Послесловие - 1.

Выставка начинается со скульптуры "Человек, который измеряет облака", она стоит во внутреннем дворе Зимнего.
И если уж знать о Фабре что-то одно, лучше знать это, чем "про мертвых собачек".

Послесловие - 2.

Выходить после эрмитажной части в лоджии Рафаэля и выдыхать - бесценно.

---

Ян Фабр в Эрмитаже, "Рыцарь отчаяния, воин красоты"

Последнюю неделю почти все свободное время я провожу в местах, которые больше всего ощущаю домом: на улицах, у Аланкуна с Соней, в Эрмитаже, в Театре дождей вот. Тем домом, где пространство само по себе укутывает плечи, становится рядом и вокруг тебя теплотой живого.

Приходить в Зимний - неизбывная радость узнавания. Еще когда была студенткой и у меня было две работы и учеба, старалась освобождать вторники. Оставляла за скобками всю суету и, не торопясь, по Конногвардейскому, через Александровский - к Дворцовой. Брала с собой маленький рюкзачок с орешками, блокнотом и парой ручек, переобувала в гардеробе ботинки на джазовки, чтобы легко и удобно.
Здоровалась с любимым Суворовым и просто шла через залы до тех пор, как что-то цепляло настолько, что идти дальше невозможно. И проводила два-три часа в паре залов. Мой любимый цвет, мой любимый размер.

И сейчас каждый раз как возвращение в дом, где ты долго жил и был счастлив, и где тебе снова рады.
Дошла наконец и до Фабра - уже не раз приходила, но как обычно, бесповоротно зависала в других залах. Полугодовые выставки развращают осознанием того, что все равно успеешь посмотреть).

Фабр удивительный. В нем много красоты и боли, горсть иронии, много бережности к истории и острый нерв неравнодушия. Выставка дивно встроена в основную композицию, это как смотреть "Гамлета" Фокина. Как будто идешь с изнанки, видишь все ту же конструкцию с обратной стороны, притягивает глаз то, что раньше проскальзывало мимо, хорошо знакомое обрастает новыми смыслами.

Диалог между основной экспозицией и Фабром выстроен очень тонко и бережно. Миниатюры серии "Фальсификация тайного праздника", карнавал и балаган с ускользающими реальными размерами, лицами, смыслами - между Брейгелем-младшим и ван Клеве. Ускользающие, едва проступающие через заштрихованную дешевой ручкой синеву переосмысленные реплики Рубенса - среди полного жизни и оплотненности оригинального Рубенса и под мртвенными взглядами полупрозрачных синих сов-надзирателей. Среди портретов Ван Дейка - мраморные профили современных женщин в праздничных конусах-колпачках вместо средневековых головных уборов, и будущая королева бельгийская - в том же мраморе и колпачке трогательно-неуклюжий подросток в джинсах. Выложенные надкрыльями златки картины с собаками, черепами, часами и мухами проступают свечением из темноты сведи бушующей чувственности, излишества и оплотненности барокко.

И, конечно, моя любовь - среди фламандских натюрмортов - выложенные златкой черепа, в челюстях которых - мертвые куропатки, кролики, ласки и кисти живописца. Кажется, теперь у меня есть универсальное объяснение того, почему я считаю фламандскую живопись очень, очень жуткой. В моей голове она выглядит именно так - куропатка, зажатая в челюстях безглазого черепа.

Я могу еще долго говорить про каждый объект, но разбивая на детали, я на самом деле упускаю суть, упускаю того самого "Рыцаря отчаяния, воина красоты", про которого все это говорит. Боль и битву, и преклонение, и попытки вдохнуть жизнь и сделать видимой смерть, все это кипучее, местами по-детски наивное, но очень сильное и искреннее, которое оканчивается "Убракулумом" в котором в полумраке и тишине созерцания, среди парящих в воздухе костылей и инвалидных колясок (все в тех же златках), среди проржавевших станков наедине с собой остается фигура - белый плащ с капюшоном, сотканный то ли из раковин, то ли из мусора. (Фото с другой выставки)

Очень много любви.

Про организацию

Я бы закончила на этом (сделаем вид, что я так и сделала), но слишком много негатива слышала про выставку, за которую на самом деле стала еще больше уважать Пиотровского еще до того, как ее увидела.

Поэтому техническое. Выставка расположена очень грамотно - люди, которые не хотят смотреть на современное искусство, могут обойти весь музей, вообще не заходя в эти конкретные 11 залов. Единственное, мне кажется, имело бы смысл выпустить отдельную серию с планами Эрмитажа на время действия выставки. С предупреждением "осторожно, современное искусство здесь"). Если только у организаторов не было прямо цели шокировать намеренно, а ее очевидно не было.
А вот второй косяк мне кажется более серьезным: смотрительницы в залах очевидно ненавидят Фабра (хуже - не считают его искусством), людей, которые его в Эрмитаж приволокли и людей, которые пришли на него смотреть. И считают своим долгом об этом рассказать друг другу (серьезно? уже три месяца выставке, сколько можно обсуждать-то?) и каждому, кто неосторожно подойдет к ним с вопросом.

Разъясняющие записки на стенах при этом, кстати, написаны настолько витиевато, что суть неуловимо ускользает, пока их читаешь. Ощущение, что люди, которые способны нормально воспринимать такой текст, скорее всего и сами неплохо разберутся в Фабре без подсказок (и я искренне считаю, что это будет гораздо лучше), а те, кого Фабр бесит, скорее всего еще только еще больше разозлятся. Нет, вы послушайте: "в них нарушается внутреннее психологическое равновесие, приводящее к трансгрессии, которую художник воспринимает как некий акт излишества, влекущий за собой опыт греха, предательства и обмана". Но у меня вообще много вопросов к тому, как пишутся вообще-то популяризаторские тексты от музеев, как-то их то в одну, то в другую крайность швыряет)
Но, кстати, не могу не отметить, что к выставке подготовлен и просто так раздается красивый глянцевый буклетик из тех, которые обычно продают. Видно, что люди старались.

Про несчастных травмированных детей

Невыносимое количество ругани вокруг выставки было о том, что, мол, дети ходят, видят трупы, все очень плохо, как так можно, увольте Пиотровского.
Я даже вообще не буду трогать тему чрезмерного оберегания детей от всего.
Но, простите, что вообще? Чучело попугая ара, которую держит красиво оформленный скелет собаки? Ребята, у вас в рыцарском зале, куда все таскают детей, чучела лошадей стоят, это никого не смущает? (Наверняка это не чучела, а искусственные штуки, но вообще-то, я в детстве была уверена, что это именно чучела, потому что они так и выглядят. Не то чтобы это меня смущало, между тем).
Зоологический музей, уставленный чучелками, куда водят классами, никого не смущает? Выпотрошить животное можно только для того, чтобы ребенок посмотрел детальнее, как такое животное выглядело бы живым?

Вообще не понимаю, как работает эта логика. Те самые пресловутые собаки на крюках, которые, на мой вкус, единственные с натяжкой могут оказаться травматичными для ребенка, находятся в Главном Штабе в отдельном зале, куда можно прийти только прицельно. Вторая потенциально травматичная инсталляция, ок, находится в единственном зале, который не включен в общую анфиладу выставки и который можно обойти.
И да, предупреждения про 16+ стоят на всех входах в пространство выставки. А на Рубенса и Ван Дейка, опять-таки, можно выйти отдельно и ничего "шокирующего" там не выставлено.

Возможно, моя выборочная любовь к современному искусству застит мне глаза, но я действительно не могу понять, что такого страшного в том, что в течение полугода в одиннадцати залах Эрмитажа (из 365! Трехсот-шестидесяти-пяти) наряду с постоянной экспозицией были выставлены несколько работ Фабра, которые находятся в диалоге с окружением, и которые вообще-то в большинстве довольно нейтральны к зрителю.

---

Забавно, что когда я смотрю на фотографии из мест, где уже все цветет, то думаю: "надо будет съездить в Москву, когда там тоже все это будет".

Мысли о том, что когда-нибудь зацветет и Питер (а тем более - о том, что самое светлое время города все-таки придет) все еще нет и не может быть в моей голове. Хотя в городе безусловно очень весна - и, конечно, моя любимая ее часть)

---

Смотрите-ка, не последний. (следующий пост будет про другое, правда-правда)
Я под кат загоню, что ли.

Про шлейф 3 апреля

Вчера мы идем пешком с дорогим редактором до Казанского - она не хочет садиться в метро. Все рекламные экраны в городе показывают один и тот же белый текст на черном фоне. В башне Зингера выключена цветная подсветка. На улицах мало людей, но автобусные остановки заполнены, как будто середина дня.
А перед аркой Главного штаба подростки катаются на маленьких велосипедах, отрабатывают трюки и смеются. Особенно любишь их сейчас.

Сегодня я снова прихожу к Техноложке, а там - выплеснутая высокая волна цветов, алых и белых. И люди все идут, идут с новыми и новыми цветами, безостановочно идут, хотя уже вечер среды. Мне кажется, я никогда не видела столько цветов в одном месте, разве что на Пискаревке 27 января. Впрочем, не уверена. Кроваво-белоснежное, перекатывающееся море, перехлестывающее кое-где метровую высоту. Там же лежит синяя тетрадка и ручка, чтобы каждый мог что-то написать. "Обнимите близких и берегите друг друга". "Питерцы, спасибо за то, что вы такие". "Внуков блокадников не запугать". "Мы будем людьми". С наступлением темноты зажигают десятки (может, больше сотни) разномастных свечей вокруг, которых успели принести за день. В воздухе стоит крепкий запах роз и гвоздик. Люди подходят, бережно пристраивают свои цветы и в молчании отходят полукругом. Живой, молчаливый, сменяющийся полукруг - постоянно.

Горы цветов и с другой стороны Техоложки, и внизу на станциях, и на Сенной площади. Кажется, весь город пахнет алыми и белыми розами и гвоздиками.

"Ты в черном, это странно" - замечает Соня, а я ведь и действительно почти бессознательно ношу траур.

И почему накануне было тяжелее

На самом деле, как заметил Бачер "самое сильное посттравматическое состояние у тебя было до теракта".
В воскресенье 2 апреля я была, так случилось, на патриотическом медиафоруме. Это стало каким-то очередным моим "со дна постучали", со всем этим хехей из параллельной реальности, которое неслось не только со стороны спикеров, но и со стороны журналистов, этих "независимых расследователей" и прочего цвета профессии. Я видела очень много ада за последние годы, и, казалось бы, можно уже было свыкнуться, но меня снова накрывает - ну это же журналисты, мать вашу. Ну что не так с этой страной.

Прямо оттуда я еду к Аланкуну, потому что невыносимо подавлена и просто пытаюсь не плакать. "Мне обещали, что когда я вырасту, идеализм и обостренное чувство справедливости сгладятся, - грустно шучу я. - Но вот мне почти тридцать, а что-то все только хуже становится".
Пока я расшифровываю диктофонные записи, подходит Сонечка. "Ты ужасно выглядишь. Тебе точно нужно делать сейчас то, что ты делаешь?". На самом деле они все, золотые мои, помогают как могут - шутят, дают выговориться и взбить яйца на торт, гладят по голове. В какой-то момент я, конечно, рыдаю в Бачера, который не очень понимает, что со мной, но тоже гладит по голове.
Ну а потом мы вместе идем на очень крутого и очень красивого "Призрака в доспехах" про все как я люблю.
И это, конечно, делает все лучше, но воскресенье я несмотря на все старания моих бесценных все равно заканчиваю на каком-то беспросветном дне.

С которого на следующий день меня вытащат питерцы - такие, какими они себя показали после теракта.

---

И вот еще пусть тут будет Катенька Винокурова, которую люблю, и которая хорошо и лаконично написала.


Когда происходит подобное, всегда ощущаешь почти физически, как на тебя обрушивается темнота.
И только шаг за шагом получается через какое-то время выползти к свету.
Но вчера в этой темноте был и свет.
Я о петербуржцах.
Честно скажу, они меня поразили.
Люди на улицах, сдержанные и запредельно вежливые - до улыбок на автомате(когда улыбаются губами, но не глазами).
Водители, подвозившие людей бесплатно.
Выключенные счетчики в такси.
Координирующие все в Интернете люди самых разных взглядов.
Заклятые враги губернатора, спокойно отмечающие, что правильно сделал, что приехал.
Журналисты, работавшие из последних сил, причем работавшие этично и спокойно. Без желтизны, без истерики.
Тысячи людей, каждый из которых просто делал все лично от него зависящее, чтобы уменьшить общее несчастье, чтобы другому стало хоть чуть-чуть, но легче.
Отсутствие истерики, пафоса, визга.
Петербуржцы, у вас великий город, а вы ему под стать.
Всех обнимаю.
Еще увидимся.


(Отсюда.

---

Я еще раз, простите.

Меня на самом деле до глубины души поразило то, что я видела позавчера у Технологического и дальше, по всему городу. Сосредоточенные, притихшие и вежливые люди. Никакой паники. Несвойственная для моего города простота обращения и доверия к незнакомцу. Очень много достоинства и как будто само собой разумеющейся взаимопомощи.

Я, в общем, на работе, но ведь неплохо представляю маршруты наземки в этом районе, так что задерживаюсь у потерявшихся людей, что-то советую, обсуждаем самые логичные варианты с другими оказавшимися рядом прохожими. Даю деньги на проезд каким-то растерянным бабушкам - Полтавченко пока не объявил проезд на городском транспорте бесплатным (не видела упоминаний об этом, но некоторые маршруточники сделают то же самое просто по доброй воле).
Потом будет еще много - службы такси, люди, которые будут возить тех, кому по пути и не очень, заправки, которые бесплатно будут давать волонтерам бензин, ЗСД, который откроет шлагбаумы, кафе и просто люди, которые будут пускать к себе застрявших в чужом районе греться и пить чай.
Даже те, кого мы чаще классифицируем, как мудаков, поведут себя неожиданно достойно.

Вскоре я понимаю, что сама вряд ли теперь доберусь сейчас отсюда что до редакции, что до дома, и звоню Аланкуну, который смеется - "Да, у нас тут уже лагерь беженцев, подгребай".
На моем дорогом маяке Корд и Малява, Ольга с братом, мирно спит Соня.
Корд освобождает мне компьютер, я сажусь писать текст и думаю, что это лучшее место, где я могла бы сейчас оказаться. Мы шутим дурацкие шутки, Малява приносит и готовит еду, ребята играют в настолку.

Вечером город будет пустой и гулкий, я зарываюсь в наушники и иду через центр пешком. До утра у меня еще будет работать профессиональная отрешенность (слабая, но уж какая есть), которая слегка смягчает боль. Хотя на сердце, каждый раз как в первый, наваливается та же темнота.

В полной мере боль, горечь и благодарность к людям, которые были людьми, приходят на следующий день. Мимо приспущенных флагов я иду по моему городу, в сердце которого дыра, из которой торчат перекореженные обрывки дверей вагона метро. Темная горечь скатывается туда воронкой.

На работе день истеричных шуток и обостренной бережности. " - Можно написать..." " - Нет, это будет некрасиво". Много кофе.

Меня накрывает уже вечером во вторник, когда я прихожу домой, ложусь на кресло и понимаю, что вообще не готова шевелиться. Бачер перетаскивает меня на кровать, я долго-долго молча лежу у него на плече, потом просто рядом.
Потом засыпаю прямо в одежде и сплю, не просыпаясь, 11 часов.

Утром в окна светит солнце.


Артем вчера вспомнил отличного Быкова, пусть он будет здесь тоже


В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд.
В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат,
И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.
При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.
О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут.
Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,
Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь.
Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.

И чуть затлеет рассветный отблеск на синих окнах к шести утра,
Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора.
Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,
Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на Трубу
И дальше кружится по бульварам ("Россия" - Пушкин - Арбат - пруды) -
Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.
Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут.
Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.
Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы необъясним.
Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.

И вот он едет.

Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей
Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей,
Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,
Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников,
Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют,
Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют,
И как бы там ни трудился Хронос, дробя асфальт и грызя гранит,
Глядишь, еще и теперь не тронут: чужая молодость охранит.

...Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять,
Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать.
Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев Творца,
Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца.
За ним не явится никакая из караулящих нас смертей.
Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.
Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,
Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру.

И вот он едет.

Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп,
Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб,
Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху,
Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой вверху,
Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот,
Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает и орет,
Где, притворяясь чернорабочим, вниманья требует наглый смерд,
Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть:
Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид, -
Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит, что сам хранит).

Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем, в июне, в шесть,
Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть:
Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,
И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив.
Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву глуша,
Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.

И вот я еду.

---

Город действительно очень старается держаться молодцом.

"Весь город, как один человек, спокойно, поступательно, совершил эвакуацию из потенциально опасных районов. Водители брали пассажиров. такси не брали денег. Да, да, были и те, кто не вдуплил, были и те, кто пытался нажиться, но определяющее большинство было другим.
Множество мест, кофеен, магазинов, не сговариваясь, открыли свои двери для тех, кто не мог добраться домой. Люди писали в сеть просто свои домашние адреса - с той же целью. Были запущены десятки сервисов для организации передвижений - в ближайшие часы после взрыва.
В общем, эта беда обернулась очень-очень большим проявлением человечности. И это невероятно прекрасно."
Пишет Каледон, и да.

Тем временем вдвойне жутко, на самом деле, место - между Технологической и Сенной. Это тот момент, когда каждый примеряет обгоревший скальп на себя: эти станции, взятые вместе - топ городской подземки. Даже Невский-Восстания им уступают: на Сенной пересекаются сразу три ветки, а Техноложка - самый удобный и любимый всеми переход. Впрочем, стойте, вторая бомба была на Восстания.

Трое моих знакомых разминулись со взрывом в 10-15 минут. Если увеличить люфт до получаса, их станет гораздо больше. Через час на Техноложке была бы я. Ехала бы в сторону Сенной.
Это еще ближе, чем А-321, в котором едва ли не у каждого оказался "знакомый знакомого". Когда остро понимаешь, что город очень маленький.

Я очень много рефреном слышу сегодня: Петербург казался таким безопасным. Пишут в соцсетях, всплескивает руками девушка, с которой мы оказываемся рядом в маршрутке.

Моя безопасность мира сломалась 11 сентября.
Потом был Норд-Ост и Беслан.
Чуть позже я жадно глотала книжки про мировой терроризм.
Потом я оказалась в Москве в день теракта на Лубянке.

Взрыв, который всегда может оказаться рядом, встроен в мое сознание константой. Как и война.

Над Технологической площадью, оцепленной и заполненной машинами служб спасения, очень низко зависает вертолет.

---

- Люди погибли, а ты баунти жрешь! - ругается девушка на юношу недалеко от Техноложки. Другая девочка рыдает, уткнувшись в плечо спутника. Или впечатлительная, или у нее тоже кто-то пострадал.
Десятки машин - пожарные, спасатели, ОМОН, полиция, аварийка. Низко над площадью завис вертолет. Улицы перекрыты, люди пытаются распределиться по свободной площади. Нет привычного воодушевления зевак вокруг происшествия, все сосредоточенны и напуганы. Связь работает плохо - то ли из-за перегруженности сети, то ли глушат.
- Мам, я в порядке, - звучит отовсюду.
Все ветки перекрыты, службы такси одна за другой объявляют о том, что возят сегодня бесплатно, выводят бесплатные запасные автобусные линии.

Час назад я была, пожалуй, на самом охраняемом в этот момент объекте в городе: в Экспофоруме проходила пресс-конференция Путина. Журналисты один за другим говорят президенту хорошие слова, спрашивают невинные вопросы. Журналист от Севастополя благодарит за 2014 год. Зал аплодирует.

Президент, опоздавший на встречу больше чем на час, извиняется и говорит, что ему пора - в Константиновском дворце его ждет Лукашенко.
Через пару минут в петербургском метро гремит взрыв. Нетипичное время, не час пик.
Еще одно взрывное устройство обезвреживают на Восстания.

Порядка 10 погибших, порядка 50 раненых.

---

Про работу и вальс

В одиннадцать вечера, пока я дописываю текст, мой любимый редактор рассказывает мне невыносимо трогательные и человечные истории про господина В, я никак не могу с этим справиться, реву за рабочим столом - от того, что есть такие люди, от того, что они каким-то непостижимом образом выживают десятилетиями среди мудаков, и от того, что господин В вынужден работать среди этих мудаков. И конечно, ругаюсь на дорогую Наташу, что она херовый редактор, потому что вообще сейчас не ускоряет сдачу текста.
Через Неву мы едем на такси, и все очень правильно.

Со всей этой задорной новостной повесткой последних дней ко мне быстро возвращается радость лепки текста из массы порой бессвязных фактов, постройки по возможности соразмерной, ритмичной и легкой конструкции, через которую пропустить аккуратно свою красную ленту. Очень важно его сейчас удержать, впереди еще два месяца работы, очень хочется, чтобы все было красиво.

В час ночи, высадившись за Дворцовым, иду через площадь. Там, конечно, играет за своей крохотной ширмочкой от ветра тот самый трубач на растерзанном, хрипящем инструменте, и переходит на джаз, когда видит меня. Мы пару месяцев не пересекались на этом месте, но он все еще помнит, что я люблю джаз, а я помню, как выглядит на фотографиях его дочь. За колонной стоит мальчик в нелепой шапке, мне весело и легко после долгого рабочего дня. "Ты умеешь танцевать вальс", спрашиваю. И через пару секунд уже объясняю вальсовый квадрат, а еще через некоторое время мы кружимся по абсолютно пустой Дворцовой под звездами, и трубач играет нам вальс. А я вспоминаю, как когда-то очень много лет назад меня поразил рыцарский зал в Эрмитаже, так что я думала - вот было бы здорово когда-нибудь выйти замуж, чтобы прийти сюда в свадебном платье танцевать вальс - невесте же наверняка никто не откажет.
И думаю, что так, как сейчас - гораздо лучше.

Я благодарю их обоих, и ухожу по Миллионной.
Домой.

---

(Пока я пишу все это уруру, в Москве задержаны порядка 600 (шестисот) человек, включая журналистов. У нас - порядка 130, несколько журналистов, но все равно. Каждый раз, как в первый. Я все еще не пишу здесь о политике).


Я возвращаюсь, и первое, что встречает меня в городе - идущий по Неве лед. Еще не ладожский, пока из ближних предместий, но все равно - что может быть прекраснее вообще.

В четверг после работы (все еще ужасно болит спина, и очень трудно делать примерно все) заворачиваю в уже любимый "Бар разбитых сердец", а там высокий мальчик с длинными пальцами играет на пианино так, что музыкой выворачивает наизнанку, уходишь с головой в звук и перестает существовать вообще все остальное, тебя несет сквозь музыку и все, кроме сути, скатывается с тебя крупными градинами и остается где-то позади.
Через маленькую вечность он заканчивает и кланяется, смотришь поясневшими глазами сквозь окно, а там Петроградка через реку и все на своих местах.

В субботу приезжает дорогой друг Поль, веду через город от кофейни к кофейне, через часть своих мест силы (впрочем, вся эта земля - одно большое место силы, конечно), совершенно нет настроения помногу рассказывать о городе, но Поль и так воспринимает, видит и продолжает то, о чем я молчу. Мы гуляем целый день как один вдох, как все же мало среди всех моих драгоценных тех, с кем мне может быть хорошо так много времени подряд. Дарить город тому, кто его воспринимает, все так же волнительно и счастливо - есть вещи, которые не меняются с годами.

С общей социализацией пока все так же трудно, но я даже догадываюсь, почему - значит, время экспериментов.

Сижу на высоком стуле со спинкой на концерте в клубе, где выступают дорогие друзья, думаю, как они выросли за несколько месяцев. И впервые за долгое время не иду танцевать. Смотрю на людей перед собой, на деревянный потолок, дышу очень родным и домашним, из детства, запахом сценического дыма. Не скучаю по сцене и закулисью, но думать о нем с теплотой, которую завоевывают места, где мы были счастливы детьми, пожалуй, не перестану никогда.
Вспоминаю полетность танца на "Немного Нервно" в Екате, белую блузку и синеватый свет, и люди, которых люблю, были рядом.

Мне потихоньку собирают спину обратно, дома жадно вбираю прожиточную норму нежности.
Очень весна.

---

Дурмстранг, северная сказка. Зима.

Сначала немного игроцкого.
Я как правило не играю и резко не люблю играть в потери близких людей. С одной стороны, это эмоция, которую я вообще ни разу не хочу переживать еще и на играх, с другой стороны, это фактически выбивает меня из игрового процесса, потому что некоторое (иногда довольно большое) время я по-хорошему способна только на то, чтобы погружаться в океан боли, с третьей стороны, это очень бьет по моему физическому состоянию (от потери сна до существенных проблем со спиной и мышцами на нервной почве). При этом я конечно отдаю себе отчет в том, что все равно могу столкнуться с этой ситуацией в процессе игры.
И я очень благодарна Драго, который очень помог мне как игроку в том, чтобы справиться с обвмом персонажа (и наливал валерьяночки), а также конечно Кьяре и Жене.
Еще мне наверное немного неловко, что я неосознанно обходила стороной совет семерых, предполагая, что ввяжусь в это все только если увижу прям реальную жесть. Опять же потому что меня как игрока несколько воротит от всех вариаций белых советов. Жесть ускользала из-под моего взгляда без моих на то усилий (либо ее виновники отсутствовали на территории школы), и меня все устраивало. Дальше - персонажное.

"Задор и веселье" говорят одни, кто видел аверс. "Сила и ярость" говорят другие, кто видел реверс. Я плохо помню последовательности, мешанину черной боли и яркого волшебства. Я хорошо помню, как семестр был острым ножом разрезан на три части.

Поступала бы я по-другому, не будь на мне обета? Бесспорно.
Жалею ли я том, что мой путь был такой, какой был? Ничуть.

Intro. Дом.

Intro. Дом.

Логос и впервые участвовать в посвящении в Князе - это твой, по-настоящему твой дом. То самое ощущение продолжающего тебя пространства, которое раньше было только во снах - неудивительно, что и вела я себя все чаще как во снах. Вряд ли кто-то из тех, кто впервые приехал в школу в этом семестре поверил бы, что всего год назад пан Ян как ребенка учил меня улыбаться и быть живой.
Первокурсники, которых сразу вбираешь в себя и хочешь быть рядом и помогать аккуратно. Твоя подопечная. Девочка, которая выбрала твой подарок. Девочка с твердым и красивым голосом. Дракулешти, которого узнаешь по одной посадке головы. Девочка, которая говорит очень правильные слова. Девочка-ребенок. Я вздрагиваю, вспоминая свой первый семестр и обещаю, что сделаю все, чтобы для них он был другим.

Потом будет очень много. Маленькие шалости с младшими и красивый красный ритуал с Логосом, много волшебства ради волшебства, ради красоты мира. Много легких перемен пространства и действия, когда не делаешь сам, а парой фраз и взглядов приводишь в действие окружающих, и они сами начинают все делать. Спонтанный бал в стекляшке, потому что захотелось, много легилименции без волшебной палочки. Много младших, их чаяний, проблем и веселья.
Логос, звездное небо над головой, играть словами, беззлобно подстебывать, лежать головой у Яблоньки на коленях на времени ветви. Не бояться.
И бесконечная, радостная свобода во снах, творчество и могущество, игра и сказка.

Когда ректор назовет "Бьянка Драгош" (всего пара десятков секунд после того, как отлегло от сердца - раз уж выбрали Мирослава, то меня, слава богу, минует эта чаша), вместе с недовольством и непониманием где-то внутри все же колыхнется и очевидность. Это ведь такая моя школа, бог с ними, все равно золотые разговоры на плаще - только формальность. Дело никогда не было в них. Это мой дом Князя, а я конечно же его.

Только на другой стороне - Ракоци черным пепелищем, который пульсирует где-то под горлом болью за Милану и ощущением предательства, неверным, знаю, но ничего не могу с ним сделать. Это я сейчас должна быть подле Мастера Всадника, это именно сейчас мое место рядом с ней и с кониками - но Милана обдает ледяным холодом взгляда, и я отшатываюсь. Ее воля.
Остается только следить украдкой, расспрашивать аккуратно тех, кто рядом, и просить молитвой неизвестно у кого - сберегите ее, сберегите за меня.

Theme. Потеря.

Theme. Потеря.

В это время я безостановочно ищу точку приложения сил. Все, что попадается под руки, недостаточно, просто решается или рассыпается в прах. Совет семерых скучны и договариваются на своих сборищах. Прорывающиеся сны не пугают, нравятся и интересны. Школа без Стерх и Яна продувается всеми ветрами, и нет руки, за которую можно схватиться. Вечно ускользающий Гофман - даже если он прямо напротив смотрит в тебя светлыми глазами, он никогда не здесь, и это видно. Укрытая внутри себя Имир. Отрешенная Яблонька. Мастер Всадник за литой стеной. Осязаемее всего Инга, но мы редко пересекаемся. В остальном - ветер под моими ладонями.

Генерал Драгош появляется резким, четким лезвием в плывущем мире. Каждое его слово выжигается изнутри легких ровными строками. Каждая его просьба - приказ, который мечтаешь выполнить. Каждое его одобрение - награда ценнее всего нашего поместья.
Тяжелее всего осознавать, что в любом столкновении я не смогу пойти за ним или перед ним, что я не смогу принять его сторону, хотя хотела бы это больше всего на свете. Тяжелее всего знать, что мой путь по другую сторону.

Крыльцо и круг за кругом по озеру - я спорю с тем, кому хотела бы просто подчиняться, я доказываю и говорю все как есть, зная, что расстрою, разочарую, что недостойна. Честность всегда оставалась при мне, даже когда мне нечего было больше предложить. Когда генерал обнимает меня и говорит, что понимает мой путь и не судит меня, мне кажется, что я взлетаю. Я оправдаю, я клянусь, я оправдаю ваше доверие, чего бы мне это ни стоило...

Той ночью я спускалась из горницы младших, когда его тело внесли в стекляшку.
Он умер пять минут назад.
Совсем.
Генерала больше нет.

Я плохо помню, что было дальше. Клубок тьмы, боли, горя, ярости, отчаяния, ненависти.
И мрак, который щедро заливает сердце.
Это теперь я узнаю этот мрак. Это тьма коньюктивитуса ультима, из которого можно выйти только одним путем и только с честью. Когда-то, два семестра назад, я выходила из него несколько часов. Теперь впереди будут полтора месяца бесконечной, всепоглощающей тьмы, из которой не выпутаться, не выкарабкаться, не вырваться.

Я помню, как Инга говорит - его невозможно вернуть живым.
Я помню, как Гофман говорит - в момент его смерти я делал то, что в этом мире могу делать только я. Я не смогу тебе помочь.

Я не могу вернуть генерала. Я не могу быть тем Драгошем, которым он хотел бы меня видеть. Я даже не могу мстить за его смерть.
Мне некуда идти.

Coda. Путь.

Coda. Путь.

Смотря теперь назад, я не понимаю, как я могла не догадаться за столько лет. Заглядываясь на аврорат и отшатываясь каждый раз, чуя дух Горнего мира. Примеряя на себя вгоняющие в тоску, но согласные моему обету профессии. Наблюдая за теми, кто говорит о пути Мастера Жизни, когда никак не получалось уложить это на себя. Как можно было постоянно упрямо искать, и в упор не видеть того, что все это время лежало прямо перед глазами.
Мастер Жизни - аверс. Мастер Смерти - реверс.

Я не помню, в какой момент меня озаряет. Я жадно расспрашиваю всех, до кого могу дотянуться, и каждое слово падает в мою душу благостной родниковой водой. Оборачивается вокруг плеч, как будто они всю жизнь росли до этого.

Все было так просто.
Путь Мастера Смерти.

Как будто было суждено еще до рождения, как будто я сделана под это лекало. И генерал... Мне есть что написать Вам за Завесу. Ведь здесь есть и место тому, чего вы так хотели. Чтобы мерзость, которой не место в этом мире, уходила прочь. Генерал, я не могу сделать больше.

Когда я вижу вторую, еще более страшную сцену, когда генерала второй раз убивают на моих глазах, я остаюсь с телом до конца. Я должна пережить это.
Я знаю, что теперь могу вернуться к Гофману и теперь он мне не откажет.
Но я уже выбрала путь и я готова платить. Мертвое должно оставаться мертвым.
_________

Кажется, я придумала тысячи вариантов аргументов, чтобы убедить пана Ректора. Думала, как мы будем говорить о цене. Проигрывала самые разные варианты разговора. Я подхожу к нему, как только вижу, и опускаюсь на колени.
"Это не спонтанное решение. Я хочу идти путем Мастера Смерти. Возьмите меня учиться".
Я замираю, ожидая ответа. Лучий долго молча смотрит на берет на моей голове, берет покойного генерала Драгоша.
"Да, я беру тебя", - вдруг отвечает он.

И мир замыкается.

---

Сколько раз себя на этом ловила, столько удивляюсь, как это работает.
Можно ездить по древним городам, танцевать на улицах 11 века и привозить с амстердамской барахолки библию, которая старше твоего города, но началом времен все равно остается 1703 год.
Можно знать об истории Ингерманландии и о древней торговле на берегах Невы, но внутренняя мифология неизменна: и была пустота, и в пустоту пришел царь, и сказал слово, и воздвигся город.
Можно читать про сложного и человечного императора, но Петр все равно остается демиургом, которого невозможно оценивать, как невозможно оценивать бога-творца, он остается осью вращения мира, первопричиной и истоком.

Думать о всеобщей истории - все равно что перескакивать в мыслях на другую книжку другого автора, другой страны, другого времени. Книжки сосуществуют в твоей голове, но не пересекаются, да и не должны.

Пока я иду через город, мозаику мифов, где царская столица сплетается с подворотнями ленинградского андеграунда, блокада с онегинским бульваром, опустелый Петроград с криминальной столицей 90х, салоны декадентов с импульсивной февральской революцией ect., ect - множество разноцветных стеклышек. Пока я иду через эту непротиворечивую дикую мозаику, которая слоями ложится на восприятие - в моей голове все так же нет мира кроме города.

---

В основном все мои порывы что-то написать заканчиваются взглядом на часы и "Ой да ну его, спать лучше".

Дурмстранг переполнил мое информационное поле, но вот недавно в гости приходит Анна, которая делает чудесные витражи, приносит португальского вина, мы болтаем несколько часов так, как будто знакомы полжизни, а я вспоминаю, как на ярмарке в воскресенье так и не решилась бы подойти познакомиться к этой прекрасной суровой женщине, если бы мы не были соседями.

Вязко и удушливо становится, когда замираешь.
Пока идешь, голова ясная.


В городе очень весна даже тогда, когда метелит. Невозможно не чувствовать.
Но ой, пойду-ка я спать)

---

Про весеннюю уборку и про "не оправдываться"

Обычно это бывает где-нибудь во второй половине февраля: весны вокруг становится так много, что она вымывает все лишнее из головы прозрачной водой, и становится легко.

Тогна приходит время большой весенней уборки. Главный ее смысл - убрать все то, что уже на самом деле не нужно. Остатки новогодних фигурок и открыток, разные приятные мелочи и уютности, которые очень нужны зимой, чтобы быть счастливым даже в этой бесконечной темноте, сменяющейся сумерками. Все то, что как-то самом собой образовалось тут и там, не слишком необходимое, и скорее привычное, чем удобное.
Весенняя уборка - время чистых и свободных поверхностей - стен, столов, подоконников, пола.

Когда мы переезжали сюда полтора года назад, мне нравилось все, кроме белых (почти) стен в комнате. От переклейки обоев меня остановило только сопротивление Бачера. Я любила скандинавский стиль почти во всех его проявлениях, кроме белых стен в комнате, где я засыпаю и просыпаюсь - конечно, в этом месте все оттенки должны быть теплыми.

И только пережив две зимы в этой квартире, я поняла, как правы на самом деле скандинавы, и насколько легче переживать самое темное время года в белой комнате. И что на самом деле это помогает концентрироваться лучше, чем теплые тона. И свободнее, да.
Вообще ни на что не хочу менять никогда).
________

В который раз ловлю себя на том, как вообще-то не хочется ничего никому объяснять-оправдываться. То есть не то что не хочется - мне вообще больше не приходит в голову это делать.

Показательно вот было летом, когда случайно попала в очень неприятную ситуацию: компания, в которой я находилась, считала, что я встречаюсь с человеком из этой компании. И, честно говоря, даже не пришло в голову их как-то разубеждать, ну потому что это какой-то детский сад, доказывать, что ты не верблюд. Да и вообще с какой стати мне кому-то что-то объяснять.

Понятия, честно говоря, не имею, было ли это правильным решением с абстрактной точки зрения, да это и неважно, потому что для меня это было не решение, а что-то самоочевидное.

Так, в общем-то, почти во всем.
И, честно говоря, вполне меня устраивает.

---

Беру в редакции длинное интервью по телефону, закинув по привычке ноги на стол. Ловлю Мишин недовольный взгляд - видимо, он уже отвык.
После их разговора с Наташей спрашиваю - мол, он против закидывания ног на стол?


Наталья
я с этим разобралась
угрозами
Катерина
Я могу так не делать (
Наталья
похуй
если кому-то придет в голову быть недовольным, ты будешь работать сидя в шпагате, а я буду ходить на работу в пижаме и сидеть с ноутом на полу в одеяле
и ничьи ноги не будут на столе.
потому что на стол мы поставим кофеварку и микроволновку
и машинку для сахарной ваты. мне все равно ее деть некуда

Впрочем, пижамы и одеялки скоро одобрили)

Полюбила кофе с можжевельником и мятой. Привыкла разминаться каждое утро.
Через полтора года после того, как стала пить кофе, ловлю себя на бесконечной нежности к нему и внутреннему недовольству, если с утра не успела сварить - и даже уже не жаль купить по дороге очередную чашку за две сотни. Кофейни, в которых мне нравятся зерна, становятся прорехами сияния на корте города. Ойвсе.
Какая-то очень искушенная девушка в фб возмущенно пишет, что в Петербурге нормальных зерен нет - радостно выдыхаю. Слава богу, что я не так придирчива и, надеюсь, никогда не буду. Хочу и дальше счастливо жмуриться, утыкая нос в здоровенную кружку в "Больше кофе".

Пока ждем решения суда, телевизионщики рядом бесконечно обсуждают новости, а я смотрю через окно на солнечное небо, улыбаюсь и представляю, как тетушка Сольвейг выходит на край обломившейся льдины, и блестящая на солнце вода заливает ее босые ноги.

Вырезаю на полешке кружочки с простым орнаментом. Раз-два. Раз-два. Раз-два. И еще очень много раз - чтобы рука шла твердо, рез - ровно и под нужным углом.
Наверное, заберу аттестат из универа и на всякий случай подам документы в колледж на художественную работу с деревом. В этом много плюсов и много минусов, но точно я решу к сентябрю, а документы пусть пока полежат.

Очень весна, вот уже совсем скоро Дурмстранг и заснеженный Урал.
Все еще очень много того, чем я недовольна, но на кухонной дверце посередине висит радостная бумажка с моим почерком "Намного лучше!"

Рос приносит магнитик-маяк.

---

Я думаю, что стала реже улыбаться и чаще ходить с каким-то взрослым серьезным лицом, и от одной мысли об этом становится так весело, что смеюсь почти в голос.
(На самом деле, все потому что пару недель назад почитала кусок дневника четырех-, наверное, летней давности, и что-то потускневшее за последние годы снова засияло, и стало хорошо).

Вижусь с людьми. Дивный тест динкиной командной игры про супергероев в прошлое воскресенье вместе с дорогими ролевиками - столько смеха, взаимной теплоты и поддержки, Охзар вербует в свою команду на Кватроченто, с Сашей договариваемся об "Охоте", много баек и историй, постоянное чувство локтя.

Прогулки со Златой и восхищение человеческими судьбами.

День рождения дорогого редактора, и невыносимое количество любви и разделения, настоенных на беспременном взаимном стебе.

Дивный "Патерсон" в Англетере с Филом, Бондом и Аней - очень неожиданно теплый и трогательный Джармуш с потрясающей картинкой и городом. И потом сидеть в Sicaffe, обсуждать эмоционально и перебивая друг друга, перекатываясь с одного фильма на другой, с кофе на образование, с Вены на танцы.

Гитарные посиделки у Сайлинсера, кожаная шляпа, в которой теперь хочу жить, знакомые милые лица, петь и спорить с Сашкой, перебирать книги, потягивать сангрию и никуда не торопиться.

Обнимать в Питере прекрасную Серину и радоваться, что города так близко, а выслушав совершенно огненное предложение роли - совершенно невозможно отказаться, просто все как я люблю.

Ценнее всего - лежать в воскресенье вечеров в ванне, читать "Тени грядущего зла" Бредбери и быть очень уставшим, очень довольным и совсем не жалеть о том, что завтра понедельник.

---

В корпусе Бенуа очень заметно, насколько музей был не готов к внезапно взлетевшей моде на искусство (это конечно не московские часы в очередях, но тем не менее - очередь! в музей! не в Эрмитаж! в будний днем!!"), но они очень стараются. Девочки регулируют потоки посетителей, все стараются работать оперативно и вежливы (хотя я бы умерла работать на Айвазовском, наверное).

Билеты все разные и мне, конечно, достается единственный с маяком на картине.

В залах гул, и я поначалу пугаюсь услышать чужие разговоры, но в конце-концов снимаю наушники и незаметно вслушиваюсь в обрывки. "Бочки - это вместо буйков, да?" - предполагает светловолосая девушка, цепляясь за локоть спутника и радуясь своей идее. "Смотри-ка, а это характерно для последних работ", - приподнимает очки пожилой мужчина грубоватого вида, обращаясь к товарищу. "Я был в мечтах везде, по всему миру", - вдохновенно рассказывает пока еще угловатый и неловкий мальчик, почти подросток, благосклонно слушающей девочке. "Как интересно зеленый переходит в синий", - восторгается пожилая женщина с подругой, которая брала билеты прямо передо мной и поэтому я знаю, что она из академии Штиглица. "Кронштадт? Ну все понятно, какое тут сияние, вот так наша вода и выглядит, точно", - шутит компания 30-летних ребят, по виду коллег.

У людей, которые ходят по залам, в основном ужасно серьезные, напряженные лица, они смотрят на картины так, будто берут в уме интегралы или сдают экзамен на управление шаттлом.
Я улыбаюсь как дурак, и хочу обнять фонарь. Он корабельный, медный и восхитительный.

А потом зацепляю кусок рассказа одного из экскурсоводов (экскурсионных групп тут тоже так много, что иногда можно почувствовать себя в метро), распахиваю глаза - и все. И иду бесконечно за ней от картины к картине, взглянув на мое лицо, люди ее группы улыбаются и встают так, чтобы мне тоже было слышно. Я влюблена в то, что она говорит и то, как она это делает, в то, как у нее светятся глаза и то, как она любит все, про что рассказывает, как увлечена и человечна.
Теперь я просто должна как-нибудь собрать группу и заказать у нее экскурсию.
Просто хочу слушать ее бесконечно.


А выставка очень хорошая.
Еще пойду)

---

Третью неделю по двенадцать километров в день пешком - и город становится маленьким, ровно впору, сворачивается на ладошке.

Часто хожу мимо филфака, да еще и переслушиваю по дороге лекции Ольги Альбертовны, очень многое встает перед глазами из какого-то уже почти не моего прошлого, где я так же ходила по набережной, но не от Дворцового к Благовещенскому, а наоборот, и Исаакий был из окон аудитории.
Еще тогда казалось, что жизнь изящна и ведет, толкает по твоей личной дороге, идти бы только прямо, и все будет хорошо.

Сейчас я думаю, как все дискретно и прерывисто, моя память выхватывает какие-то маленькие кусочки каких-то очень разных жизней, и вроде везде была я - наверное.

Я путаюсь в собственном возрасте чудовищно - который раз меня внезапно спрашивают, сколько мне лет, и я искренне называю какую-то цифру в промежутке от девятнадцати до тридцати, а потом долго пытаюсь вспомнить, соврала ли я, и сколько мне на самом деле.
Мне в сущности довольно скоро тридцать, но я все еще не решила, кем хочу стать, когда вырасту. То есть у меня конечно же есть, как всегда, суперплан на ближайшее будущее, но только на самое ближайшее - совершенно не умею ни мыслить, ни действовать, ни помнить в перспективе. Так и выходит прерывистая, дискретная жизнь, больше похожая на обрывки разных фильмов.

Через полгода (или больше), в которые я почти совсем перестала сюда писать, могу констатировать, как это на самом деле чертовски важно.

Хотя в мире за последний десяток лет стало куда больше боли и потерянности, он все еще такой же удивительный и на самом деле до слез прекрасный.
И я все еще уверена, что все все равно будет хорошо.

---

"Ты умная, а я добрая", - говорю теперь дорогому редактору, когда туплю: мы проходили судебную игру Медиазоны (определять приговоры к конкретным случаям из практики, здесь), и ее записали в злые судьи (и она спрашивала, нельзя ли еще увеличить наказания), а меня - в почти совсем добрые. (Ну, то есть как: "Вы судите куда мягче, чем среднестатистический российский судья — конечно, вы не выносите оправдательных приговоров, но где-то на дне вашего сердца еще теплятся человеческие чувства").

Ходили с ней на Ла Ла Ленд (чертовски разочаровались) и на Лондонский фестиваль анимации - почти все славное, кроме ужасающего российского мультфильма (привет Бекмамбетову) - мы просто постараемся это забыть.

Позавчера был театр, "Фантомные боли" по пьесе Сигарева - Полина говорит, современная уральская драматургия вот такая: точная, тяжелая и хорошая.
Актеры играли как будто не играли - как мне этого не хватало, боже мой. Без форсирования, без картинности. Очень тяжелый, очень хороший, и меня перекрыло чертовски самим фоном, на котором все происходило, безысходностью, про которую читаешь новости, но на самом деле не осознаешь.
А сам спектакль все равно светлый. По жести, но светлый.

Со второго занятия меня пересаживают на дорогого моего Лазутчика, личного жеребца Руслана, молодого и норовистого орловского рысака, с трудной жесткой рысью и строптивым характером - в общем, конечно же моего любимца. Из учебной рыси выбивает, конечно - это не на Орлике или Герое сидеть, но строевая и полевая посадка идут так, словно и не было полугодового перерыва. Аккуратно вспоминаю на шагу стойку в стремени и поперек седла - самые простые элементы, чувствовать корпус, чувствовать лошадь, не торопиться. Последнее - самое сложное, очень хочется пустить рысью, пустить галопом, вспрыгивать стоя на седло - но до этого еще много месяцев, и я вижу, как мы с конем пока отдельно друг от друга, как ему временами со мной неудобно, как много ошибок я делаю.
И все-таки, когда в конце третьего занятий Руслан кивает - давай простой галоп - ты счастлив. Ну а Лазутчик, конечно, со второго круга поднимается в карьер.

---

Перегрузка информационным потоком на работе - это на самом деле тоже хорошо.
Потому что когда ты выходишь с работы, ты больше не хочешь получать ничего кроме того, что тебе действительно нужно. Это ставит очень мощную защиту от лишней информации.
Ты больше не хочешь быть онлайн, потому что тебя начинает подташнивать от бесцеремонного доступа в твои мысли любого, кто захочет тебе написать.
Я отключаю уведомления и не подхожу к телефону.

Я всегда расстраивалась от отсутствующей у меня внутренней потребности быть в курсе происходящего - потому что это безусловно требование профессионализма.

Правда в том, что это часть правды.
Моя Наташа добивается того, чтобы меня взяли обратно в мою редакцию на работу трижды в неделю. Чудесный и всеми любимый главный редактор R готов позвать меня к себе. Я знаю, что могу в любой момент подойти к волшебной D, предложить тему и она скажет "пиши конечно". Или даст мне тему сама. Я знаю, что могу прийти к A или K, которые очень хвалили мои тексты, и работать с ними.
Наверное, я впервые вижу, что вообще-то могу пойти и сделать себе, что называется, "карьеру". Я ни к кому не пойду, но осознание того, что меня ценят такие крутые люди, делает меня счастливой и позволяет писать свободно. И я сознательно выбираю свою дорогую редакцию, которая дает мне возможность не убивать спину и иметь время для ключевых вещей, которые необходимы мне. И без которых я, как выяснилось, совершенно не согласна существовать.

И я не слежу за тем, что происходит в мире, в нерабочее время. Спасибо, это не мое, до свидания.

Я не знаю, что будет дальше. Я знаю, что сейчас я на своем месте.