрешать любой, о котором узнает. Это такая специальная магия игры.
Так перед началом семестра я оказалась перед задачей, с которой не справилась до конца в реальном мире. И которую мне предстояло решать девочкой Бьянкой, на десять лет младше меня. На которую насильственно пересадили то, к чему она, мне казалось, была органически не приспособлена.

Далее - от лица Бьянки. Про все остальное, а потом про это. (В жизни не писала таких ГИГАНТСКИХ отчетов)

Глава первая, трудная. Долгая дорога домой

Я никогда не забуду тот ужас, который охватил меня, когда на распределении я услышала "Ракоци". Я никогда не забуду то бессилие и ненависть к себе - за, то, что сформулировала не то и не так, за то, что не решилась отказываться выбирать предмет и сказать честно "Мне не нужно ничего кроме себя, чтобы менять этот мир", за то, что так стыдно боялась.
Я никогда не забуду мой первый семестр, наполненный этой ненавистью к Дому и к себе. И параллельно - презрением к себе за то, что не могу постичь замысел мира, зашвырнувшего меня сюда, не могу справиться со своей дорогой - ведь очевидно, что я здесь зачем-то. Зачем, черт возьми? Сколько разговоров было переговорено, скольких я пыталась услышать - Что такое Ракоци? О чем он? Как в это жить? Я старалась, видят боги, я изо всех сил старалась услышать этот дом. Но он был нем для меня.

И Мастер Всадник - как обещание ниточки, которая возможно все же свяжет нас. Обещание ветви, как места, где я возможно перестану быть в нигде. Отчаянная надежда на то, что уважение приведет к пониманию.
Надежда, которая не оправдалась.
Тягостное понимание того, что на самом деле я никак не могу учиться у Мастера Всадника, пока она для меня - воплощение клетки, в которой меня заперли. В которой по-настоящему я могу только метаться и рычать. Дистанцироваться от каждого, кто живет здесь - кроме, пожалуй, Штефана и Анте. Дистанцироваться всеми способами, выстраивать непробиваемую стену отстраненности, потому что иначе я буду ненавидеть их. Не то чтобы эти люди заслужили. Не то чтобы это была позиция сильного.

Я исчерпала ресурс яростной попытки принять. Я приходила в Ракоци только чтобы поспать. Я почти переселилась в Князя. Я отдыхала здесь сердцем. Я без усилия понимала этих людей. Я продолжала их. Я знала, что скоро я решусь. Что так или иначе я не намерена мириться с этой неправильностью. Что все десятки слов о том, что переходить из дома в дом нельзя и невозможно, потому что нельзя и невозможно никогда, ни в чем меня не убедят, пока я вижу, как правильно. Так или иначе я докажу Дурмстрангу, что мое место в Князе. Чего бы мне это ни стоило.

Первый путь должен быть предельно открытым. Судя по тому, что я слышала от всех взрослых, детей и аспирантов, у меня не было ни единого шанса. Но у меня достаточно собственного достоинства, чтобы сказать обо всем прямо. Мы с паном ректором идем вокруг озера - круг, второй. Как вдруг он говорит мне то, чего я меньше всего ожидала услышать. Вечером. Мы поговорим с ним вечером и он "закроет этот вопрос раз и навсегда".
Это было невозможно, но это было.
Никто в школе и за ее пределами не узнал в тот день об этой договоренности. С Мастером Смерти я должна была встретиться один на один, не имея никакой поддержки за спиной. Это важно. Я так решила.

И еще одно. Что бы ни случилось со мной на этом разговоре, сначала я должна выполнить задание. Самое горькое, самое невыносимо тяжелое задание, которое дала мне Стерх. Найти нового учителя. С которым я столько медлила - чтобы точно не ошибиться. С моим неизбежным на самом деле выбором, который кажется таким сложным, когда твой первый и вечный выбор - Стерх. Наконец я принимаю очевидное. Никто в этой школе не может вести меня так верно, как Лейтис, кем бы он ни был. А с остальным - а с остальным я справлюсь. Беззвездная ночь и холод балконного пола. Я ни секунды не колеблюсь даже после того, как он говорит мне те вещи, которые могут заставить меня передумать. Я усмехаюсь внутри себя полярности моих учителей. И принимаю ученичество.
Мастер Стерх, вы были бы мной довольны?

В стекляшке темно и пусто. Маска Мастера Смерти словно оплывает темной кровью. Шаг за шагом, ответ за ответом, даются очень трудно, но ясно и бесстрашно. Девочка очень выросла с тех пор, как проходила через Дверь. Девочка идет твердо. Смотри на меня, Дурмстранг, смотри на меня, Смерть, смотрите. Вы не можете не видеть, где мое место.

"Я разрываю твой контракт со Школой".
Меч падает тяжело, как гроза на выжженное поле.
"Я принимаю тебя в Школу, в Дом Князя, на младший курс".
Меч падает второй раз.
Я, кажется, не совсем понимаю, что сейчас произошло. Моих сил хватает только на то, чтобы выпрямиться и поклониться Мастеру Смерти.
Сейчас нужно пойти к Мастеру Всаднику. Сейчас будет трудно еще раз. И очень больно.
Кажется, до меня начинает доходить.


Глава вторая, легкая. Семья

С лестницы я сбегаю почти на крыльях - за формальным подтверждением формального ректора. И следом почти с разбегу падаю на колени перед Мастером Гофманом. "Возьмите меня к себе на ветвь". "Беру! - восклицает декан без секундного размышления, и я вижу, что у него горят глаза. - Прямо сейчас. В горницу, быстро!"

Какой-то час назад я была здесь с Милославой - гостями, которых привечают, но которые только гости. И Русалью, и Иване Купале не моргнув глазом я предпочла этот полумрак и теплые лица, Мастера Гомана у окна, "я никогда не" и разноцветному чаю - на самом деле невесомому и вкрадчивому процессу обучения. "Логос, вы такие классные, - признает пан Ян, поднявшись к нам под "Ночами Кабирии" с празднования Ивана Купалы, - У меня есть для вас подарок"...
И все это искристое и волшебное - и в то же время сильное и трудное - было непреодолимо не мое. Было.
Теперь я взлетаю по лестнице вместе с Мастером Гофманом.

"Можно только Логосу!" - восклицают студенты, которые готовят ритуал смены деканов. "Теперь она Логос". Сумбурные и радостные поздравления, обсуждение ритуала, бесконечное количество шуток, Дрэкул тут же тащит откуда-то матрас мне на кровать...

Пока я даже ничему не могу удивляться - ни тому, какие они открытые, ни тому, как безраздельно и сразу они меня приняли, ни тому, какие они живые. Я могу только улыбаться во весь рот, во все сердце, во всю душу, смеяться и шутить, воодушевленно участвовать в подготовке ритуала и думать только одно - "Дома, дома, дома, я наконец-то дома".
И потом, под сиянием звездного неба на потолке, когда вся ветвь уже мирно спит, еще часа два не заснуть от бьющегося в горле бесконечного счастья. Я добилась и я дома. Мое новое воспоминание на Патронус.

А дальше - дальше столько света. Мозговые штурмы, сочинения благодарностей преподавателям и их воплощение (смотреть, как преображаются лица - бесценно), нескончаемая словесная игра, торжественные "Я замышляю шалость и только шалость", за руки ветвью прыгать через растянутый магией слова костер, кружиться в вальсе на спонтанном балу в стекляшке. Швыряющий на пол палочки пан Ян - "Я доверяю вам!". Меланхолично рисовать карты в подарок Гофману у печки Князя, пока вокруг носятся упыри, бескуд и прочая нечисть. И - что удивительнее всего - видеть смысл и в этом тоже.

За несколько разговоров, одну методичку и два задания Мастера Гофмана я начинаю видеть мир и слышать, как он говорит со мной, в тысячу раз отчетливее, чем мне удалось это за два семестра в Доме Ракоци. На этот раз со мной говорят на языке, который я понимаю.

Темное пятно на сердце - вина перед Мастером Всадником. Но будет время. Я докажу и обьясню, я не брошу, я все равно буду рядом. Теперь - могу. Теперь наконец-то могу.

И - бриллиант души. "Все, что сказано на Логосе, остается на Логосе", сколько раз я слышала за этот семестр. "Мы говорим все". Слышала, но оказывается не воспринимала. .
А потом становится невыносимо трудно. Так невыносимо, что я понимаю, что не справлюсь. Что я всего лишь маленькая волшебница семнадцати лет, и я не могу решить все эти проблемы вокруг меня. Что меня задавило ими, что я не могу больше. Не могу.
Я забиваюсь в угол и тихо рыдаю там, потому что больше не могу. Как вдруг слева на полу рядом со мной возникает Мастер Гофман. Справа - Дрэкул. За колени обнимает Яблонька. И ветвь кучкуется вокруг меня, смотрит тепло, бережно и требовательно. "Ну?" Я вообще не понимаю, что происходит. Я отрицательно мотаю головой, но они все равно здесь как само собой разумеющееся и говорят что-то мягкое, теплое и верное. И только здесь до меня доходит. "Вы что, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО всем друг с другом делитесь", - мой вид в этот момент такой шокированный, что они смеются. "Ну конечно".
И вдруг почему-то становится просто говорить. И вдруг почему-то не нужно позволять себе доверять им - это выходит само собой. Вдруг я принимаю их семьей. И вдруг камень падает с моих плеч, оказываясь пушинкой в ладони. Вдруг я понимаю, что на этой ветви справлюсь со всем.

Глава третья, невозможная. Путь мира

Нет, дело не в том, что я сделала бы что-то по-другому, если бы у меня был второй шанс. "Я ни о чем не жалею", - зачем-то яростно добавляю я в конце рассказа твари мира снов, рискуя памятью о самом важном своем поступке ради Мастера Гофмана.
Я правда ни о чем не жалею, потому что закрыв печать я сделала единственно верное. Но, кажется, на этот раз я взяла на себя груз, который скорее рано, чем поздно, переломит мне хребет. Я не тот человек, который способен поддерживать мир миром. Я Драгош, я воспитана как Драгош и думаю как Драгош, я Бьянка, наконец. Одно из самых приятных воспоминаний первого семестра? Ссора с Ангелиной за дело и победа. Второго? Своевременная Инсендио Максима в вампира. Мечта? Как бы быть аврором, но без договора с Горним миром.

Кажется, это правда переломит мне хребет.
Я не боюсь смерти. Как раз наоборот, мысль о том, что в крайнем случае я просто умру, всегда успокаивала меня. Но теперь я не имею ни права, ни возможности умирать. Не имею права перед мирозданием, не имею возможности из-за дяди. Очень страшно рисковать. Мысль о том, что теперь я не могу умирать, доводит меня до отчаяния.

На плечи бухаются мешки не моих проблем, в которые я никогда не хотела вникать. Ссора Ректоров. Кейн. Ненависть школы к темному дому. Но, пережив ощущение своего бессилия и взяв себя в руки, я шаг за шагом начинаю расплетать запутавшееся. Это та тонкая настройки мироздания, в которую я не умею, я куда лучше умею пробивать лбом стены, но я учусь. Даже придерживая до поры столь любые мне радикальные решения вроде ритуалом лишить ректоров желания самоутверждаться за счет друг друга. Это тяжелый путь для меня. "Я справилась недостаточно хорошо" - самая тяжелая боль семестра. Я стала хуже, потому что я уже не так сияюща, как прежде. Я на ступень ниже. Я влияние третьестепенного порядка.
Это невыносимо.
Я иду только потому что выбора у меня нет.

Как нелепо получается с Даниной. Переубеждать кого-то, что я не трус, я считаю ниже своего достоинства. Она оскорбила меня недоверием. Она заставила выйти из круга кровяной помпы для Штефана. Я не хочу ничего делать с этим конфликтом, я вычеркиваю ее из своей памяти, из своей родни, из своей жизни. Данина Драгош больше не трогает меня. Мне все равно.
Пока вдруг - совершенно случайно.
Я сижу подле пана Яна, пока Селина сдает ему легилименцию. И вдруг она спрашивает "Данина Драгош". Среди ассоциаций я слышу "Потерявшийся ребенок". И понимаю, какой я идиот. Взлетаю к колдокрылу - "Там Фуга Темпере, туда нельзя". Бессильно остаюсь под дверью. Данина, не умирай сейчас. Не смей умирать сейчас. Я так и не успею толком с ней поговорить. Только одну сдержанную фразу. Но, возможно, у нас еще будет время.

Нет, что-то получается. Дрязги студентов разрешаю играючи, уже почти не задумываясь. Через отвращение к своей слабости учусь тонкой настройке мира. Я делаю это так, как могу с моим характером, но все же делаю.
Колдокрыло, в котором мы оказываемся с Имир и Петру и я вдруг понимаю - вот она, еще одна возможность смягчить происходящее, даже если не могу это сделать своими руками. И я говорю с ними, зову Ангьялку и говорим еще раз, зову Влэдека и говорим, и наконец на подъеме встают и готовы апарировать в родовое поместье. В последний момент решаю идти с ними, несмотря на риск. Я смогу держать себя в руках.
Смочь? Смогу.
Парализующий страх, который я ненавижу. "Бьянка?" - поворачивается ко мне Штефан Драгош после всех слов. Видимо, у меня на лице написано, что мне есть что сказать. Я не размыкаю рта, потому что боюсь. Потому что если я сейчас открою лавину слов, она вынесет меня за все возможные границы. Мне смертельно стыдно. Я молчу и чувствую, как печать невыносимо давит мне на плечи.

Вот что оказывается действительно неподъемным. Невозможность идти на конфликт.

Действительно страшно было даже не тогда.
На истории магии Сигизмунд встает и начинает говорить через Мирослава. Я инстинктивно встаю между Яном и этим. И все, что есть во мне в этот момент - ненависть к тому, кто угрожает моему учителю. В этот момент мне плевать на свою жизнь, на судьбу мира, на что угодно еще. Если сейчас он нападет на Яна, если даже только словами попытается уничтожить его в глазах учеников, я попытаюсь его обезвредить, уничтожить, что угодно. Он не смеет трогать моего учителя.
Потом Сигизмунд уйдет. Кажется, я только начала с ним спорить. Моя ярость отступит почти сразу. И придет страх того, от чего я только что была на волоске. И что бесконечно сильнее меня.
С чем я понятия не имею, как справиться.
"Ты скоро научишься", - говорит мне пан Ян так, как будто не сомневается в этом, и это единственная фраза за оба семестра, которой я не могу поверить. Я не понимаю, как. Я знаю, что того, что угрожает жизни моих дорогих людей, не должно существовать потому что не должно существовать никогда. Я знаю, что это сильнее меня.

Но я по-прежнему иду, потому что выбора у меня нет.

Эпилог

"Сейчас ты на середине реки. И берег так далеко, что тебе кажется, что ты не двигаешься. На самом деле это не так". Последним аккордом этого дьявольски трудного семестра, семестра, под которым я сама себе написала "не прошла экзамен", мы с паном Яном стоим на рассвете у озера.
Сейчас я знаю, что он прав.
Сейчас я знаю, что не поступилась собой даже в этих условиях, значит, не поступлюсь собой никогда.
Пока ты учишься примирению, из страха оступиться рождается сила.
Над озером светает и я твердо обещаю себе - самый главный экзамен следующего семестра я сдам.
В конце-концов, кто теперь студент дома Князя.

---

Все собираюсь написать отчет по Дурмстрангу, смотрю на блокнот из поезда, исчирканный моментами из игры, открываю черновик, смотрю в себя, закрываю черновик.
Еще немного нужно переварить.

Левая сережка - гроздь рябины и черники, подарок Герды Арпад, память о Рябиновой ночи.
Правая сережка - золотой лист, пара к той, что была подарена Лейтису.
Кажется, еще долго я не буду их снимать - и даже плевать, насколько они будут подходить или не подходить ко всему остальному. Более того - кажется, серебристым ключу и листу пришла смена.
В волосах - гребень, который Стефания надела на меня в первый день на Логосе и в котором я проходила до конца семестра. Красные ягоды, белые цветы, зеленые листья.
В символике как в шелках.

В общих благодарностях МГ пишу Вы третий семестр делаете для меня чудо, после которого выходишь в реальность и асфальтовым катком сметаешь все лишнее и завоевываешь необходимое. Я совру если скажу, что без вас бы я никогда не, но это было бы куда труднее, мучительнее и вовсе не так сияюще. Для меня Дурмстранг про то, что для волшебства не нужна волшебная палочка. Формулировка "полигон для тренировки бытия", пожалуй, была самой точной.

На самом деле все это настолько правда, что такого не может быть, потому что быть не может.
__________________
Нельзя сделать на длинную игру персонажа, который сильно на тебя не похож. Но я третий семестр периодически замечаю такие штуки, что оказывается, Бьянка еще больше я, чем мне кажется.
Только сейчас я сообразила, что мой любимый религиозный символ идет из испанской традиции, и это меч на кресте. Он, между прочим, уже не первый год у меня над камином висит. Слева меч на кресте, справа светлый итальянский лик Марии. Исчерпывающая иллюстрация моих отношений с невыразимым, на самом деле.

---

С Дурмстрангом же как. Каждый раз думаешь - куда вообще прекраснее может быть.
А игра тебе такая - "А вот куда".
Кажется, у меня есть отдельно РИ, и отдельно вообще - эта история.
У меня пока нет возможности написать большой ли красивый пост, но то, что я писала в восемь утра после окончания игры перед тем, как лечь спать, я сюда все же перебью. Потому что невозможно .
________________

И это был свет, и это был Логос

Невозможно измерить количество любви и степень принятия.
В конце-концов очередной семестр заканчивается, ты оборачиваешься и потихонечку, по крупицам начинаешь вспоминать, что сейчас за месяц и год, кто ты и в чем сейчас твоя жизнь. Потихоньку из другой ткани реальности плавно начинают выступать - родные, друзья, проблемы, задачи. Еще неявно, контурами, и то только если сосредоточиться.

Здесь ты даже "по колено в крови и по пояс в любви" (Яблонька, спасибо за формулировку) - действительно только летящая стрела. Воли и силы мне хватает и так, но пространство игры и ее концентрация дает возможность той степени осознанности, импульса и света, которую не могу постоянно удерживать в жизни. Которая часто ослабевает, а иногда и вовсе теряется. Дурмстранг - полигон для тренировки бытия.


Более того - место, в котором для Бьянки есть учитель, которого я не могу позволить себе. Тот, что видит ее насквозь и может ее направить. Тот, что одним предложением может разом дать ясность всему. Которому доверяет бесконечно.

Теперь у нее есть и Логос, к которому она так рвалась и в который наконец влетела. Логос, ее свет и тепло, и семья, и легкость, и звездное небо над головой.
А еще - Стерх, которая всегда за плечом, и Мастер Всадник, и декан пан Гофман, и пан Ректор, и еще волшебные и незаменимые.

Эта сказка для меня давно уже больше, чем ролевая игра. Это пространство структурирования мира. Это плоскость, которая выявляет важное и отсекает лишнее.

Потом я вернусь. И пан Ян останется во мне. И Стерх. И Милана.
И волшебность мира.
И внимание к тому, что вокруг.
И равновесие.
И право исправлять, даже когда кажется, что не мое дело.

Бесконечно много.

_______________________
Летящей стрелой Бьянку назвал пан Гофман.
Имя для персонажа было выбрано в честь единственного арбалета "Бьянка" в Dragon Age.

---

Ну, окей, вот мне и исполнилось в полтора раза больше лет, чем мне периодически дают.

И последне десять из них были как за двадцать.
Я много ездила и делала, еще больше любила.
Со мной были лучшие в мире люди.
Я восемь лет учила детей и не очень детей танцевать, думать и писать. Писала про людей, проблемы и политику. Училась в лучшем университете любимого города на полутора факультетах и еще немного - в Академии русского балета. Делала штуки из дерева, скакала галопом по полям и в горах, ездила наугад, шила, делала проводку, играла в РИ, танцевала на доброй половине площадок города, бренькала что-то на гитаре, чуть не вышла замуж, валила лес бензопилой, строила дом, занималась с детдомовцами, очищала озера в Ленобласти, восстанавливала водонапорную башню, лазала по недостроям и заброшкам, ходила стопом. Много читала.
Не уехала в Сирию.
Не стала рваться в Гео.
Не получила физмат образования.
Не пошла в МЧС.
Не ушла в монастырь.
Становилась мягче, где можно и жестче, где необходимо. Научилась прощать по-настоящему.
На меня нападали, мне угрожали, меня пытались подкупать.
Меня берегли, подхватывали, помогали, были рядом, верили в меня.

Это правда были длинные десять лет.
Мое сердце по-прежнему болит за этот мир и за каждого, кому в нем плохо. С переменным успехом я стою свою вахту, отвоевываю у хаоса вершок за вершком. Я далеко не лучший и не самый сильный человек. Я много ошибаюсь. Я все еще не могу решить, какой путь действительно мой. Но я очень стараюсь быть.
Часто у меня это получается.

Я бесконечно люблю тех, кто рядом.
Вы мой свет.

Все еще определяю себя в том числе через "Лебединую сталь" БГ.
И это хорошо.

---

Продолжаю лениво проставлять теги в старых записях (раз уж Яндекс больше ничего не ищет), периодически натыкаюсь на прекрасное.

"- Вы ни в какой партии не состоите? - интересуется у меня завкаф
- Что вы, нет, боже упаси.
- У вас просто взгляд такой. Как у Розы Люксембург."

Думаю, что почему-то перестала писать про кучу интересных штук, хотя штуки никуда не делись. И это, конечно, не годно.
Но повешу все равно про другое, двухлетней давности.

"Я вот все пишу про любовь там, внутреннюю правильность, доброту и бла-бла-бла, но на самом деле все это работает, когда у тебя сил внутренних хватит, чтобы снести пол Нью-Йорка. Когда внутри пульсом бьется дерзость и смелость. Когда ты упрямый. Когда ты умеешь идти прямо и ровно, и ни за кого в этом мире не держаться.
То, что выходило из сплава злости, боли, любви, ненависти, ярости, гордыни, зависти, стремления, непокорства, принципиальности, обиды, максимализма, презрения, еще вороха всего - вороха, куда больше, чем наполовину состоящего из не самых приятных черт человеческих. Но именно там, во всем целиком ты становишься "я". Ты там обретаешь границы свои и отдельность свою, там выбивается та самая смелость, упрямство, самодостаточность и прочее.
И уже только потом, обретя это "я", ты начинаешь учиться обретать мир.
Когда тебе есть что поставить перед этим миром.

Как хорошо цитировала Рос своего лектора, "чем слабее человек, тем он злопамятнее".

Конечно, есть другие пути. Всегда есть другие пути. Я говорю только о том, что знаю.

Возможно, кто-то может идти ко всему этому одним только пониманием, любовью и прочими няшностями. Я не знаю.
Я знаю, что ничто так не вбивает в тебя стальной стержень, как боль, злость, ярость и одиночество.
И я по себе знаю, что без этого стержня няшности не так много стоят и даже искажаются порой до уродства.

И, да, я как-то уже писала: "мне все чаще кажется, что нужно именно пройти сквозь грех - чтобы не отказаться, а перерасти, и тогда только уже не вернуться, и тогда только прощать и сострадать без кривизны души".

И не просто так моя любимая присказка: "Но это - не путь воина", да.

Мои отношения с Мирозданием выстраивались так. И ни на что бы я это не променяла, на самом деле. Несмотря ни на что."

---

"Люди приходят и уходят, я сижу с Рос в уголке дивана и пью чай. Ну или виски, это неважно.
Мы уже много лет растем на глазах друг у друга. И эта такая очень константа бытия" - пишу я два года назад.
И все так, конечно.

Я ловлю моего любимого брата между Дрезденом и Москвой - вино из одуванчиков во фляжке, яблоки из Кенинга в рюкзаке, и в очередной раз совершенно не понимаю, как так случилось, что два разных человека могут быть настолько про одно. И как так, что так просто друг друга видеть и понимать.

"Не самый худший из пиздецов на моей памяти", - смеюсь я. И думаю о том, что насколько окружающие люди сложные и ебанутые с нашей точки зрения, настолько же, наверное, мы сложные с их. А друг для другие такие невозможно понятные и нормальные.

"Совсем тупых своих друзей я бы с Кэтичкой знакомить не стала" - замечает Рос своей ученице. И объясняет Соне, что маркер того, что я начинаю злиться, обижаться или что-то еще идет не так - когда я вдруг становлюсь очень вежливой. Меня складывает, потому что я понимаю, что правда же.

Безусловно самый родной человек.

@темы: Тебе не кажется, что мы только что обменялись ржавыми гайками?

---

Ну и тут тоже будет.

2 сентября у меня в очередной раз случится день рождения, и Оргия Праведников милостиво избавила меня от выбора, где быть в этот вечер. В клубе "Аврора" будут давать "Книгу Воскресения" на материале обеих частей "Для тех, кто видит сны".

В общем, если ОП вам любы, айда на концерт, а потом гулять по городу. Если мосты, могу положить спать у себя)
Ну или только гулять, ясное дело.

Наша родина - небо, и в нем не прочертишь границ, вот все это)
Обнимаю.

неизменный необязательный вишлист

1. Ваша любима книга. Или книга, которая много для вас значит. Может, вам кажется, что она мне не понравится - это неважно. Это подарок вообще не про это.

2. Приключение. Приключения бывают всякие. От прыжка с моста до прогулки в керамическую мастерскую или странный дворик. Даже знакомство с человеком бывает приключением. Приключения я люблю всегда.

3. Какая-то штука, которую вы почему-то решили мне сделать. Или какая-нибудь херня, которую вы увидели и решили, что вот она прямо для меня.

А еще открытки. Я по-прежнему бесконечно люблю открытки.

По-прежнему белый, зеленый и теплая гамма. По-прежнему дерево, латунь и травы. По-прежнему естественные цвета.

По-прежнему подсолнухи, сосна и всякие полевые. И, конечно же, вереск, что может быть лучше вереска.
Очень люблю сухоцветы и травы.

А из сладкого люблю хороший марципан.
А вообще можно спрашивать у Рос, она меня знает лучше, чем я)

Но главное - будьте счастливы. Все остальное не обязательно)

---

В общем, да, Скальд правду сказал, игры Раймона и Лустберга - это такие специальные игры, после которых очень много думаешь.
Очень годно поиграли.
Дети ролевиков - отличные дети)

Остатки лета ссыпаются песком и обращаются водой, скоро будет поезд на Урал - 35 часов на то, чтобы осмыслить все это странное лето.
Закрывать окна, открывать варенье, развлекаться головоломками, дочитывать рассказы Бредбери и почти совсем решить, что делать дальше.
Сохрани, господь, всех тех, кто в сердце моем укрыться успели. А точнее - пронеси их хаос мимо камней.

---

И еще - моментами.

Через сумерки в поле идет игреневая кобыла - рыжая с белой гривой, рядом неловко трусит пегий жеребенок. За их спинами возвышается остов замка Шаакен, над головами идет на посадку пассажирский самолет. Я лежу в высокой траве далеко от всех и смотрю в небо.

Высовываюсь из окна машины, и в лицо ударяет густой запах сухой травы и влажной земли. Вдруг понимаю, как мало этим летом была в полях, кружит голову невозможно, мимо строгой линией летят старые немецкие ясени, кое-где прореженные снарядами Второй мировой, коршун или лунь - не умею толком разбирать - разворачивается на крыле совсем близко к машине.

Заросли полыни, малины и крапивы заканчиваются покосившимся забором с колючей проволокой, я аккуратно подбираю широкий подол и перелезаю через него, приземляясь во влажную темную землю. Злата и Добрый остаются в сумерках по ту сторону, я наступаю так, чтобы крапива не жгла голые ноги и мягким шагом иду к отяжелевшей к сентябрю яблоне. Яблоки сладкие, тонкокожие, крупные, собираю в подол как сияющий янтарь, сокровищем.

Высота Мюллера (ну конечно того самого садовника Мюллера - понимаем мы), пахнет деревом, концом августа и Балтикой, свежий чабрец в руках, ребята достают инструменты и тихонечко играют, по обе стороны раскинулось море - шшшшш, молчи, слушай всей кожей, смотри всем сердцем, вбирай в себя. Совсем скоро будет твоя дюна, а пока молчи и слушай, и предвкушай, и любуйся.
Место-которого-не может-быть, тонкая коса песка посередине моря, дюны уходят на восток.

Огромные, в полнеба сети для птиц, и беспременно шутящий экскурсовод-сотрудник в оранжевой футболке. По беспомощным вопросам в своей голове понимаешь, как мало, как ничтожно мало ты знаешь - со всеми этими тоннамми прочитанных когда-то книг - все еще почти ничего. Кожа зяблика прозрачная, как кошкин коготок, выпархивает, окольцованный, стремительно и на взлет.

В машине тесно и весело, голос расправляется и встряхивается, очень, ужасно любишь всех этих людей, с которыми так хорошо (а всего недавно они разворачивались и возвращались через ночь обратно к морю - просто потому что ты потеряла дурацкую повязку на голову, которая тебе так чертовски дорога), и песни хорошие и правильные.

Ночью в поезде просыпаешься на остановке - привычка трассы просыпаться, когда останавливается машина - и видишь за окнами пустые лесовозки, рвущиеся в небо, как инопланетный тростник, и вагоны для сыпучих, похожие на вереницу инопланетных животных, сосредоточенных и угрюмых. Сквозь небо по диагонали падает яркая звезда, гравий под колесами кажется россыпью алмазов.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Когда я в прошлый раз возвращалась из Калининграда, я не могла отделаться от мысли, что мне некуда возвращаться.
В этот раз по ту сторону рельс меня ждет светлый дом с испанским маяком на полке, фотографией Нат Кинг Коула в прихожей, вереском, книгами, мхом и камнями с разных рек и морей.

Из почтового ящика я достаю очень правильную открытку - тоже из Калининграда, от Реды, которая была там чуть раньше меня.
Дома надеваю легкий, светлый и свободный хлопок. Дома солнце светит в окна. Дома любимый травяной чай в зеленой кружке.
Дома человек, который дает тебе всю ту пропасть свободы, котора тебе так нужна, и еще немножечко сверху.
Домой хочется возвращаться.

Калининград, Шаакен и конечно же Куршская коса, умные, добрые и хорошие люди, с которыми так хорошо и от которых так спокойно уходить, когда нужно быть одному.
Лезть за сладкими яблоками через забор и крапиву, танцевать на площадке на дюне Эфа и в старом замке, целый час петь песни из советских фильмов на троих и распеться так, что без малейшего труда брать "Эхо", завтракать в "Усадьбе королей" и на маяке, рвать по дороге яблоки и сливы, прогуливаясь по утрам, встретить трех кабанов и найти цветущий чабрец. И, конечно, плавать в море, и нырять, и водить хоровод в воде, и притащить очередную партию камней - гладких, светлых и пестрых.

Очень хорошие дни.

Четыре последних аккорда - Контакт, дача, день рождения и Дурмстранг. И наступит новый год.

---

Написала честный отчет по Безумному Максу, в котором популярно объяснила своим игровым партнерам, почему не надо так играть в Макса, пришла на постигровую, думала, будем фырчаться, а нет, все обнимали, извинялись и оправдывались. Котики такие, ой все.
Еще с удивлением узнала, что после игры из-за меня дрались в баре. Наехали на нашего доктора, который ходил мне с концерта за соком. Чтобы он, мол, меня не трогал и ко мне не подкатывал. Кто это был, не идентифицировала, но с доктором (который женат и чья жена была вот тут рядышком) мы очень смеялись. Неловко, когда за тебя решают твои несуществующие проблемы)

Вообще последнее время слишком прямая и резкая даже для себя, часто начинаю рычать, если по делу. Так что еду в Кенинг с хорошими людьми - выдыхать, танцевать и плавать в Балтике.
Зато дома в основном шелковый котик.

Еще немного, и буду писать что-нибудь нормальное)

Ну и я конечно не могла не))

Дирижабли и безрассудство

отсюда

---

Когда я не могу никого видеть и ни с кем разговаривать, оказываюсь вечером с кружкой вина в дорогой редакции, утыкаюсь в любимого главного редактора и с наслаждением слушаю всех этих умных и очень хороших людей вокруг. И это, конечно, много про меня говорит.
Галя вдруг так хвалит за интервью, что хочется провалиться куда-нибудь далеко под землю и думаешь - черт, может, я и правда иногда немного умею в слова.

Мой дорогой буддист присылает из Индии подарки - тонкий белый хлопок рубашки, расшитый зеленым, желтым и коричневым, струящийся и сияющий палантин - шелк и шерсть, раскинувшая крылья сова и блокнот с плотными едва сероватыми страницами, в которых проступают золотые лепестки и волокна. "Чтобы ты почувствовала, что я на самом деле рядом".
С его родителями хорошо и спокойно, мы сидим и болтаем на кухне почти до закрытия метро. Чертовски люблю родителей моих друзей, они как правило и сами удивительные. А когда его отец показывает мне свои работы, я замираю и вся падаю куда-то в них - удивительная красота, очень живые.

Или вот как-то еще раньше было - гуляли с моим дорогим руфером, девочка в сари рисовала на улице мандалы цветным песком, а мы, конечно, говорили обо всем сразу, а потом он приводит меня в мастерсткую к своему лучшему другу-художнику, я устраиваюсь на полу и падаю в картину на стене. "Как думаешь, как она называется?" - спрашивает художник. Я немного медлю, а потом начинаю говорить, что вижу. И знаю, что вижу точно, без всякого искусствоведения, одним сердцем и разумом. Потом мы обсудим еще очень много, и это такой восторг - говорить не с теми, кто много знает про искусство, а с теми, кто его действительно видит. "Сюда гости приходят очень редко, но метко", - улыбается художник. Мы пьем один из лучших чаев в моей жизни, передавая чашу по кругу, и я любуюсь тем, как эти двое дополняют друг друга, как вместе они гармоничнее, чем по отдельности.

Да что мне вообще может быть страшно или не по силам с моими волшебными друзьями.

---

Мне пока нечего вам сказать, я чертовски заебалась, держите вот фоточку.

Всех обнимаю, никого не хочу видеть)

---

бла бла бла

В морге сильный и резкий запах, после двух часов во рту надолго остается сладковатый привкус.
С чужой смертью за душой становишься очень тихим, грустным и добрым. И знаешь, что сильным.

Страшна не смерть. Страшно, когда человек мучительно и долго умирает во тьме параноидального безумия, оттолкнув от себя всех.
Последнее, что мы услышим - "я вас не знаю, я вам не верю, но свою дочь и внучку я буду любить вечно".
Я закрываю глаза. Я была далеко не лучшей внучкой, но я старалась. Иногда у меня получалось. Иногда нет. Но я делала, что могла.

"Как же вы одна", - спрашивают на вахте, спрашивают в морге. Чужие родственники ходят стайками. Я молчу. В одиночку все проще.
А если бы нет - я отлично знаю, что на самом деле я не одна. Что в этом благословенном городе и некоторых других городах есть люди, которые бросят все и тут же приедут ко мне, если я попрошу. Как и я к ним, конечно. Я предпочитаю со всем разбираться сама, я пользовалась этим только один раз в жизни, когда иначе никак не получалось. Но мне достаточно этого знания.

Когда я была совсем маленькой и впервые что-то осознала про смерть, я думала о том, что первой потеряю очевидно бабушку. И со всей своей детской серьезностью думала, что надо как-то к этому морально подготовиться, чтобы потом было не слишком тяжело.
Могла ли я подумать тогда, что бабушкины похороны будут пятыми в моей жизни. Хотя и первыми, которые я буду организовывать самостоятельно.
Что это будет седьмая смерть человека, который был мне так или иначе дорог. А сколько было знакомых? У меня много друзей, это режет оборотной стороной.
Только раз я присутствовала на похоронах, где дети хоронили родителей. И это было так правильно и так хорошо.
Потому что я не видела ничего страшнее, чем родители, которые хоронят детей.

Жаль, не сохранилось диктофонных записей разговоров, в которых я расспрашивала ее о наших предках и ее истории. Но я все помню, или почти все.
Моя бабушка была очень сильной женщиной. И вся она была про самопожертвование своей семье. Я часто рассказывала друзьям ее истории. Я горжусь этой линией кузнецов из Калужской области в моей крови. Я горжусь своей бабушкой, хотя так во многом мы с ней так кардинально расходились.

Завтра я буду одевать, мыть полы и печь пироги.
Послезавтра тело станет пеплом.
А потом и до конца наших дней мы будем беречь тепло и память. И жить наполненно, осмысленно и по возможности счастливо - те, кто мертв, были бы рады.

Сохраните гибкость вашего разума.
Сохраните ширину вашего сердца.
Берегите друг друга. Берегите того, кто рядом.
"Смерть есть смерть, и до нее какое-то время".

"И после того, как не понял сложного и не осуществил, начинаешь открывать простые вещи.
Что спать на воздухе лучше.
Что жить среди зелени лучше.
Что надо поднять упавшего.
Что надо впустить в дом переночевать.
Что надо угостить каждого, кто вошел.
Что надо принести, если попросят.
Что надо заплатить первым.
Что надо сварить бульон для больного, даже чужого.
Что надо не раздражаться на раздражение.
Землю надо любить. Воду надо любить.
Чистый воздух надо любить.
Детей надо захотеть.
Бросить все лишнее. Выбросить хлам.
Остаться с одной женщиной.
Смеяться, если смешно. Громко.
Плакать, если больно. Тихо.
Оскорбить может только плохой человек. Хороший уйдет от твоей обиды.
Надо восстановить свой род и посмотреть, кто там был, чтобы знать, откуда ты.
Не стесняться ходить к врачам.
Ходить на могилы. Смерть есть смерть. И до нее какое-то время".

---

К тем, кто следит и волнуется - бабушка переведена обратно в психиатрию, мама встречена с самолета и проведена у меня на руках через все эти ваши стадии горевания (тридцать часов без сна, корвалол, вот все это), я норм, хоть и перетряхнуло меня все это знатно, конечно. Слава богу, мамы тогда рядом не было, когда все случалось, это главное. Слава богу, что в Гринпис я так и не пошла работать, а то кто бы с этим всем носился.
В моей жизни есть несколько лейтмотивов, которые повторяются с изрядной периодичностью, почему один из них - вот такое вот дерьмо, вопрос не ко мне.
Хотя, конечно, по-прежнему что нас не ломает, делает нас светлее.

Хорошего и доброго тоже моря и океаны вокруг, на самом деле, за что спасибо дорогому мирозданию и моим бесценным.

Все еще использую одежду как артефакт. Влезаю в светлые джинсы и серый псевдокардиган, что делаю чертовски редко, может, пару раз в год. Та самая одежда, которая номинируется моим сознанием, как пауза, отсутствие, переваривание, фаза глубоко внутреннего плавления. Из двух колец - легкого и светлого с белым камнем и массивного серебра с черным гагатом выбираю второе - не надевала года три.

Время собирать камни, гранить камни и дополнять ими мозаику наших с миром взаимоотношений.
Это был чудовищно длинный июль. Но, кажется, сделала все, что должно.